Неточные совпадения
Потом свою вахлацкую,
Родную, хором грянули,
Протяжную, печальную,
Иных покамест нет.
Не диво ли? широкая
Сторонка
Русь крещеная,
Народу в ней тьма тём,
А ни в одной-то душеньке
Спокон веков до нашего
Не загорелась песенка
Веселая и ясная,
Как вёдреный денек.
Не дивно ли? не страшно ли?
О время, время новое!
Ты тоже в песне скажешься,
Но как?.. Душа народная!
Воссмейся ж наконец!
Живя с
народом, сам,
Что думывал, что читывал,
Всё — даже и учителя,
Отца Аполлинария,
Недавние слова:
«Издревле
Русь спасалася
Народными порывами».
Бездомного, безродного
Немало попадается
Народу на
Руси,
Не жнут, не сеют — кормятся
Из той же общей житницы,
Что кормит мышку малую
И воинство несметное...
Разломило спину,
А квашня не ждет!
Баба Катерину
Вспомнила — ревет:
В дворне больше году
Дочка… нет родной!
Славно жить
народуНа
Руси святой!
С бурлака мысли Гришины
Ко всей
Руси загадочной,
К
народу перешли.
«Кушай тюрю, Яша!
Молочка-то нет!»
— Где ж коровка наша? —
«Увели, мой свет!
Барин для приплоду
Взял ее домой».
Славно жить
народуНа
Руси святой!
— Где же наши куры? —
Девчонки орут.
«Не орите, дуры!
Съел их земский суд;
Взял еще подводу
Да сулил постой…»
Славно жить
народуНа
Руси святой!
Чуть из ребятишек,
Глядь, и нет детей:
Царь возьмет мальчишек,
Барин — дочерей!
Одному уроду
Вековать с семьей.
Славно жить
народуНа
Руси святой!
Как несметное множество церквей, монастырей с куполами, главами, крестами, рассыпано на святой, благочестивой
Руси, так несметное множество племен, поколений,
народов толпится, пестреет и мечется по лицу земли.
— После я встречал людей таких и у нас, на
Руси, узнать их — просто: они про себя совсем не говорят, а только о судьбе рабочего
народа.
— У Чехова — тоже нет общей-то идеи. У него чувство недоверия к человеку, к
народу. Лесков вот в человека верил, а в
народ — тоже не очень. Говорил: «Дрянь славянская, навоз родной». Но он, Лесков, пронзил всю
Русь. Чехов премного обязан ему.
— Был у меня сын… Был Петр Маракуев, студент, народолюбец. Скончался в ссылке. Сотни юношей погибают, честнейших! И —
народ погибает. Курчавенький казачишка хлещет нагайкой стариков, которые по полусотне лет царей сыто кормили, епископов, вас всех, всю
Русь… он их нагайкой, да! И гогочет с радости, что бьет и что убить может, а — наказан не будет! А?
Он чувствовал, что ему необходимо видеть человека, возглавляющего огромную, богатую
Русь, страну, населенную каким-то скользким
народом, о котором трудно сказать что-нибудь определенное, трудно потому, что в этот
народ слишком обильно вкраплены какие-то озорниковатые люди.
От нечего делать я развлекал себя мыслью, что увижу наконец, после двухлетних странствий, первый русский, хотя и провинциальный, город. Но и то не совсем русский, хотя в нем и русские храмы, русские домы, русские чиновники и купцы, но зато как голо все! Где это видано на
Руси, чтоб не было ни одного садика и палисадника, чтоб зелень, если не яблонь и груш, так хоть берез и акаций, не осеняла домов и заборов? А этот узкоглазый, плосконосый
народ разве русский? Когда я ехал по дороге к городу, мне
Нельзя без волнения читать эти строки: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа…» «Слух обо мне пройдет по всей
Руси великой…» «И долго буду тем любезен я
народу, что чувства добрые я лирой пробуждал, что в мой жестокий век восславил я Свободу и милость к падшим призывал».
В каком же смысле русское народное православное сознание верит в святую
Русь и всегда утверждает, что
Русь живет святостью, в отличие от
народов Запада, которые живут лишь честностью, т. е. началом менее высоким?
— Ловкий
народ пошел. Правда-то есть у нас на
Руси, господа, али нет ее вовсе?
Народ встретит атеиста и поборет его, и станет единая православная
Русь.
Вся жизнь его была безусловным протестом против петровской
Руси, против петербургского периода во имя непризнанной, подавленной жизни русского
народа.
Руси не была профетической, она обращена к прошлому и к культу святости у русского
народа.
В той же старинной книжке гаршнепа называют волосяным куличком, но это перевод немецкого названия, которое на
Руси никому не известно. догадаться, почему русский
народ не удостоил особенным названием дупельшнепа и гаршнепа, а бекасу и вальдшнепу дал характерные имена.
Лебедь живет в старинных наших песнях, очевидно сложенных на юге России, живет также до сих пор в народной речи, хотя там, где теперь обитает настоящая
Русь, лебедь не мог войти ни в песню, ни в речь, так мало знает и видит его
народ.
— Самого-то Ивана-царевича не было, но похожий на него какой-нибудь князь на
Руси был; с него вот
народ и списал себе этот тип! — вздумал было втолковать Макару Григорьеву Замин.
— Нашего брата, странника, на святой
Руси много, — продолжал Пименов, — в иную обитель придешь, так даже сердце не нарадуется, сколь тесно бывает от множества странников и верующих. Теперь вот далеко ли я от дому отшел, а и тут попутчицу себе встретил, а там: что ближе к святому месту подходить станем, то больше
народу прибывать будет; со всех, сударь, дорог всё новые странники прибавляются, и придешь уж не один, а во множестве… так, что ли, Пахомовна?
Не довольствуясь этим завоеванием, Ермак пошел далее, покорил весь край до Оби и заставил побежденные
народы целовать свою кровавую саблю во имя царя Ивана Васильевича всея
Руси.
— Как же мне потешать тебя, государь? — спросил он, положив локти на стол, глядя прямо в очи Ивану Васильевичу. — Мудрен ты стал на потехи, ничем не удивишь тебя! Каких шуток не перешучено на
Руси, с тех пор как ты государишь! Потешался ты, когда был еще отроком и конем давил
народ на улицах; потешался ты, когда на охоте велел псарям князя Шуйского зарезать; потешался, когда выборные люди из Пскова пришли плакаться тебе на твоего наместника, а ты приказал им горячею смолою бороды палить!
Много-таки на
Руси нуждающегося
народа, ах, как много!
Надо признаться, много лекарей на
Руси пользуются любовью и уважением простого
народа, и это, сколько я заметил, совершенная правда.
— Они, конешно, рады, скучно в тюрьме-то. Ну, вот, кончим проверку, сейчас — ко мне; водка, закуска; когда — от меня, когда — от них, и — закачалась, заиграла матушка-Русь! Я люблю песни, пляску, а между ними — отличные певцы и плясуны, до удивления! Иной — в кандалах; ну, а в них не спляшешь, так я разрешал снимать кандалы, это правда. Они, положим, сами умеют снять, без кузнеца, ловкий
народ, до удивления! А что я их в город на грабеж выпускал — ерунда, это даже не доказано осталось…
Когда деспот от власти отрекался,
Желая
Русь как жертву усыпить,
Чтобы потом верней ее сгубить,
Свободы голос вдруг раздался,
И
Русь на громкий братский зов
Могла б воспрянуть из оков.
Тогда, как тать ночной, боящийся рассвета,
Позорно ты бежал от друга и поэта,
Взывавшего: грехи жидов,
Отступничество униатов,
Вес прегрешения сарматов
Принять я на душу готов,
Лишь только б русскому
народуМог возвратить его свободу!
Ура!
Вижу, что нечто дивное на
Руси зреет и готовится систематически;
народу то потворствуют и мирволят в его дурных склонностях, то внезапно начинают сборы податей, и поступают тогда беспощадно, говоря при сем, что сие „по царскому указу“.
Да и вправду, поведайте мне времена и
народы, где, кроме святой
Руси нашей, родятся такие женщины, как сия добродетель?
Он прошёл
Русь крест-накрест, и со всем, что я вижу в людях, его речи согласны.
Народ непонятный и скучающий — отчего бы это? Максим говорит — от глупости. Так ли? Дураки и сами весело живут и другим забавны…»
— Покачав сомнительно головою, он вздохнул и сказал негромко: — Д-да, прирастает
народу на
Руси, это хорошо — работники нам надобны!
— Отдаем все наши имущества! Умрем за веру православную и святую
Русь! — загремели бесчисленные голоса. — Нарекаем тебя выборным от всея земли человеком! Храни казну нижегородскую! — воскликнул весь
народ.
Этот спасительный пример и увещательные грамоты, которые благочестивый архимандрит Дионисий и незабвенный старец Авраамий рассылали повсюду, пробудили наконец усыпленный дух
народа русского; затлились в сердцах искры пламенной любви к отечеству, все готовы были восстать на супостата, но священные слова: «Умрем за веру православную и святую
Русь!» — не раздавались еще на площадях городских; все сердца кипели мщением, но Пожарский, покрытый ранами, страдал на одре болезни, а бессмертный Минин еще не выступил из толпы обыкновенных граждан.
Прозван Гориславичем в
народе,
Князь Олег пришел на
Русь как ворог.
Ну-с, расхаживал я, расхаживал мимо всех этих машин и орудий и статуй великих людей; и подумал я в те поры: если бы такой вышел приказ, что вместе с исчезновением какого-либо
народа с лица земли немедленно должно было бы исчезнуть из Хрустального дворца все то, что тот
народ выдумал, — наша матушка,
Русь православная, провалиться бы могла в тартарары, и ни одного гвоздика, ни одной булавочки не потревожила бы, родная: все бы преспокойно осталось на своем месте, потому что даже самовар, и лапти, и дуга, и кнут — эти наши знаменитые продукты — не нами выдуманы.
— Вы уже знаете о новой хитрости врагов, о новой пагубной затее, вы читали извещение министра Булыгина о том, что царь наш будто пожелал отказаться от власти, вручённой ему господом богом над Россией и
народом русским. Всё это, дорогие товарищи и братья, дьявольская игра людей, передавших души свои иностранным капиталистам, новая попытка погубить
Русь святую. Чего хотят достигнуть обещаемой ими Государственной думой, чего желают достичь — этой самой — конституцией и свободой?
— Месяц и двадцать три дня я за ними ухаживал — н-на! Наконец — доношу: имею, мол, в руках след подозрительных людей. Поехали. Кто таков?
Русый, который котлету ел, говорит — не ваше дело. Жид назвался верно. Взяли с ними ещё женщину, — уже третий раз она попадается. Едем в разные другие места, собираем
народ, как грибы, однако всё шваль, известная нам. Я было огорчился, но вдруг
русый вчера назвал своё имя, — оказывается господин серьёзный, бежал из Сибири, — н-на! Получу на Новый год награду!
Такими простыми мерами, какие мною описаны, княгиня без фраз достигла того, что действительно вошла в
народ, или, как нынче говорят: «слилась с ним» в одном
русле и стояла посреди своих людей именно как владыка, как настоящая народная княгиня и госпожа…
— Три и есть. Обедать время пришло. Ну, посадили меня, доброго молодця, честь честью. Опять старики с дочкой вместе, нам с молодым хозяином на особицю, да еще, слышь, обоим чашки-те разные. Тут уж мне за беду стало. «Ах вы, говорю, такие не эдакие. Вы не то што меня бракуете, вы и своего-то мужика бракуете». — «А потому, — старуха баит, — и бракуем, што он по
Русе ходит, с вашим братом, со всяким поганым
народом, нахлебается…» Вот и поди ты, как они об нас понимают!
— Что за спажинки?.. Неужели ты не знаешь?.. Да бишь, виноват!.. совсем забыл: ведь вы, кавалеристы,
народ модный, воспитанный, шаркуны! Вот кабы я заговорил с тобой по-французски, так ты бы каждое слово понял… У нас на
Руси зовут спажинками успенской пост.
Я давно уже не бывал на них. Еще до катастрофы в настроении студенчества происходила значительная перемена. Вопросы о
народе, о долге интеллигенции перед трудящейся массой из области теории переходили в практику. Часть студентов бросали музеи и лекции и учились у слесарей или сапожников. Часто студенческие интересы как будто стушевывались, споры становились более определенны. Казалось, молодой шум, оживление и энтузиазм вливаются в определенное
русло…
Долгов тщетно приискивал в голове своей, что бы такое сказать в одобрение драмы, но не находил того; конечно, тут был
народ и старая
Русь, но все это было как-то слабо связано.
На погосте куча
народа стояла. Смотрю, два мещанина в синих азямах держат за руки бабочку молоденькую, а молодой
русый купчик или мещанин мыло ей в рот пихает.
Напрасно приверженцы старой
Руси утверждают, что то, что внесено в нашу жизнь Петром, было совершенно несообразно с ходом исторического развития русского
народа и противно народным интересам.
Нововведения Петра не были насильственным переворотом в самой сущности русской жизни; напротив, многие из них были вызваны действительными нуждами и стремлениями
народа и вытекали очень естественно из хода исторических событий древней
Руси.
Как ни высоко стал Петр своим умом и характером над древнею
Русью, но все же он вышел если не из
народа, то по крайней мере из среды того самого общества, которое должен был преобразовать.