Неточные совпадения
Бывал у дяди Хрисанфа краснолысый, краснолицый профессор, автор программной
статьи,
написанной им лет десять тому назад; в
статье этой он доказывал, что революция в России неосуществима, что нужно постепенное слияние всех оппозиционных сил страны в одну партию реформ, партия эта должна постепенно добиться от царя созыва земского собора.
«Свершилось, — думал Самгин, закрыв глаза и видя слово это
написанным как заголовок будущей
статьи; слово даже заканчивалось знаком восклицания, но он стоял криво и был похож на знак вопроса. — В данном случае похороны как бы знаменуют воскресение нормальной жизни».
Возмущало Нехлюдова, главное, то, что в судах и министерствах сидели люди, получающие большое, собираемое с народа жалованье за то, что они, справляясь в книжках,
написанных такими же чиновниками, с теми же мотивами, подгоняли поступки людей, нарушающих
написанные ими законы, под
статьи, и по этим
статьям отправляли людей куда-то в такое место, где они уже не видали их, и где люди эти в полной власти жестоких, огрубевших смотрителей, надзирателей, конвойных миллионами гибли духовно и телесно.
С горьким чувством перечитывал я страницы сборника
статей,
написанных за время войны до революции.
А вот именно потому, что найден труп убитого отца, потому что свидетель видел подсудимого в саду, вооруженного и убегающего, и сам был повержен им,
стало быть, и совершилось все по
написанному, а потому и письмо не смешное, а роковое.
Он побежал сломя голову не грабить, а лишь узнать, где она, эта женщина, его сокрушившая, — не по программе,
стало быть, не по
написанному он побежал, то есть не для обдуманного грабежа, а побежал внезапно, нечаянно, в ревнивом бешенстве!
Это уже упомянутая
статья «Борьба за идеализм» и
статья «Этическая проблема в свете философского идеализма»,
написанная в Вологде и напечатанная в сборнике «Проблемы идеализма», очень нашумевшем.
Я не люблю себя перечитывать, не люблю даже читать цитат из себя в
статьях,
написанных обо мне.
В
статье,
написанной в 1907 году и вошедшей в мою книгу «Духовный кризис интеллигенции», я довольно точно предсказал, что, когда в России настанет час настоящей революции, то победят большевики.
Я очень ценил и ценю
статью Вл. Соловьева «Смысл любви», это, может быть, лучшее из всего
написанного о любви.
Некоторые
статьи обо мне,
написанные на Западе, сопоставляли меня с тем, что называли христианской теософией, с Я. Бёме, Сен-Мартеном, Фр.
Статья Вл. Соловьева «Смысл любви» — самое замечательное из всего им
написанного, это даже единственное оригинальное слово, сказанное о любви-эросе в истории христианской мысли.
Я замечаю, что Наташа в последнее время
стала страшно ревнива к моим литературным успехам, к моей славе. Она перечитывает все, что я в последний год напечатал, поминутно расспрашивает о дальнейших планах моих, интересуется каждой критикой, на меня
написанной, сердится на иные и непременно хочет, чтоб я высоко поставил себя в литературе. Желания ее выражаются до того сильно и настойчиво, что я даже удивляюсь теперешнему ее направлению.
Целуют меня беспрестанно — cela devient presque degoutant. [это
становится почти невыносимым (франц.)] Мне говорят «ты», мне, при каждом свидании, суют украдкой в руку записочки,
написанные точь-в-точь по образцу и подобию твоих писем (у меня их, в течение двух месяцев, накопились целые вороха!). Одним словом, есть все материалы для поэмы, нет только самой поэмы.
Из числа романистов печатались: Северцов-Полилов, Андрей Осипов, Назарьева, Д.С. Дмитриев. Родион Менделевич (Меч) ежедневно пересыпал газету звучными юмористическими стихами. Из злободневных фельетонистов имел большой успех Н.Г. Шебуев, который, окончивши университет, перешел в «Русский листок» из «Новостей дня» и
стал писать передовые
статьи и фельетоны, для которых брал судебные отчеты и делал из этих отчетов беллетристические бытовые сценки, очень живо
написанные.
Леонид Андреев сначала был в «Курьере» судебным репортером. С захватывающим интересом читались его художественные отчеты из окружного суда. Как-то он передал И.Д. Новику
написанный им рождественский рассказ, который и был напечатан. Он очень понравился В.А. Гольцеву и И.Д. Новику, и они
стали просить Леонида Андреева продолжать писать рассказы.
С год тому назад я читал в журнале
статью его,
написанную с страшною претензией на самую наивную поэзию, и при этом на психологию.
1-го января 1857 года. Совсем не узнаю себя. Семь лет и строки сюда не вписал. Житие мое странное, зане житие мое
стало сытое и привольное. Перечитывал все со дня преподобия своего здесь
написанное. Достойно замечания, сколь я
стал иначе ко всему относиться за сии годы. Сам не воюю, никого не беспокою и себе никакого беспокойства не вижу. „Укатали сивку крутые горки“, и против рожна прати более не охота.
Манило за город, на зелёные холмы, под песни жаворонков, на реку и в лес, празднично нарядный.
Стали собираться в саду, около бани, под пышным навесом берёз, за столом, у самовара, а иногда — по воскресеньям — уходили далеко в поле, за овраги, на возвышенность, прозванную Мышиный Горб, — оттуда был виден весь город, он казался
написанным на земле ласковыми красками, и однажды Сеня Комаровский, поглядев на него с усмешечкой, сказал...
Днём ему не позволяли долго сидеть за столом, да и много народу было в доме, много шума; он писал ночами, в строгой тишине, внимательно слушавшей его шёпот, когда он искал нужное слово. Скрип пера
стал для него музыкой, она успокаивала изношенное, неверно работавшее сердце, и порою ему было до слёз приятно видеть на бумаге только что
написанные, ещё влажные, круглые слова...
Сдерживая лошадь, — точно на воровство ехал, — он тихо остановился у ворот дома, вылез из шарабана и
стал осторожно стучать железным кольцом калитки. В темноте бросились в глаза крупно
написанные мелом на воротах бесстыдные слова.
Вторую лекцию я принес
написанную, и третью тоже… потом я
стал импровизировать.
Вчера Фридрих Фридрихович прочел в «Allgemeine Zeitung» [«Всеобщая газета» (нем.).]
статью, посвященную разбору детской книжки путешествий,
написанной путешественницей Марией Норк.
Об Анисиме
стали забывать. Как-то пришло от него письмо,
написанное в стихах, на большом листе бумаги в виде прошения, всё тем же великолепным почерком. Очевидно, и его друг Самородов отбывал с ним вместе наказание. Под стихами была написана некрасивым, едва разборчивым почерком одна строчка: «Я всё болею тут, мне тяжко, помогите ради Христа».
Кстати же он вспомнил, как однажды он рвал на мелкие клочки свою диссертацию и все
статьи,
написанные за время болезни, и как бросал в окно, и клочки, летая по ветру, цеплялись за деревья и цветы; в каждой строчке видел он странные, ни на чем не основанные претензии, легкомысленный задор, дерзость, манию величия, и это производило на него такое впечатление, как будто он читал описание своих пороков; но когда последняя тетрадка была разорвана и полетела в окно, ему почему-то вдруг
стало досадно и горько, он пошел к жене и наговорил ей много неприятното.
От 17 февраля: «Я желаю, чтоб ты показал или прочел ей <А. О. Смирновой> все, что я писал о Гоголе. Я желал бы, чтоб все, мною
написанное и сказанное о нем, было тогда же напечатано: ибо теперь, после его ответа на мое письмо, я уже не
стану ни говорить, ни писать о нем. Ты не знаешь этого письма. Я перенес его спокойно и равнодушно; но самые кроткие люди, которые его прочли, приходили в бешенство».
Автор, не выезжая из Москвы 30 лет, написал ее по слухам, а не по собственному личному убеждению, следствием чего было во-первых то, что он неосновательно обвинял современных писателей в пристрастии и умышленном оскорблении провинциальных жителей, будто бы терпящих напраслины, и во-вторых, то, что все,
написанное в защиту провинциального быта, вышло бледно, неверно, высказано без убеждения и наполнено общими местами; к тому же и содержание некоторых мелких
статей — слишком мелко.
Он состоял из двенадцати небольших
статей, относящихся до Москвы, ее обычаев, жителей и заведений; одна из них, самая большая по объему и очень забавная по содержанию, а именно:
статья IV, называющаяся «Поездка за границу»,
написанная в разговорах — послужила основанием комедии того же имени.
Белинский относил «Мирошева» к тому типу явлений в русской литературе, о которых скоро «уже не будут ни говорить, ни писать, как уже не говорят и не пишут больше о Выжигиных, — и цель нашей
статьи — ускорить по возможности это вожделенное время, которое будет свидетельством, что наша литература и общественный вкус сделали еще шаг вперед…» (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VI, М. 1955. стр. 52).], из всего им
написанного до тех пор, что и по моему мнению было справедливо.
Не имея понятия о правилах стихосложения, он выбрал одну пьесу Дмитриева и
стал подражать ее размеру, пробуя проверять слухом, выходит ли склад в
написанных стихах.
Мы должны были ограничиться только небольшою выдержкою из
статьи г. Костомарова,
написанной им для «Современника» еще тогда, когда «Народнi оповщання» только что появились в малороссийском подлиннике.
В это время ходила по Петербургу пародия известного стихотворения Жуковского «Певец в
стане русских воинов»,
написанная на Шишкова и на всю вообще «Беседу русского слова». Один раз племянник Александра Семеныча, Саша Шишков, быв со мной в кабинете у дяди, сказал мне на ухо: «Если б дядя знал, что у меня в кармане!» — «Что же у тебя такое?» — спросил я. — «Пародия на дядю, и на всю Беседу,
написанная Батюшковым».
Мы помним за последние десять лет множество статеек,
написанных даже людьми дельными и почтенными, но пускавшимися в такие ненужные мелочи и делавшими при этом такие наивные ошибки, что со стороны
становилось наконец досадно, хотя и забавно, смотреть на трудолюбивых библиографов.
— Извольте-ка мне прежде выдать такую подписку, что вы обязуетесь ни на меня, ни на мое семейство никаких более пашквилей не писать во всю вашу жизнь, и что все
написанное вами в переданных ныне
статьях есть ложь и пашквиль, одна только ваша чистая выдумка, от которой вы, по совести, отказываетесь и нигде более ни письменно, ни устно повторять этой лжи не
станете.
Сквозь слезы нельзя было разобрать
написанного; на столе, на полу и на потолке дрожали короткие радуги, как будто Надя смотрела сквозь призму. Писать было нельзя, она откинулась на спинку кресла и
стала думать о Горном.
Вот почему книга,
написанная, казалось бы, на такую узкую, только для специалистов интересную тему — «О рождении эллинской трагедии из духа музыки», —
стала книгою, которую должен знать всякий образованный человек.
Но в своей
статье «Смысл любви», может быть, самой замечательной из всего им
написанного, он преодолевает границы безличного платонизма и, впервые в истории христианской мысли, связывает любовь-эрос не с родом, а с личностью.
А с таким уравновешенным эстетом, как Эдельсон, это было немыслимо. И я
стал искать среди молодых людей способных писать хоть и не очень талантливые, но более живые
статьи по критике и публицистике. И первым критическим этюдом,
написанным по моему заказу, была
статья тогда еще безвестного учителя В. П. Острогорского о Помяловском.
Ристори приехала и в другой раз в Петербург, привлеченная сборами первого приезда. Но к ней как-то быстро
стали охладевать. Чтобы сделать свою игру доступнее, она выступала даже с французской труппой в пьесе, специально
написанной для нее в Париже Легуве, из современной жизни, но это не подняло ее обаяния, а, напротив, повредило. Пьеса была слащавая, ординарная, а она говорила по-французски все-таки с итальянским акцентом.
Начиная с романа"Полжизни",
написанного в Италии летом и осенью 1873 года, все романы, повести и даже рассказы были написаны собственной рукой,
стало быть за период времени в 37 лет.
Эдельсон был очень серьезный, начитанный и чуткий литературный критик, и явись он в настоящее время, никто бы ему не поставил в вину его направления. Но он вовсе не замыкался в область одной эстетики. По университетскому образованию он имел сведения и по естественным наукам, и по вопросам политическим, и некоторые его
статьи,
написанные, как всегда, по собственной инициативе, касались разных вопросов, далеких от чисто эстетической сферы.
И вот в"Отечественных записках", вскоре после моего возвращения в Петербург, появилась моя
статья о варшавской драматической труппе — первая по времени появления,
написанная русским в таком сочувственном тоне, да еще в большом и тогда самом распространенном журнале.
И в его печатном языке не видно того налета, какой Герцен
стал приобретать после нескольких лет пребывания за границей с конца 40-х годов, что мы находим и в такой вещи, как"С того берега" — в книге,
написанной вдохновенным русским языком, с не превзойденным никем жанром, блеском, силой, мастерством диалектики.
Мой этюдец я мог бы озаглавить и попроще, но я тогда еще был слишком привязан к позитивному жаргону, почему и выбрал громкий научный термин"Phenomenes". Для меня лично после
статьи,
написанной в Москве летом 1866 года, — "Мир успеха", этот этюд представлял собою под ведение некоторых итогов моих экскурсий в разные области театра и театрального искусства. За плечами были уже полных два и даже три сезона, с ноября 1865 года по май 1868 года.
Но я уже был знаком с издателями"Русского вестника"Катковым и Леонтьевым. Не могу теперь безошибочно сказать — в эту ли поездку я являлся в редакцию с рекомендательным письмом к Каткову от Дружинина или раньше; но я знаю, что это было зимой и рукопись, привезенная мною, — одно из писем,
написанных пред отъездом из Дерпта;
стало, я мог ее возить только в 1861 году.
В. П.Острогорский, сделавшийся популярнейшей личностью в петербургской интеллигенции, начинал в"Библиотеке"и дебютировал
статьей,
написанной по моему предложению и настоянию.
[В
статье,
написанной в 1907 г. и вошедшей в мою книгу «Духовный кризис интеллигенции», СПБ, 1910 г., я определенно предсказал, что если в России будет настоящая большая революция, то в ней неизбежно победят большевики.
Его главная
статья,
написанная по поводу Островского, называется «Луч света в темном царстве».
И задолго до появления его
статьи,
написанной уже за немного лет до кончины, мне привелось услыхать от него одну весьма ценную подробность о том, как писался «Обрыв».
Бумага и карандаш клались и на игральный стол в то время, когда князь играл в карты, так как Потемкин и в этом занятии не оставался праздным, и часто прерывая игру, записывал то, что приходило ему в голову. Во время игры в комнату несколько раз входил Попов,
становился за стулом князя и как только замечал, что бумага отодвинута, тотчас брал и спешил привести в исполнение
написанное.