Неточные совпадения
Домой скотина гонится,
Дорога запылилася,
Запахло молоком.
Вздохнула мать Митюхина:
— Хоть бы одна коровушка
На барский двор вошла! —
«Чу! песня за деревнею,
Прощай, горю́шка бедная!
Идем встречать
народ».
Из всех этих слов
народ понимал только: «известно» и «наконец нашли». И когда грамотеи выкрикивали эти слова, то
народ снимал шапки,
вздыхал и крестился. Ясно, что в этом не только не было бунта, а скорее исполнение предначертаний начальства.
Народ, доведенный до вздыхания, — какого еще идеала можно требовать!
— Не с этим
народом, а с этим приказчиком! — сказал Левин, вспыхнув. — Ну для чего я вас держу! — закричал он. Но вспомнив, что этим не поможешь, остановился на половине речи и только
вздохнул. — Ну что, сеять можно? — спросил он, помолчав.
— Ох, батюшка, осьмнадцать человек! — сказала старуха,
вздохнувши. — И умер такой всё славный
народ, всё работники. После того, правда, народилось, да что в них: всё такая мелюзга; а заседатель подъехал — подать, говорит, уплачивать с души.
Народ мертвый, а плати, как за живого. На прошлой неделе сгорел у меня кузнец, такой искусный кузнец и слесарное мастерство знал.
— Попер, идол! — завистливо сказал хромой и
вздохнул, почесывая подбородок. — А колокольчик-то этот около, слышь, семнадцати пудов, да — в лестницу нести. Тут, в округе, против этого кузнеца никого нет. Он всех бьет. Пробовали и его, — его, конечно, массыей
народа надобно бить — однакож и это не вышло.
— Ну, что вы — сразу? Дайте
вздохнуть человеку! — Он подхватил Самгина под локоть. — Пожалуйте в дом, там приготовлена трапеза… — И, проходя мимо казака, сказал ему вполголоса: — Поглядывай, Данило, я сейчас Васю пришлю. — И тихими словами оправдал свое распоряжение: —
Народ здесь — ужасающий, Клим Иванович, чумовой
народ!
— До чего огрубел
народ, —
вздохнув, сказала женщина. — Раньше-то как любезно говорили…
— Живу, как изволите видеть. Здесь житье хорошее,
народ здесь радушный. Здесь я успокоился. И он
вздохнул и поднял глаза к небу.
— Тоже вот от доброты началось, —
вздыхал он. — Небойсь мужички в банк не идут, а у меня точно к явленной иконе
народ прет.
Напустив на себя храбрости, Яша к вечеру заметно остыл и только почесывал затылок. Он сходил в кабак, потолкался на
народе и пришел домой только к ужину. Храбрости оставалось совсем немного, так что и ночь Яша спал очень скверно, и проснулся чуть свет. Устинья Марковна поднималась в доме раньше всех и видела, как Яша начинает трусить. Роковой день наступал. Она ничего не говорила, а только тяжело
вздыхала. Напившись чаю, Яша объявил...
Снова остановилась. Тяжко
вздохнула, прислушалась. Где-то впереди гудел
народ.
— Господи! — зашептал и закрестился
народ. Помещик опять звучно и глубоко
вздохнул.
— Господи, господи! —
вздыхал и крестился
народ. — Видимое пророчество.
—
Народ я и без книг знаю, — сказал парень, снова
вздохнув.
— Покачав сомнительно головою, он
вздохнул и сказал негромко: — Д-да, прирастает
народу на Руси, это хорошо — работники нам надобны!
— Словами себя не освободишь!.. —
вздохнув, заметил Фома. — Ты вот как-то говорил про людей, которые притворяются, что всё знают и могут… Я тоже знаю таких… Крестный мой, примерно… Вот против них бы двинуть… их бы уличить!.. Довольно вредный
народ!..
За такие поносные слова пристав ударил Арефу, а потом втолкнул в казарму, где было и темно и душно, как в тюрьме. Около стен шли сплошные деревянные нары, и на них сплошь лежали тела. Арефа только здесь облегченно
вздохнул, потому что вольные рабочие были набраны Гарусовым по деревням, и тут много было крестьян из бывших монастырских вотчин. Все-таки свои, православные, а не двоеданы. Одним словом, свой, крещеный
народ. Только не было ни одной души из своей Служней слободы.
Воевода подождал, пока расковали Арефу, а потом отправился в судную избу. Охоня повела отца на монастырское подворье, благо там игумена не было, хотя его и ждали с часу на час. За ними шла толпа
народу, точно за невиданными зверями: все бежали посмотреть на девку, которая отца из тюрьмы выкупила. Поравнявшись с соборною церковью, стоявшею на базаре, Арефа в первый раз
вздохнул свободнее и начал усердно молиться за счастливое избавление от смертной напасти.
— Пылит, — сказал он,
вздохнув. — Я таких много видел, краснобаев. Путают они
народ. И сами тоже в словах запутались. Скажи ему: горох, а он тебе: горы, ох… Да, да.
— Народу-то теперь что валится… —
вздохнув, прошептал Федоров. — Нас поведут или нет? Как полагаете? Ухает-то как! Будто гром!
— Злая баба в дому хуже черта в лесу — да: от того хоть молитвой да крестом отойдешь, а эту и пестом не отобьешь, — проговорил Сергеич и потом,
вздохнув, прибавил: — Ваша Федосья Ивановна, друг сердечной Петр Алексеич, у сердца у меня лежит. Сережка мой, може, из-за нее и погибает. Много
народу видело, как она в Галиче с ним в харчевне деньгами руководствовала.
Радостно
вздохнула Русь, благодарные молитвы огласили храмы божии, и с христианским смирением торжествовал
народ свое спасение и победы на враги.
Марфа
вздохнула свободно. Видя ужасный мятеж
народа (который, подобно бурным волнам, стремился по стогнам и беспрестанно восклицал: «Новгород — государь наш! Смерть врагам его!»), внимая грозному набату, который гремел во всех пяти концах города (в знак объявления войны), сия величавая жена подъемлет руки к небу, и слезы текут из глаз ее. «О тень моего супруга! — тихо вещает она с умилением. — Я исполнила клятву свою! Жребий брошен: да будет, что угодно судьбе!..» Она сходит с Вадимова места.
Чего не знал наш друг опальный?
Слыхали мы в тюрьме своей
И басни хитрые Крылова,
И песни вещие Кольцова,
Узнали мы таких людей,
Перед которыми поздней
Слепой
народ восторг почует,
Вздохнет — и совесть уврачует,
Воздвигнув пышный мавзолей.
Так иногда, узнав случайно,
Кто спас его когда-то тайно,
Бедняк, взволнованный, бежит.
Приходит, смотрит — вот жилище,
Но где ж хозяин? Всё молчит!
Идет бедняга на кладбище
И на могильные плиты
Бросает поздние цветы…
Народу стояло на обоих берегах множество, и все видели, и все восклицали: «ишь ты! поди ж ты!» Словом, «случилось несчастие» невесть отчего. Ребята во всю мочь веслами били, дядя Петр на руле весь в поту, умаялся, а купец на берегу весь бледный, как смерть, стоял да молился, а все не помогло. Барка потонула, а хозяин только покорностью взял: перекрестился,
вздохнул да молвил: «Бог дал, бог и взял — буди его святая воля».
Когда Марфа стала подходить к дочернему двору, она увидала большую толпу
народа у избы. Одни стояли в сенях, другие под окнами. Все уж знали, что тот самый знаменитый богач Корней Васильев, который двадцать лет тому назад гремел по округе, бедным странником помер в доме дочери. Изба тоже была полна
народа. Бабы перешептывались,
вздыхали и охали.
— Жалуются на падение в
народе религиозного чувства… —
вздохнул он. — Еще бы! Они бы еще больше понасажали сюда таких попов!
— Не сорвутся! — молвил Патап Максимыч. — Нет, не сорвутся! А как подумаешь про народ-от!.. — прибавил он, глубоко
вздохнув и разваливаясь на диване. — Слабость-то какая по людям пошла!..
С умилением слушал
народ красноглаголивую келейницу. Старушки всхлипывали, другие только
вздыхали, все стояли безмолвно. Только беспокойный
народ — ребятишки, держась ручонками за матерние подолы, пересмеивались меж собой во время проповеди, иные даже перебранивались, но вскоре унимались под невидимыми миру родительскими кулаками.
— Вместе идти не годится.
Народу много — увидят, — посвободнее
вздохнув, молвил Василий Борисыч. — Ступай ты вперед, Устиньюшка, я за тобой.
— Фу ты, черт возьми! Ажно голова затрещала с дурнями! — широко
вздохнул Бейгуш, очутясь на улице. — Вот народы-то!.. Ей-Богу, кабы не эта вкусная вдовушка, нога моя не была бы у этой сволочи!
Из ближних взять было некого,
народ все ненадежный, недаром про него исстари пословицы ведутся. «В Хвалыне ухорезы, в Сызрани головорезы», а во славной слободке Малыковке двух раз
вздохнуть не поспеешь, как самый закадычный приятель твой обогреет тебя много получше, чем разбойник на большой дороге.
— Да и глупый же ты, Савелий! —
вздохнула дьячиха, с жалостью глядя на мужа. — Когда папенька живы были и тут жили, то много разного
народа ходило к ним от трясучки лечиться: и из деревни, и из выселков, и из армянских хуторов. Почитай каждый день ходили, и никто их бесами не обзывал. А к нам ежели кто раз в год в ненастье заедет погреться, так уж тебе, глупому, и диво, сейчас у тебя и мысли разные.
— Отец предводителем был, —
вздохнул Павел Иваныч. — Матушка в уважении… И фамилия знатная, столбовая… А-а-ах! Измельчал
народ!
— Народу-то сколько! —
вздохнул Невыразимов, поглядев вниз на улицу, где около зажженных плошек мелькали одна за другой человеческие тени. — Все к заутрене бегут… Наши-то теперь, небось, выпили и по городу шатаются. Смеху-то этого сколько, разговору! Один только я несчастный такой, что должен здесь сидеть в этакий день. И каждый год мне это приходится!
Цыганка бежала в самом деле к дому Волынского, пугая
народ своею отчаянною, безобразною наружностью; наконец, она остановилась немного, чтобы
вздохнуть, потому что готова была упасть от усталости и горя.