Неточные совпадения
— Именно, Анна Андреевна, — подхватил я с жаром. — Кто не мыслит о
настоящей минуте России, тот не гражданин! Я смотрю на Россию, может быть, с странной точки: мы пережили татарское нашествие, потом двухвековое рабство и уж конечно потому, что то и другое нам пришлось по вкусу. Теперь дана
свобода, и надо
свободу перенести: сумеем ли? Так же ли по вкусу нам
свобода окажется? — вот вопрос.
Так, в
настоящем случае, кроме того что акционерный делец, жаловавшийся на клевету, был грязный человек, Бе был на стороне оставления жалобы без последствий еще и потому, что это обвинение в клевете журналиста было стеснение
свободы печати.
По-настоящему любит
свободу тот, кто утверждает ее для другого.
Христианство впервые по-настоящему утверждает
свободу духа.
Настоящая проблема
свободы есть проблема творчества.
Это есть монизм, который не может знать по-настоящему
свободы.
Настоящая проблема
свободы должна быть поставлена вне награды и наказания, вне спасения или гибели, вне споров Блаженного Августина с Пелагием, Лютера с Эразмом, вне споров по поводу предопределения, которое нужно отрицать в самой изначальной постановке вопроса, отрицать самое слово и понятие.
Над послушанием, постом и молитвой даже смеются, а между тем лишь в них заключается путь к
настоящей, истинной уже
свободе: отсекаю от себя потребности лишние и ненужные, самолюбивую и гордую волю мою смиряю и бичую послушанием, и достигаю тем, с помощию Божьей,
свободы духа, а с нею и веселья духовного!
Романтики не понимают по-настоящему принципа личности и
свободы.
Я очень рано понял, что революционная интеллигенция не любит по-настоящему
свободы, что пафос ее в ином.
Настоящая трагедия есть трагедия
свободы, а не рока.
У Хомякова был
настоящий пафос
свободы.
Истинное решение проблемы реальности, проблемы
свободы, проблемы личности — вот
настоящее испытание для всякой философии.
Только там, в католичестве, есть
настоящее водительство душами со всей жутью, которую несет за собою снятие бремени
свободы с души человеческой.
Главная же причина — это страстное желание хотя перед смертью подышать на
свободе и пожить
настоящею, не арестантскою жизнью.
Пользуюсь минутой
свободы, чтоб сообщить вам, милая маменька, об этом новом знаке доверия, которым я почтен. Затем, целуя ваши ручки и испрашивая вашего благословения, в
настоящую минуту более, нежели когда-либо, для меня драгоценного, остаюсь любящий и глубоко преданный сын ваш
Папа, считавший всегда
свободу и равенство необходимым условием в семейных отношениях, надеялся, что его любимица Любочка и добрая молодая жена сойдутся искренно и дружески; но Авдотья Васильевна жертвовала собой и считала необходимым оказывать
настоящей хозяйке дома, как она называла Любочку, неприличное уважение, больно оскорблявшее папа.
Надежда заключенного, лишенного
свободы, — совершенно другого рода, чем
настоящим образом живущего человека.
Да, да, Россия в экзаменационном отношении, конечно, и теперь еще, вообще, наилучшее отделение: здесь человек, как золото, выгорал от несправедливости; но вот нам делается знакомо правосудие, расширяется у нас мало-помалу
свобода мысли, вообще становится несколько легче, и я боюсь, не станут ли и здесь люди верить, что тут их
настоящая жизнь, а не… то, что здесь есть на самом деле…
Затем он наклонен к разгулу и в нем-то, главным образом, и ставит
свободу: точно как тот же мальчик, не умеющий постигнуть
настоящей сути, отчего так сладка женская любовь, и знающий только внешнюю сторону дела, которая у него и превращается в сальности: Тихон, собираясь уезжать, с бесстыднейшим цинизмом говорит жене, упрашивающей его взять ее с собою: «С этакой-то неволи от какой хочешь красавицы жены убежишь!
Так мы и расстались на том, что
свобода от обязанности думать есть та любезнейшая приправа, без которой вся жизнь человеческая есть не что иное, как юдоль скорбей. Быть может, в
настоящем случае, то есть как ограждающее средство против возможности систематического и ловкого надувания (не ее ли собственно я и разумел, когда говорил Прокопу о необходимости „соображать“?), эта боязнь мысли даже полезна, но как хотите, а теория, видящая красоту жизни в
свободе от мысли, все-таки ужасна!
Андрей.
Настоящее противно, но зато когда я думаю о будущем, то как хорошо! Становится так легко, так просторно; и вдали забрезжит свет, я вижу
свободу, я вижу, как я и дети мои становимся свободны от праздности, от квасу, от гуся с капустой, от сна после обеда, от подлого тунеядства…
— Да, о
свободе. И это происходило как раз во время крестьянской эмансипации. При сем я, однако ж, присовокуплял, что истинная
свобода должна быть ограничена: в
настоящем — уплатой оброков, а в будущем — взносом выкупных платежей. И что ежели все это не будет выполняемо своевременно и бездоимочно, то
свобода перейдет в анархию, а анархия — в военную экзекуцию.
Например, такая мысль: хотя
свобода есть драгоценнейший дар творца, но она может легко перейти в анархию, ежели не обставлена в
настоящем уплатой оброков, а в будущем — взносом выкупных платежей.
— У нее есть своя вера… Эта вера —
свобода. Она не позволяет делать что-нибудь, нарушающее эту веру. Ты говоришь, что глядишь в будущее. Это хорошо. Но ты говоришь себе: будущее… оно будет, и делаешь вывод:
настоящего уже нет. А оно есть, и оно еще живо, и оно страдает и болит… И оно имеет свои права, и эти права определяются не его, а нашей верой — в
свободу!..
Он также живет накануне великого дня
свободы, в который существо его озарится сознанием счастия, жизнь наполнится и будет уже
настоящей жизнью.
Но, вслед за тем, они говорили, что ведь мужик еще не созрел до
настоящей [
свободы,] что он о ней и не думает, и не желает ее, и вовсе не тяготится своим положением, — разве уж только где барщина очень тяжела и приказчик крут…
Передавали шепотом, что много лет тому назад, спасаясь от преследования конных пограничных стражников, он застрелил солдата, и хотя потом судился по подозрению в убийстве, но был отпущен на
свободу за неимением
настоящих улик.
— В
настоящее время, — продолжал меж тем оратор-советник, — когда Россия, в виду изумленной Европы, столь быстро стремится по пути прогресса, общественного развития и всестороннего гражданского преуспеяния, по пути равенства личных прав и как индивидуальной, так и социальной
свободы; когда каждый из нас, милостивые государи, чувствует себя живым атомом этого громадного тела, этой великой машины прогресса и цивилизации, — что необходимо… я хочу сказать — неизбежно должно соединять нас здесь, за этой дружественной трапезой, в одну братскую, любящуюся семью, — какое чувство, какая мысль должны руководить нами?
Ныне, призвав Всемогущаго на помощь,
настоящим Манифестом объявляем полную
свободу всем верноподданным Нашим, к какому бы званию и состоянию они ни принадлежали.
Поэтому, если смотреть из прошлого и
настоящего в будущее, вообще рассматривать мир во времени и из времени, он представляется как неопределенное множество разных возможностей, из которых только одна избирается и осуществляется тварной
свободой.
Отсюда с необходимостью надо заключить, что и освобождение от них невозможно без участия той же
свободы, ибо
настоящие граждане ада вовсе и не хотят от него освобождаться, напротив, они желали бы его распространить на все мироздание.
В
настоящее время, когда вкус к серьезной и мужественной религии вообще потерян и капризом субъективности с ее прихотливо сменяющимися настроениями дорожат белее, нежели суровой и требовательной религией, не терпящей детского своеволия, религиозный индивидуализм находится в особой чести: те, кто еще снисходят до религии, чаще всего соглашаются иметь ее только индивидуально; личное своеволие явным образом смешивается при этом со
свободой, которая достигается именно победой над своеволием.
Поэтому для
настоящего утверждается насилие и порабощение, жестокость и убийство, для будущего же
свобода и человечность, для
настоящего кошмарная жизнь, для будущего райская жизнь.
Но
настоящий и чистый трагизм раскрывается, когда человек освобожден; тогда и обнаруживается внутренний трагизм
свободы человеческого духа, который разрешим лишь благодатной силой Божьей.
Можно даже установить следующий парадокс, играющий немалую роль в истории религиозных идей:
свобода воли, вечно стоящая перед устрашающей необходимостью делать избрание навязанного ей со стороны и сверху, порабощала и угнетала человека;
настоящее освобождение человека происходило от благодати, а не от
свободы воли; человек свободен, когда ему не нужно выбирать.
— Вот это дело! — вскричал тот, с
настоящей ловкостью фокусника подхватывал на лету Милку. Ну, прощай покуда. Мне идти надо, a то от хозяина попадет, если к своему выходу опоздаю. A пока слушай, что я тебе скажу: y нас жизнь веселая. И пляшем да кувыркаемся. То ли дело! A y вас, как я погляжу, ни
свободы, ни радости. Ты к нам приходи в случае чего. A то одной Розке не справиться. Право, поступай к нам в труппу.
Тогда только даже и после речей некоторых пролетариев на конгрессах"Мира и
свободы", мне привелось слушать
настоящих мастеровых, произносящих не только сильные по фактам, но и блестящие речи. Какой-нибудь брюссельский портной, или печатник, или оружейник — говорили прекрасно, с заразительным пылом
настоящих рабочих, а не просто агитаторов «из господ».
Настоящая созидательная
свобода наступает после того, как выбор сделан и человек движется в определенном направлении.
Но Маркс и Энгельс учили, что произойдет скачок из царства необходимости в царство
свободы и только тогда начнется
настоящая история, в которой человек — социальный, конечно, человек — не будет детерминирован экономикой, но будет сам детерминировать экономику.
Чернышевский, который был
настоящим подвижником в жизни, говорил, что он проповедует
свободу, но для себя никакими
свободами никогда не воспользуется, чтобы не подумали, что он отстаивает
свободы из эгоистических целей.
Он
настоящий певец
свободы.
Я старался показать что пафос
свободы был
настоящим пафосом Достоевского.
Но что давала ему эта
свобода в
настоящую минуту?
Он несколько раз косвенно делал ей предложение, но она искусно меняла разговор и довольно прозрачно давала понять, что замужество ей не улыбается в
настоящее время, что она хотела бы вдоволь насладиться девичьей
свободой.
Острое впечатление от неожиданного визита Лопухина миновало, но хорошее расположение духа лишь изредка за эти дни посетило Александра Васильевича. Скука и тоска одолевала его все больше и больше, тем более что он не имел самого необходимого условия для довольства
настоящим — личной
свободы.
— Я не желаю компрометировать ни тебя, ни себя, — заметил он ей, — не все поймут то горячее чувство, которое я питаю к тебе, а догадавшись о нашей связи, могут истолковать ее в дурную сторону для тебя и особенно для меня. Люди злы, а нам с ними жить. Мне даже делать между ними карьеру. Если ты любишь меня, то наша связь останется по-прежнему тайной. Поверь мне, что это даже пикантнее. При
настоящей полной моей и твоей
свободе тайна ни чуть ни стеснительна. Мы над нею господа. Так ли, моя дорогая?
Легенда есть
настоящее откровение о христианской
свободе.
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цель жизни, — теперь для него не существовала. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него, не в
настоящую только минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это-то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание
свободы, которое в это время составляло его счастие.
Но даже если бы, представив себе человека совершенно исключенного от всех влияний, рассматривая только его мгновенный поступок
настоящего и предполагая, что он не вызван никакою причиною, мы допустили бесконечно малый остаток необходимости равным нулю, мы бы и тогда не пришли к понятию о полной
свободе человека; ибо существо, не принимающее на себя влияний внешнего мира, находящееся вне времени и не зависящее от причин, уже не есть человек.