Неточные совпадения
Фока, несмотря на свои преклонные лета, сбежал с лестницы очень ловко и скоро, крикнул: «Подавай!» — и, раздвинув ноги, твердо стал посредине подъезда, между тем местом, куда должен был подкатить линейку кучер, и порогом, в позиции
человека, которому не нужно
напоминать о его обязанности.
— Ты в те дни был ненормален, — спокойно
напомнил Клим. — Мысль
о бесцельности бытия все настойчивее тревожит
людей.
«Жажда развлечений, привыкли к событиям», — определил Самгин. Говорили негромко и ничего не оставляя в памяти Самгина; говорили больше
о том, что дорожает мясо, масло и прекратился подвоз дров. Казалось, что весь город выжидающе притих.
Людей обдувал не сильный, но неприятно сыроватый ветер, в небе являлись голубые пятна,
напоминая глаза, полуприкрытые мохнатыми ресницами. В общем было как-то слепо и скучно.
За рекою, над гладко обритой землей, опрокинулась получашей розоватая пустота,
напоминая почему-то об игрушечном, чистеньком домике,
о людях в нем.
И, думая словами, он пытался представить себе порядок и количество неприятных хлопот, которые ожидают его. Хлопоты начались немедленно: явился
человек в черном сюртуке, краснощекий, усатый, с толстым слоем черных волос на голове, зачесанные на затылок, они придают ему сходство с дьяконом, а черноусое лицо
напоминает о полицейском. Большой, плотный, он должен бы говорить басом, но говорит высоким, звонким тенором...
Когда Муромский встал, он оказался
человеком среднего роста, на нем была черная курточка, похожая на блузу; ноги его, в меховых туфлях,
напоминали о лапах зверя. Двигался он слишком порывисто для военного
человека. За обедом оказалось, что он не пьет вина и не ест мяса.
Потом он должен был стоять более часа на кладбище, у могилы, вырытой в рыжей земле; один бок могилы узорно осыпался и
напоминал беззубую челюсть нищей старухи. Адвокат Правдин сказал речь, смело доказывая закономерность явлений природы; поп говорил
о царе Давиде, гуслях его и
о кроткой мудрости бога. Ветер неутомимо летал, посвистывая среди крестов и деревьев; над головами
людей бесстрашно и молниеносно мелькали стрижи; за церковью, под горою, сердито фыркала пароотводная труба водокачки.
Самгин возвратился в столовую, прилег на диван, прислушался: дождь перестал, ветер тихо гладил стекла окна, шумел город, часы пробили восемь. Час до девяти был необычно растянут, чудовищно вместителен, в пустоту его уложились воспоминания
о всем, что пережил Самгин, и все это еще раз
напомнило ему, что он —
человек своеобразный, исключительный и потому обречен на одиночество. Но эта самооценка, которой он гордился, сегодня была только воспоминанием и даже как будто ненужным сегодня.
Он хотел зажечь лампу, встать, посмотреть на себя в зеркало, но думы
о Дронове связывали, угрожая какими-то неприятностями. Однако Клим без особенных усилий подавил эти думы,
напомнив себе
о Макарове, его угрюмых тревогах,
о ничтожных «Триумфах женщин», «рудиментарном чувстве» и прочей смешной ерунде, которой жил этот
человек. Нет сомнения — Макаров все это выдумал для самоукрашения, и, наверное, он втайне развратничает больше других. Уж если он пьет, так должен и развратничать, это ясно.
Клим, не ответив, улыбнулся; его вдруг рассмешила нелепо изогнутая фигура тощего
человека в желтой чесунче, с желтой шляпой в руке, с растрепанными волосами пенькового цвета; красные пятна на скулах его
напоминали о щеках клоуна.
«Все — было, все — сказано». И всегда будет жить на земле
человек, которому тяжело и скучно среди бесконечных повторений одного и того же. Мысль
о трагической позиции этого
человека заключала в себе столько же печали, сколько гордости, и Самгин подумал, что, вероятно, Марине эта гордость знакома. Было уже около полудня, зной становился тяжелее, пыль — горячей, на востоке клубились темные тучи,
напоминая горящий стог сена.
Толпа вздыхала, ворчала,
напоминая тот горячий шумок, который слышал Самгин в селе, когда там поднимали колокол, здесь
люди, всей силою своей, тоже как будто пытались поднять невидимую во тьме тяжесть и, покачиваясь, терлись друг
о друга.
Она, как совесть, только и
напоминает о себе, когда
человек уже сделал не то, что надо, или если он и бывает тверд волей, так разве случайно, или там, где он равнодушен».
— Я знаю это дело. Как только я взглянул на имена, я вспомнил об этом несчастном деле, — сказал он, взяв в руки прошение и показывая его Нехлюдову. — И я очень благодарен вам, что вы
напомнили мне
о нем. Это губернские власти переусердствовали… — Нехлюдов молчал, с недобрым чувством глядя на неподвижную маску бледного лица. — И я сделаю распоряженье, чтобы эта мера была отменена и
люди эти водворены на место жительства.
Даже в моей первой книге
о «Москве и москвичах» я ни разу и нигде словом не обмолвился и никогда бы не вспомнил ни их, ни ту обстановку, в которой жили банщики, если бы один добрый
человек меня носом не ткнул, как говорится, и не
напомнил мне одно слово, слышанное мною где-то в глухой деревушке не то бывшего Зарайского, не то бывшего Коломенского уезда; помню одно лишь, что деревня была вблизи Оки, куда я часто в восьмидесятых годах ездил на охоту.
[Только одного я встретил, который выразил желание остаться на Сахалине навсегда: это несчастный
человек, черниговский хуторянин, пришедший за изнасилование родной дочери; он не любит родины, потому что оставил там дурную память
о себе, и не пишет писем своим, теперь уже взрослым, детям, чтобы не
напоминать им
о себе; не едет же на материк потому, что лета не позволяют.]
На днях у меня был Оболенский, он сын того, что был в Лицее инспектором. Вышел в 841-м году. Служит при Гасфорте, приезжал в Ялуторовск по какому-то поручению и, услышав мою фамилию, зашел навестить меня. С ним я потолковал
о старине. Он нашел, что я еще мало стар; забросал я его вопросами местными,
напомнил ему, что он жил с отцом во флигеле в соседстве с Ротастом. Тогда этот Оболенский несознательно бегал — ему теперь только 32 года. — Только странный какой-то
человек, должно быть вроде своего отца.
— Это меня унижает как женщину; как
человека меня унижает;
напоминает мне
о какой-то моей конфектности, — чекотала Бертольди.
Нужно было такому чуду свершаться исправно каждый день, чтобы
люди смотрели на него, ковыряя пальцем в носу, как смотрел набоб и его приспешники, которым утро
напоминало только
о новой еде и новом питье.
В 1870 году Франция опять
напомнила о себе 18, но и тут между ею и
людьми, симпатизирующими ей, стоял тот же позорный бандит.
— Вот, ma tante, — сказал он, — доказательство, что дядюшка не всегда был такой рассудительный, насмешливый и положительный
человек. И он ведал искренние излияния и передавал их не на гербовой бумаге, и притом особыми чернилами. Четыре года таскал я этот лоскуток с собой и все ждал случая уличить дядюшку. Я было и забыл
о нем, да вы же сами
напомнили.
Насчет замечания вашего
о моей непрактичности
напомню вам одну мою давнишнюю мысль: что у нас в России целая бездна
людей тем и занимаются, что всего яростнее и с особенным надоеданием, как мухи летом, нападают на чужую непрактичность, обвиняя в ней всех и каждого, кроме только себя.
В конце концов постоянные припоминания старых умертвий должны были оказать свое действие. Прошлое до того выяснилось, что малейшее прикосновение к нему производило боль. Естественным последствием этого был не то испуг, не то пробуждение совести, скорее даже последнее, нежели первое. К удивлению, оказывалось, что совесть не вовсе отсутствовала, а только была загнана и как бы позабыта. И вследствие этого утратила ту деятельную чуткость, которая обязательно
напоминает человеку о ее существовании.
Наш пароход отъединен от земли, убегает прочь от нее, а с берега, в тишине уставшего дня, доносится звон невидимой колокольни,
напоминая о селах,
о людях.
Через минуту двери домов в Дэбльтоуне раскрывались, и жители выходили навстречу своих приезжих. Вагон опустел. Молодой
человек еще долго кланялся мистеру Дикинсону и
напоминал о поклоне мисс Люси. Потом он отправился в город и посеял там некоторое беспокойство и тревогу.
Bo-2-x, конгресс признал, что христианство имеет влияние на нравственный и политический прогресс человечества и потому
напомнил проповедникам Евангелия и другим лицам, занимающимся духовным воспитанием,
о необходимости распространения правил мира и сердечного расположения между
людьми. Для этой цели конгресс определил 3-е воскресенъе каждого декабря. В этот день должно быть особое провозглашение принципов мира.
Сказать, что все эти
люди такие звери, что им свойственно и не больно делать такие дела, еще менее возможно. Стоит только поговорить с этими
людьми, чтобы увидать, что все они, и помещик, и судья, и министр, и царь, и губернатор, и офицеры, и солдаты не только в глубине души не одобряют такие дела, но страдают от сознания своего участия в них, когда им
напомнят о значении этого дела. Они только стараются не думать об этом.
Как же ты будешь убивать
людей, когда в законе божьем сказано: не убий? — много раз спрашивал я у различных солдат и всегда приводил этим вопрошаемого,
напоминая ему то,
о чем он хотел бы не думать, в неловкое и смущенное положение.
Одетая в тёмное, покрытая платком, круглая и небольшая, она
напоминала монахиню, и нельзя было сказать, красива она или нет. Глаза были прикрыты ресницами, она казалась слепой. В ней не было ничего, что, сразу привлекая внимание, заставляет догадываться
о жизни и характере
человека, думать, чего он хочет, куда идёт и можно ли верить ему.
Было ли это предчувствие, что вечером воспоминания оживут, или тем спокойным прибоем, который
напоминает человеку, достигшему берега,
о бездонных пространствах, когда он еще не знал, какой берег скрыт за молчанием горизонта, — сказать может лишь нелюбовь к своей жизни, — равнодушное психическое исследование.
Человек уговаривал ее,
напоминал ей
о мадонне, которая справедлива к матерям и считает их сестрами своими, — мать урода ответила ему...
Не ожидая помощи, изнуренные трудами и голодом, с каждым днем теряя надежды,
люди в страхе смотрели на эту луну, острые зубья гор, черные пасти ущелий и на шумный лагерь врагов — всё
напоминало им
о смерти, и ни одна звезда не блестела утешительно ля них.
Шиллеры, Байроны, Данты! вы, которые говорили
человеку о свободе и
напоминали ему
о совести — да исчезнет самая память об вас!
— Да если бы, однако ж, и так? если бы
человек и принудил себя согласовать свои внутренние убеждения с требованиями современности… с какими же требованиями-то — вот ты мне что скажи! Ведь требования-то эти, особенно в такое горячее, неясное время, до такой степени изменчивы, что даже требованиями, в точном смысле этого слова, названы быть не могут, а скорее
напоминают о случайности. Тут ведь угадывать нужно.
Нищий есть
человек, вынужденный судьбой
напоминать нам
о Христе, он брат Христов, он колокол господень и звонит в жизни для того, чтоб будить совесть нашу, тревожить сытость плоти человеческой…
Дудукин. Господа, я предлагаю выпить за здоровье артистки, которая оживила заглохшее стоячее болото нашей захолустной жизни. Господа, я реторики не знаю, я буду говорить просто. У нас,
людей интеллигентных, в провинции только два занятия: карты и клубная болтовня. Так почтим же талант, который заставил нас забыть наше обычное времяпровождение. Мы спим, господа, так будем же благодарны избранным
людям, которые изредка пробуждают нас и
напоминают нам
о том идеальном мире,
о котором мы забыли.
Этот смирный
человек решительно не мог ничем произвести в Доре дурное впечатление, но она, очевидно, просто-напросто не хотела никаких знакомств. Ей просто не хотелось иметь перед глазами и на слуху ничего способного каждую минуту
напомнить о России, с воспоминанием
о которой связывалось кое-что другое, смутное, но тяжелое,
о котором лучше всего не хотелось думать.
Княгиня Ирина Васильевна в это время уже была очень стара; лета и горе брали свое, и воспитание внука ей было вовсе не по силам. Однако делать было нечего. Точно так же, как она некогда неподвижно оселась в деревне, теперь она засела в Париже и вовсе не помышляла
о возвращении в Россию. Одна мысль
о каких бы то ни было сборах заставляла ее трястись и пугаться. «Пусть доживу мой век, как живется», — говорила она и страшно не любила
людей, которые
напоминали ей
о каких бы то ни было переменах в ее жизни.
— Вот, изволите видеть, — объяснил, наконец, Миклаков (язык у него при этом несколько даже запинался), — в той статье,
о которой вы так обязательно
напомнили мне, говорится, что я подкуплен правительством; а так как я
человек искренний, то и не буду этого отрицать, — это более чем правда: я действительно служу в тайной полиции.
Думал в ней излить все мои чувства, всю мою душу, так, что, где бы ты ни была, я все бы был с тобой, беспрерывно бы
напоминал о себе моими стихами, и самая лучшая мечта моя была та, что ты задумаешься наконец и скажешь: «Нет! он не такой дурной
человек, как я думала!» Глупо, Зиночка, глупо, не правда ли?
— Плывем…
О рай земной! — Ничего худого не чувствовал я сердцем в словах этих
людей, но видел, что забота и горячность грызут их. Мой дух
напоминал трамбовку во время ее работы. Предложение заняло дух и ослепило меня. Я вдруг согрелся. Если бы я мог, я предложил бы этим
людям стакан грога и сигару. Я решился без оговорок, искренно и со всем согласясь, так как все было правда и Гро сам вымолил бы этот билет, если бы был тут.
— Ты что ж это как озоруешь? — спросил отец, но Илья, не ответив, только голову склонил набок, и Артамонову показалось, что сын дразнит его, снова
напоминая о том, что он хотел забыть. Странно было ощущать, как много места в душе занимает этот маленький
человек.
Даже говоря
о фабрике, они забывали
о нём, а когда он им
напоминал о себе,
люди эти слушали его молча, как будто соглашались с ним, но делали всё по-своему и в крупном и в мелком.
Само собою разумеется, что подобное предприятие могло бы свидетельствовать
о едкости ума, но не
о беспристрастии; достоин сожаления
человек, не преклоняющийся пред великими произведениями искусства; но простительно, когда к тому принуждают преувеличенные похвалы,
напоминать, что если на солнце есть пятна, то в «земных делах»
человека их не может не быть.
Проводить в подробности по различным царствам природы мысль, что прекрасное есть жизнь, и ближайшим образом, жизнь напоминающая
о человеке и
о человеческой жизни, я считаю излишним потому, что [и Гегель, и Фишер постоянно говорят
о том], что красоту в природе составляет то, что
напоминает человека (или, выражаясь [гегелевским термином], предвозвещает личность), что прекрасное в природе имеет значение прекрасного только как намек на
человека [великая мысль, глубокая!
2) Истинное определение прекрасного таково: «прекрасное есть жизнь»; прекрасным существом кажется
человеку то существо, в котором си видит жизнь, как он ее понимает; прекрасный предмет — тот предмет, который
напоминает ему
о жизни.
Хотя же впоследствии события не один раз
напоминали ей об ужасных делах этих «ужасных
людей» и она опять собиралась писать по этому поводу к «куколке», но Anatole с своей стороны тоже не дремал и был так неистощим на blagues, что все усилия думать
о чем-нибудь другом, кроме этих прелестных blagues, остались тщетными.
— Да, — ответил он задумчиво. — Это
напомнило мне одну историю и одного
человека… Вот вы сказали
о действии мороза и
о добрых чувствах. Нет, мороз — это смерть. Думали ли вы, что в
человеке может замерзнуть, например… совесть?
Раньше
о том, что на земле есть еще жизнь, другие города, иные
люди,
напоминало многое: ежедневно в девять часов утра в город, звеня колокольцем, влетала почтовая тройка из губернии, с полудня вплоть до вечера по улицам ходил, прихрамывая, разносчик писем Калугин, по вечерам в трактирах являлась губернская газета, в «Лиссабоне» — даже две.
В станционной комнате за столом сидел исправник, тот самый,
о котором с таким презрением говорил Степан Осипович. Это был
человек коренастый, приземистый, с очень густою растительностью на голове, но лишь с небольшими усами и бородкой. Вся фигура его
напоминала среднего роста медведя, а манера держать голову на короткой шее и взгляд маленьких, но очень живых глаз еще усиливали это сходство. На нем была старая форменная тужурка, подбитая мехом, а на ногах большие теплые валенки.