Неточные совпадения
Подъезжая к Петербургу, Алексей Александрович не только вполне остановился на этом
решении, но и составил в своей голове письмо, которое он
напишет жене. Войдя в швейцарскую, Алексей Александрович взглянул на письма и бумаги, принесенные из министерства, и велел внести за собой в кабинет.
Просидев дома целый день, она придумывала средства для свиданья с сыном и остановилась на
решении написать мужу. Она уже сочиняла это письмо, когда ей принесли письмо Лидии Ивановны. Молчание графини смирило и покорило ее, но письмо, всё то, что она прочла между его строками, так раздражило ее, так ей возмутительна показалась эта злоба в сравнении с ее страстною законною нежностью к сыну, что она возмутилась против других и перестала обвинять себя.
Остановившись на этом
решении, он уже немного успокоился и
написал в деревню к соседу, своему поверенному, другое письмо, убедительно прося его поспешить ответом, по возможности удовлетворительным.
Райский только глядел, как проворно и крепко
пишет он цифры, как потом идет к нему прежде брюхо учителя с сердоликовой печаткой, потом грудь с засыпанной табаком манишкой. Ничего не ускользнуло от Райского, только ускользнуло
решение задачи.
— Это невозможно, я никогда не осмелюсь
написать это, — и он еще больше покраснел. — Право, лучше было бы вам изменить ваше
решение, пока все это еще келейно. (Консул, верно, думал, что III Отделение — монастырь.)
«Успокойтесь, сударыня, говорит, я такое
решение написал, что сенат беспременно его отменит!» Так вот какие люди бывают!
Матушка сама известила сестриц об этом
решении. «Нам это необходимо для устройства имений наших, —
писала она, — а вы и не увидите, как зиму без милых сердцу проведете. Ухитите ваш домичек соломкой да жердочками сверху обрешетите — и будет у вас тепленько и уютненько. А соскучитесь одни — в Заболотье чайку попить милости просим. Всего пять верст — мигом лошадушки домчат…»
В тот же день
написали Александре Степановне об этом
решении.
— Он, может быть, и совсем не придет, — проговорила она с горькой усмешкой. — Третьего дня он
писал, что если я не дам ему слова прийти, то он поневоле должен отложить свое
решение — ехать и обвенчаться со мною; а отец увезет его к невесте. И так просто, так натурально
написал, как будто это и совсем ничего… Что если он и вправду поехал к ней,Ваня?
Он объявляет в этой пиесе, что
писать более не будет, не станет ни за что на свете, если бы даже ангел с неба или, лучше сказать, всё высшее общество его упрашивало изменить
решение.
В среду, в которую Егор Егорыч должен был приехать в Английский клуб обедать, он поутру получил радостное письмо от Сусанны Николаевны, которая
писала, что на другой день после отъезда Егора Егорыча в Петербург к нему приезжал старик Углаков и рассказывал, что когда генерал-губернатор узнал о столь строгом
решении участи Лябьева, то пришел в удивление и негодование и, вызвав к себе гражданского губернатора, намылил ему голову за то, что тот пропустил такой варварский приговор, и вместе с тем обещал ходатайствовать перед государем об уменьшении наказания несчастному Аркадию Михайлычу.
Предприняв такое
решение, Егор Егорыч
написал одним взмахом пера письмо к Сверстову...
Успокоенная сими точными сведениями, Миропа Дмитриевна решилась поверить камер-юнкеру десять тысяч, о чем и объявила ему, когда он приехал к ней вместе с Максинькой.
Решением сим камер-юнкер и Максинька были обрадованы несказанно, так как они никак не ожидали выцарапать у Миропы Дмитриевны столь крупную цифру. В гражданской палате, когда стали
писать заемное письмо, то Миропа Дмитриевна должна была назвать свою фамилию, услыхав которую камер-юнкер точно как бы встрепенулся.
— Да,
писал. Уж после суда, когда
решение вышло.
Писал, что он три тысячи проиграл, и вы ему не дали. Ведь вы, дядя, богатый?
Опять
пишут в Петербург и оттуда выходит
решение перевести молодого человека в войска, стоящие на окраинах, в места, где войска находятся на военном положении и где за отказ повиноваться можно расстрелять его, и где дело это может пройти незаметно, так как в далеком крае этом очень мало русских и христиан, а большинство инородцы и магометане.
Я долго колебалась,
писать ли тебе это письмо, мне страшно подумать, какое ты примешь
решение, я надеюсь только на любовь твою ко мне.
1-й чиновник. Какой случай был! Писарек у нас, так, дрянненький, какую штуку выкинул! Фальшивую копию с
решения написал (что ему в голову пришло!) и подписался за всех присутствующих, да и снес к истцу. А дело-то интересное, денежное. Только он копию-то не отдал, себе на уме, а только показал. Ну, и деньги взял большие. Тот после пришел в суд, ан дело-то совсем не так.
— Что об этом говорить!.. Это была случайность, — возразил Долгов; но в самом деле это была вовсе не случайность. Он не одни протоколы, а целые дела затеривал и
писал такие
решения, что мировой съезд, по неясности, их почти постоянно отменял.
Я утвердился в этом
решении и, в ожидании Надежды Николаевны, попробовал
писать кое-какие аксессуары картины, думая успокоиться в работе; но кисть прыгала по холсту, и глаза не видели красок. Я оделся, чтобы выйти и освежиться на воздухе; отворив дверь, я увидел, что перед ней стоит Надежда Николаевна, бледная, задыхающаяся, с выражением ужаса в широко раскрытых глазах.
До сих пор о любви была сказана только одна неоспоримая правда, а именно, что «тайна сия велика есть», все же остальное, что
писали и говорили о любви, было не
решением, а только постановкой вопросов, которые так и оставались неразрешенными.
Вопроса этого мы не станем решать здесь;
решение его несравненно легче вывести, нежели [понятным образом]
написать [в русской книге: длинная и трудная может из этой выйти история!].
— Матушка Маргарита склоннá, — отвечал Василий Борисыч. —
Писать к вам собирается… Ваше-то какое
решение будет?
Но от Софрония не бе ни гласу, ни послушания, и тогда господин митрополит, тщетно и долготерпеливо ожидая к себе Софрониева прибытия, прислал на него конечное
решение по девятнадцатому правилу Карфагенского собора и в своей святительской грамоте сице
написал: «Аще же преслушаешь сего предписания и будешь кривить пронырством своим по твоему обычаю, и сие наше приказание преобидишь, то отселе сею грамотою нашею отрешаем тя и соборне извергаем из архиерейского сана и всякого священнодействия лишаем и оставляем простым и бездействительным иноком Софронием» [В действительности эта грамота послана была Софронию через три года по постановлении владимирского архиепископа Антония, то есть в 1856 году.].
Но возвращаясь, по временам, к действительности, голова его додумалась-таки до
решения, как быть и что следует делать. Присев к столу и вынув чистый лист бумаги, он принялся
писать, медленно выводя буквы и как бы обдумывая каждое слово.
— Разве что так, — молвила Макрина. — Не знаю только, какое будет на то
решение матушки. Завтра же
напишу ей.
Написал Якубовичу, что не могу приехать, потому что дежурю, прошу верить, что это не предлог, а действительная причина, по существу же дела полагаю, что всякие разговоры бесполезны,
решение мое уйти из «Русского богатства» непреклонно, а причины этому вот какие.
«Голодовку, как я понимаю, —
пишет Фигнер, — надо или вовсе не предпринимать, или предпринимать с серьезным
решением вести до конца».
— Пожалуй, немножко похож… Сказал, что окончательное
решение зависит от всей редакции, что он на днях тебе
напишет, но что в принятии повести ты можешь не сомневаться.
Тот подтвердил, сославшись даже на кассационные
решения. Князь Владимир
написал прошение и следователю.
Борьба была неравная, и семьдесят лет взяли свое. С трудом дотащился он до Кобрина и здесь слег. Хотя он и
написал в Петербург, что остановился только на четыре дня, но такое
решение не основывалось ни на чем, кроме надежды, и остановка потребовалась в десять раз длиннее. Здесь болезнь его развилась и выразилась в новых, небывалых еще симптомах.
Он
писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом
решении, хотя и говорил об этом с отцом.
В искусстве все зависело от него, как и во всем прочем: он осматривал все произведения учеников с мелом в руке и
писал своею рукой на картине свое безапелляционное
решение.