Цветы, любовь, деревня, праздность,
Поля! я предан вам душой.
Всегда я рад заметить разность
Между Онегиным и мной,
Чтобы насмешливый читатель
Или какой-нибудь издатель
Замысловатой клеветы,
Сличая здесь мои черты,
Не повторял потом безбожно,
Что намарал я свой портрет,
Как Байрон, гордости поэт,
Как будто нам уж невозможно
Писать поэмы о другом,
Как только о себе самом.
Неточные совпадения
Прошла любовь, явилась муза,
И прояснился темный ум.
Свободен, вновь ищу союза
Волшебных звуков, чувств и дум;
Пишу, и сердце не тоскует,
Перо, забывшись, не рисует
Близ неоконченных стихов
Ни женских ножек, ни голов;
Погасший пепел уж не вспыхнет,
Я всё грущу; но слез уж нет,
И скоро, скоро бури след
В душе моей совсем утихнет:
Тогда-то я начну
писатьПоэму песен в двадцать пять.
Райский еще «серьезнее» занялся хождением в окрестности, проникал опять в старые здания, глядел, щупал, нюхал камни, читал надписи, но не разобрал и двух страниц данных профессором хроник, а
писал русскую жизнь, как она снилась ему в поэтических видениях, и кончил тем, что очень «серьезно»
написал шутливую
поэму, воспев в ней товарища, написавшего диссертацию «о долговых обязательствах» и никогда не платившего за квартиру и за стол хозяйке.
— Да ведь это же вздор, Алеша, ведь это только бестолковая
поэма бестолкового студента, который никогда двух стихов не
написал. К чему ты в такой серьез берешь? Уж не думаешь ли ты, что я прямо поеду теперь туда, к иезуитам, чтобы стать в сонме людей, поправляющих его подвиг? О Господи, какое мне дело! Я ведь тебе сказал: мне бы только до тридцати лет дотянуть, а там — кубок об пол!
— О нет, не
написал, — засмеялся Иван, — и никогда в жизни я не сочинил даже двух стихов. Но я
поэму эту выдумал и запомнил. С жаром выдумал. Ты будешь первый мой читатель, то есть слушатель. Зачем в самом деле автору терять хоть единого слушателя, — усмехнулся Иван. — Рассказывать или нет?
Полежаев студентом в университете был уже известен своими превосходными стихотворениями. Между прочим,
написал он юмористическую
поэму «Сашка», пародируя «Онегина». В ней, не стесняя себя приличиями, шутливым тоном и очень милыми стихами задел он многое.
Ты хочешь узнать, что я делаю? —
пишу пестрые строфы романтической
поэмы и беру уроки чистого Афеизма.
Он так много рассказал мне, что во втором издании «Забытой тетради», в 1896 году, я сделал ряд изменений в
поэме и
написал...
Пришедши к себе в комнату, он схватил лист бумаги; сердце его билось; он восторженно, увлекательно изливал свои чувства; это было письмо,
поэма, молитва; он плакал, был счастлив — словом,
писавши, он испытал мгновения полного блаженства.
— Да-с, а теперь я
напишу другой рассказ… — заговорил старик, пряча свой номер в карман. — Опишу молодого человека, который, сидя вот в такой конурке, думал о далекой родине, о своих надеждах и прочее и прочее. Молодому человеку частенько нечем платить за квартиру, и он по ночам
пишет,
пишет,
пишет. Прекрасное средство, которым зараз достигаются две цели: прогоняется нужда и догоняется слава…
Поэма в стихах? трагедия? роман?
Тогда на пароходе я
написал кусочки моего Стеньки Разина, вылившегося потом в
поэму и в драму,
написал кусочки воспоминаний о бродяжной жизни, которую вы уже прочли выше.
Писал и переживал.
— Мне очень бы желалось знать, — начала она, — что пресловутая Наталья Долгорукова [Наталья Долгорукая (1714—1771) — княгиня Наталья Борисовна Долгорукова, дочь фельдмаршала графа Б.П.Шереметева. Последовала за мужем И.А.Долгоруковым в ссылку.
Написала «Записки» о своей жизни. Судьба ее стала темой
поэмы И.И.Козлова, «Дум» К.Ф.Рылеева и других произведений.] из этого самого рода Шереметевых, которым принадлежит теперь Останкино?
Находившийся тогда в числе кадет Кондратий Федорович Рылеев (14 июля 1826 года), видя скорбь Боброва и ценя утрату Кулакова для всего заведения,
написал по этому случаю комическую
поэму в двух песнях, под заглавием «Кулакиада».
В то время у нас
писали и печатали все без разбора: и переводы из энциклопедистов, и «Эмиля», и
поэму на разрушение Лиссабона, и путешествие Радищева; но награды получали: Державин за «Фелицу», Петров за «Оду на карусель», Костров за торжественные оды, и т. п.
— Это ничего, — громко сказал я, и в тишине и одиночестве кабинета голос прозвучал хрипло и нехорошо, как голос сумасшедшего. — Это ничего. Я буду диктовать. Ведь был же слеп Мильтон [Мильтон Джон (1608–1674) — английский поэт, автор
поэм на библейские сюжеты «Потерянный рай» (1667) и «Возвращенный рай» (1671).], когда
писал свой «Возвращенный рай». Я могу мыслить — это главное, это все.