Неточные совпадения
Вопрос для него состоял в
следующем: «если я не признаю тех ответов, которые дает христианство на вопросы моей жизни, то какие я признаю ответы?» И он никак не мог
найти во всем арсенале своих убеждений не только каких-нибудь ответов, но ничего похожего на ответ.
И Аркадий рассказал ему историю своего дяди. Читатель
найдет ее в
следующей главе.
Ему показалось, что никогда еще он не думал так напряженно и никогда не был так близко к чему-то чрезвычайно важному, что раскроется пред ним в
следующую минуту, взорвется, рассеет все, что тяготит его, мешая
найти основное в нем, человеке, перегруженном «социальным хламом».
С левой стороны высилась скалистая сопка. К реке она подходила отвесными обрывами. Здесь мы
нашли небольшое углубление вроде пещеры и развели в нем костер. Дерсу повесил над огнем котелок и вскипятил воду. Затем он достал из своей котомки кусок изюбровой кожи, опалил ее на огне и стал ножом мелко крошить, как лапшу. Когда кожа была изрезана, он высыпал ее в котелок и долго варил. Затем он обратился ко всем со
следующими словами...
Следующий день мы продолжали свой маршрут по реке Инза-Лазагоу. Долина ее в средней части суживается, но затем опять начинает расширяться. Горы с правой стороны крутые и скалистые. В их обрывах когда-то
нашли прожилки серебросвинцовой руды, отчего и долина получила свое настоящее название. Долина Инза-Лазагоу большей частью свободна от леса, но так как почва в ней каменистая, она совершенно неудобна для земледелия. Вот почему люди игнорировали ее и поселились около устья.
Следующий день, 8 июня, ушел на поиски в воде ружей. Мы рассчитывали, что при солнце будет видно дно реки, но погода, как на грех, снова испортилась. Небо покрылось тучами, и стало моросить. Тем не менее после полудня Меляну удалось
найти 2 ружья, ковочный инструмент, подковы и гвозди. Удовольствовавшись этим, я приказал собираться в дорогу.
Однажды вечером, подходя к винограднику, где жили Гагины, я
нашел калитку запертою. Недолго думавши добрался я до одного обрушенного места в ограде, уже прежде замеченного мною, и перескочил через нее. Недалеко от этого места, в стороне от дорожки, находилась небольшая беседка из акаций; я поравнялся с нею и уже прошел было мимо… вдруг меня поразил голос Аси, с жаром и сквозь слезы произносивший
следующие слова...
Это было варварство, и я написал второе письмо к графу Апраксину, прося меня немедленно отправить, говоря, что я на
следующей станции могу
найти приют. Граф изволили почивать, и письмо осталось до утра. Нечего было делать; я снял мокрое платье и лег на столе почтовой конторы, завернувшись в шинель «старшого», вместо подушки я взял толстую книгу и положил на нее немного белья.
Как-то я
нашел в извлечениях из «Журнала старшин» клуба, где записывались только обстоятельства почему-либо «достопамятные»,
следующие: «1815 г.
Вся разница состоит, по моим наблюдениям, в
следующем: клинтухи появляются чрезвычайно рано, задолго до всякой другой дичи, всегда в марте месяце, и даже один раз я
нашел пару клинтухов на гумне в исходе февраля, что и замечено в моих охотничьих записках; но я не знаю, назвать ли это раннее появление прилетом.
Вышел на двор, сыскал конюшню и
нашел в оной лошадей до двадцати; хотя, правду сказать, кости у них были видны, но меня бы дотащили до
следующего стана.
В одиннадцать часов
следующего утра Лиза показалась пешком на Кирочной и,
найдя нумер одного огромного дома, скрылась за тяжелыми дубовыми дверями парадного подъезда.
На рассвете
следующего дня Абрамовна, приготовив все нужное ко вставанью своей барышни, перешла пустынный двор ассоциационного дома и поплелась в Измайловский полк. Долго она осведомлялась об адресе и, наконец,
нашла его.
Я имею теперь под руками три издания «Детской библиотеки»: 1806 (четвертое издание), 1820 и 1846 годов (вероятно, их было более десяти); но, к удивлению моему, не
нахожу в двух последних небольшой драматической пиески, в которой бедный крестьянский мальчик поет
следующую песню, сложенную для его отца каким-то грамотеем.
Вернувшись к себе в гостиницу, Санин
нашел записку от Джеммы. Она назначала ему свидание — на
следующий день, в семь часов утра, в одном из публичных садов, со всех сторон окружающих Франкфурт.
В тундре были страшные бураны. Только на
следующее лето Мельвиль, перезимовавший в Якутске, отправился с Ниндерманом и Нороссом на поиски и
нашел тела товарищей близ той самой землянки, откуда матросы ушли на разведку. Тела были собраны Мельвилем и похоронены на каменном кургане, единственном возвышении в тундре. На кургане был воздвигнут большой деревянный крест с именами погибших.
Пани на это ничего не отвечала и только как бы еще более смутилась; затем последовал разговор о том, будет ли Аггей Никитич в
следующее воскресенье в собрании, на что он отвечал, что если пани Вибель будет, так и он будет; а она ему повторила, что если он будет, то и она будет. Словом, Аггей Никитич ушел домой, не
находя пределов своему счастью: он почти не сомневался, что пани Вибель влюбилась в него!
— А еще и на
следующее могу указать, — продолжал победоносный Прудентов, — требуется теперича, чтобы мы, между прочим, и правила благопристойного поведения в собственных квартирах начертали — где, спрошу вас, в каких странах вы соответствующие по сему предмету указания
найдете? А у нас — без этого нельзя.
На
следующий день, часу во втором, Елена стояла в саду перед небольшою закуткой, где у ней воспитывались два дворовые щенка. (Садовник
нашел их заброшенными под забором и принес их барышне, про которую ему сказали прачки, что она, мол, всяких зверей и скотов жалует. Он не ошибся в расчете: Елена дала ему четвертак.) Она заглянула в закутку, убедилась, что щенки живы и здоровы и что солому им постлали свежую, обернулась и чуть не вскрикнула: прямо к ней, по аллее, шел Инсаров, один.
«Сие последнее известие основано им на предании, полученном в 1748 году от яикского войскового атамана Ильи Меркурьева, которого отец, Григорий, был также войсковым атаманом, жил сто лет, умер в 1741 году и слышал в молодости от столетней же бабки своей, что она, будучи лет двадцати от роду, знала очень старую татарку, по имени Гугниху, рассказывавшую ей
следующее: «Во время Тамерлана один донской казак, по имени Василий Гугна, с 30 человеками товарищей из казаков же и одним татарином, удалился с Дона для грабежей на восток, сделал лодки, пустился на оных в Каспийское море, дошел до устья Урала и,
найдя окрестности оного необитаемыми, поселился в них.
Следующею мыслью, которая мне пришла за этим, было возвратиться назад и отнести все это на его квартиру и отдать его Климу. Я
находил, что это всего достойнее; но, к крайнему моему удивлению, сколько я ни звонил у капитанской двери, мне ее никто не отпер. Я отправился было в квартиру его сестры, но здесь на двукратно повторенный мною звонок мне отпер двери полный румяный монах и с соболезнующим взглядом в очах проговорил...
Литвинов не сдержал своего обещания зайти попозже; он сообразил, что лучше отложить посещение до
следующего дня. Войдя, часов около двенадцати, в слишком знакомую гостиную, он
нашел там двух младших княжон, Викториньку и Клеопатриньку. Он поздоровался с ними, потом спросил, легче ли Ирине Павловне и можно ли ее видеть.
Здесь он скоро разыскал квартиру Елены, где попавшаяся ему в дверях горничная очень сконфузилась и не знала: принимать его или нет; но князь даже не спросил ее: «Дома ли госпожа?» — а прямо прошел из темной передней в
следующую комнату, в которой он
нашел Елену сидящею за небольшим столиком и пишущею какие-то счеты. Увидев его, она немножко изменилась в лице; князь же, видимо, старался принять на себя веселый и добрый вид.
Из этой комнаты я перешел в
следующую, где
нашел Прокопа, Кирсанова и прочих, уже прошедших сквозь искус. Все были унылы и как бы стыдились. Лаврецкий попробовал было начать разговор о том, как дороги в Петербурге ces petits colifichets, [безделушки.] которые в Париже приобретаются почти задаром, но из этого ничего не вышло.
Но на
следующий день повторилось то же самое. Из благоразумных мух остались целыми только самые благоразумные. Но Паша
находила, что слишком много и таких, самых благоразумных.
В разорванных, кошмарных картинах этих Артамонов искал и
находил себя среди обезумевших от разгула людей, как человека почти незнакомого ему. Человек этот пил насмерть и алчно ждал, что вот в
следующую минуту начнётся что-то совершенно необыкновенное и самое главное, самое радостное, — или упадёшь куда-то в безграничную тоску, или поднимешься в такую же безграничную радость, навсегда.
Говорил он осторожно, опасаясь сказать что-то лишнее, и, слушая себя,
находил, что он говорит, как серьёзный, деловой человек, настоящий хозяин. Но он чувствовал, что все эти слова какие-то наружные, они скользят по мыслям, не вскрывая их, не в силах разгрызть, и ему казалось, что сидит он на краю ямы, куда в
следующую минуту может столкнуть его кто-то, кто, следя за его речью, нашёптывает...
Пороки ястребов бывают
следующие: часто случается, что молодой ястреб охватывается и проносится мимо перепелки или даже садится за ней в траву, а перепелка, особенно легкая, пробежав немного, быстро поднимается и возьмет большой перед; ястреб же оправившись, если и погонится за ней, то уже не догонит; иногда даже схватит, по-видимому, перепелку на лету и вместе с ней упадет на землю: охотник подбегает и
находит, что ястреб держит в когтях траву или какой-нибудь прутик, а перепелки и след простыл.
И Максимка, который, по странной игре случая, умел читать по складам, принимался, с обычным перерубанием слов и перестановлением ударений, выкрикивать фразы, вроде
следующей: «Но че́-ловек страстный выводит из сего пустого места, кото-рое он
находит в тварях, совсем противные следствия.
На
следующий день я опять съехался с Высоцким, который
нашел Писарева в лучшем положении и сказал, что воспаление через несколько дней пройдет, но что больной ослабеет и должен будет пролежать долго в постели, совершенно отстранив от себя всякое беспокойство, волнение и умственное занятие; даже чтение позволил слушать только самое легкое.
Думаем так потому, что
находим несколько намеков в
следующем разговоре...
Все войны и походы Владимира представляются славными и счастливыми, а к концу его царствования замечена
следующая любопытная черта: «Владимир,
находя по сердцу своему удовольствие в непрерывном милосердии и распространяя ту добродетель даже до того, что ослабело правосудие и суд по законам, отчего умножились в сие время разбои и грабительства повсюду, так что наконец митрополит Леонтий со епископы стали говорить Владимиру о том, представляя ему, что всякая власть от бога и он поставлен от всемогущего творца ради правосудия, в котором есть главное злых и роптивых смирить и исправить и добрым милость и оборону являть».
В нумере своем он
нашел маленькую записку от Ступицына
следующего содержания...
Следя далее за г. Жеребцовым, мы
находим, что он предъявляет
следующие положения.
С. Т. Аксаков вместе с Шевыревым
нашли письмо Гоголя слишком оскорбительным для Погодина и решили его не передавать ему. Об этом решении Аксаков сообщал Гоголю в
следующем письме...
Я
нашел на свое место другого игрока и на извозчике прискакал домой; дома не только удивились, но даже встревожились моим необыкновенно скорым возвращением, но я развернул письмо и прочел моей семье
следующее...
Уверенный в справедливости своих начал, радуясь на свою Нью-Лэнэркскую фабрику и колонию, он сочинил, между прочим,
следующий, может быть и справедливый, но несколько странный силлогизм: «Что могло однажды образоваться и осуществиться в логических построениях мысли человека, то не может уже быть признано невозможным в мире и должно, рано или поздно, непременно
найти свое осуществление и в фактах действительной жизни».
В одном из некрологов Овэна мы
нашли, между прочим,
следующее известие: «Император Николай, бывши еще великим князем, посетил Нью-Лэнэрк и, осмотревши учреждения Овэна — детский приют, жилища работников, мастерские, — долго с ним разговаривал и в заключение сказал ему: «Ваше отечество переполнено населением; переходите в Россию миллионами с двумя ваших соотечественников и организуйте их в общины, точно так, как здесь; я охотно приму их».
Тем и кончилась страница «секрета», но я был так благоразумен, что, несмотря на подпись, заключающую письмо, перевернул листок и на
следующих его страницах
нашел настоящий «секрет». Пишет мне далее господин Мамашкин нижеследующее...
— И вы туда же! Стыдно быть таким малодушным, — продолжал Леонид. — Теперь мать будет за меня проклинать Лиду; вразумите ее и растолкуйте, что та ни в чем не виновата. Она вчера, говорят, так ее бранила, что ту полумертвую увезли домой. Там, в моей шкатулке,
найдете вы записку, в которой я написал, чтобы Лиде отдали всю
следующую мне часть из имения; настойте, чтобы это было сделано, а то она, пожалуй, без куска хлеба останется. Ой! Что-то хуже, слаб очень становлюсь… попросите ко мне мать.
— Тьфу ты, Господи! да неужто ж, ваше превосходительство, не можете
найти другого предмета? — воскликнул в отчаянии другой генерал и, взяв у товарища газету, прочел
следующее: — «Из Тулы пишут: вчерашнего числа, по случаю поимки в реке Упе осетра (происшествие, которого не запомнят даже старожилы, тем более что в осетре был опознан частный пристав Б.), был в здешнем клубе фестиваль.
Через три месяца после этого, в начале мая, мы
находим о Вильне
следующее известие...
И в первый раз это будущее глянуло на меня зловеще и мрачно. Некоторое время я ходил совершенно растерянный, подавленный громадностью той ответственности, которая ждала меня в будущем. И везде я теперь
находил свидетельства того, как во всех отношениях велика эта ответственность. Случайно мне попался номер «Новостей терапии», и в нем я прочел
следующее...
На
следующую ночь, во избежание недоразумений, беспокойный гость был заперт в чулан, где ничего не было, кроме ларя с мукой. Каково же было негодование кухарки, когда на
следующее утро она
нашла медвежонка в ларе: он отворил тяжелую крышку и спал самым мирным образом прямо в муке. Огорченная кухарка даже расплакалась и стала требовать расчета.
11-го октября, вернувшись поздно вечером домой, Хвалынцев
нашел на столе у себя
следующее письмо...
Сначала Анна радовалась, что теперь наконец ее положение выяснится, определится. Но на
следующее утро «ей стало страшно за позор, о котором она прежде не думала… Она спрашивала себя, куда она пойдет, когда ее выгонят из дома, и не
находила ответа. Ей представлялось, что Вронский не любит ее, что она не может предложить ему себя, и она чувствовала враждебность к нему за это».
Первый день апреля был особенно утомительным. Надежда
найти людей около реки Чжакуме не оправдалась, и я видел, что мои спутники нуждаются в отдыхе более продолжительном, чем ночной сон, но опасение, что ледоход может захватить нас в дороге, заставляло итти через силу. Особенно тяжело было идущему впереди. Он должен был прокладывать дорогу. Когда он выбивался из сил, его заменял
следующий, потом третий и т. д.
После того она написала к маркизу письмо, в котором говорила между прочим
следующее: «В последнее свидание наше я
нашла в вас столько благородства, ума и добродетели, что по сию пору нахожусь в океане размышлений и удивления…
Следующие два урока были рисование и немецкий язык. Учитель рисования роздал нам карточки с изображением ушей, носов, губ. Нина показала мне, что надо делать, как надо срисовывать. Учитель — добродушнейшее, седенькое существо — после первой же моей черточки
нашел меня очень слабой художницей и переменил карточку на менее сложный рисунок.
Если жизнь отводила меня от поездки в Испанию в течение
следующих двух десятилетий (после 1869 года), то есть до 90-х годов прошлого столетия, то в последние десять лет я, конечно,
нашел бы фактическую возможность ехать туда в любое время года и пожить там подольше.