Неточные совпадения
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там
найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в
свой номер у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить
голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
Тяга была прекрасная. Степан Аркадьич убил еще две штуки и Левин двух, из которых одного не
нашел. Стало темнеть. Ясная, серебряная Венера низко
на западе уже сияла из-за березок
своим нежным блеском, и высоко
на востоке уже переливался
своими красными огнями мрачный Арктурус. Над
головой у себя Левин ловил и терял звезды Медведицы. Вальдшнепы уже перестали летать; но Левин решил подождать еще, пока видная ему ниже сучка березы Венера перейдет выше его и когда ясны будут везде звезды Медведицы.
И, накинув
на голову тот самый зеленый драдедамовый платок, о котором упоминал в
своем рассказе покойный Мармеладов, Катерина Ивановна протеснилась сквозь беспорядочную и пьяную толпу жильцов, все еще толпившихся в комнате, и с воплем и со слезами выбежала
на улицу — с неопределенною целью где-то сейчас, немедленно и во что бы то ни стало
найти справедливость.
Если Ольге приходилось иногда раздумываться над Обломовым, над
своей любовью к нему, если от этой любви оставалось праздное время и праздное место в сердце, если вопросы ее не все
находили полный и всегда готовый ответ в его
голове и воля его молчала
на призыв ее воли, и
на ее бодрость и трепетанье жизни он отвечал только неподвижно-страстным взглядом, — она впадала в тягостную задумчивость: что-то холодное, как змея, вползало в сердце, отрезвляло ее от мечты, и теплый, сказочный мир любви превращался в какой-то осенний день, когда все предметы кажутся в сером цвете.
Но когда
на учителя
находили игривые минуты и он, в виде забавы, выдумывал, а не из книги говорил
свои задачи, не прибегая ни к доске, ни к грифелю, ни к правилам, ни к пинкам, — скорее всех, путем сверкающей в
голове догадки, доходил до результата Райский.
Они
нашли Привалова
на месте строившейся мельницы. Он вылез откуда-то из нижнего этажа, в плисовой поддевке и шароварах; ситцевая рубашка-косоворотка красиво охватывала его широкую шею.
На голове был надвинут какой-то картуз. Когда Зося протянула ему руку, затянутую в серую шведскую перчатку с лакированным раструбом, Привалов с улыбкой отдернул назад
свою уже протянутую ладонь.
— Мы
нашли его лежащим
на полу, навзничь, в
своем кабинете, с проломленною
головой, — проговорил прокурор.
«Дерсу!» — мелькнуло у меня в
голове. Я вспомнил, что для того, чтобы в городе его не задерживала полиция, я выдал ему
свою визитную карточку с надписью
на оборотной стороне, кто он и что жительство имеет у меня. Вероятно, эту карточку
нашли и дали мне знать по телеграфу.
3 часа мы шли без отдыха, пока в стороне не послышался шум воды. Вероятно, это была та самая река Чау-сун, о которой говорил китаец-охотник. Солнце достигло
своей кульминационной точки
на небе и палило вовсю. Лошади шли, тяжело дыша и понурив
головы. В воздухе стояла такая жара, что далее в тени могучих кедровников нельзя было
найти прохлады. Не слышно было ни зверей, ни птиц; только одни насекомые носились в воздухе, и чем сильнее припекало солнце, тем больше они проявляли жизни.
В первый раз видел он ясно, что он в нее страстно влюблен; романическая мысль жениться
на крестьянке и жить
своими трудами пришла ему в
голову, и чем более думал он о сем решительном поступке, тем более
находил в нем благоразумия.
Что такое? И спросить не у кого — ничего не вижу. Ощупываю шайку — и не
нахожу ее; оказалось, что банщик ее унес, а
голова и лицо в мыле. Кое-как протираю глаза и вижу: суматоха! Банщики побросали
своих клиентов, кого с намыленной
головой, кого лежащего в мыле
на лавке. Они торопятся налить из кранов шайки водой и становятся в две шеренги у двери в горячую парильню, высоко над
головой подняв шайки.
Старик так и ушел, уверенный, что управляющий не хотел ничего сделать для него. Как же, главный управляющий всех Балчуговских промыслов — и вдруг не может отодрать Яшку?..
Своего блудного сына Зыков
нашел у подъезда. Яша присел
на последнюю ступеньку лестницы, положив
голову на руки, и спал самым невинным образом. Отец разбудил его пинком и строго проговорил...
Домнушка знала, что Катря в сарайной и точит там лясы с казачком Тишкой, — каждое утро так-то с жиру бесятся… И
нашла с кем время терять: Тишке никак пятнадцатый год только в доходе. Глупая эта Катря, а тут еще барышня пристает: куда ушла… Вон и Семка скалит зубы: тоже
на Катрю заглядывается, пес, да только опасится. У Домнушки в
голове зашевелилось много
своих бабьих расчетов, и она машинально совала приготовленную говядину по горшкам, вытаскивала чугун с кипятком и вообще управлялась за четверых.
Самой madame Мечниковой ничего
на этот счет не приходило в
голову, но Бертольди один раз, сидя дома за вечерним чаем,
нашла в книжке, взятой ею у Агаты, клочок почтовой бумажки,
на которой было сначала написано женскою рукою: «Я хотя и не намерена делать вас
своим оброчником и ни в чем вас не упрекаю, потому что во всем виновата сама, но меня очень обижают ваши ко мне отношения.
— Так, значит-с, мы в осмотре напишем, что
нашли раскиданными по иолу подлобники! — И Миротворский указал Вихрову
на лежащие тут и там небольшие стеганые ситцевые подушки. — Это вот сейчас видно, что они молились тут и булдыхались в них
своими головами.
— Да вы не серчайте, чего же! Я потому спросил, что у матери моей приемной тоже
голова была пробита, совсем вот так, как ваша. Ей, видите, сожитель пробил, сапожник, колодкой. Она была прачка, а он сапожник. Она, — уже после того как приняла меня за сына, —
нашла его где-то, пьяницу,
на свое великое горе. Бил он ее, скажу вам! У меня со страху кожа лопалась…
Скорее — за стол. Развернул
свои записи, взял перо — чтобы они
нашли меня за этой работой
на пользу Единого Государства. И вдруг — каждый волос
на голове живой, отдельный и шевелится: «А что, если возьмут и прочтут хотя бы одну страницу — из этих, из последних?»
Как только Дмитрий вошел ко мне в комнату, по его лицу, походке и по свойственному ему жесту во время дурного расположения духа, подмигивая глазом, гримасливо подергивать
головой набок, как будто для того, чтобы поправить галстук, я понял, что он находился в
своем холодно упрямом расположении духа, которое
на него
находило, когда он был недоволен собой, и которое всегда производило охлаждающее действие
на мое к нему чувство.
Возвратясь в Москву, Егор Егорыч
нашел Рыжовых мало сказать, что огорченными, но какими-то окаменелыми от
своей потери; особенно старуха-адмиральша
на себя не походила; она все время сидела с опустившейся
головой, бессвязно кой о чем спрашивала и так же бессвязно отвечала
на вопросы.
Одного этого обстоятельства достаточно было, чтобы у Аггея Никитича вся кровь прилила в
голову и он решился
на поступок не совсем благородный — решился подслушать то, что говорили пани Вибель и камер-юнкер, ради чего Аггей Никитич не вошел в самый будуар, а, остановившись за шерстяной перегородкой, разделявшей боскетную
на две комнаты, тихо опустился
на кресло, стоявшее около умывальника, у которого Екатерина Петровна обыкновенно чистила по нескольку раз в день зубы крепчайшим нюхательным табаком, научившись этому в Москве у одной
своей приятельницы, говорившей, что это — божественное наслаждение, которое Екатерина Петровна тоже
нашла божественным.
Посреди разговора, никто и не слыхал, как подкрался Иудушка, яко тать в нощи. Он весь в слезах,
голова поникла, лицо бледно, руки сложены
на груди, губы шепчут. Некоторое время он ищет глазами образа, наконец
находит и с минуту возносит
свой дух.
Почтмейстер
на это согласился тем охотнее, что, видя жену
свою в состоянии крайнего раздражения, он и сам
находил выгоды иметь в эту пору около себя в доме чужого человека, и потому он не только не отказал Варнаве в ночлеге, но даже, как любезный хозяин, предоставил в его пользование стоявший в конторе диван, а сам лег
на большом сортировальном столе и закрылся с
головой снятым с этого же стола канцелярским сукном.
Марьяна, пообедав, подложила быкам травы, свернула
свой бешмет под
головы и легла под арбой
на примятую сочную траву.
На ней была одна красная сорочка, то есть шелковый платок
на голове, и голубая полинялая ситцевая рубаха; но ей было невыносимо жарко. Лицо ее горело, ноги не
находили места, глаза были подернуты влагой сна и усталости; губы невольно открывались, и грудь дышала тяжело и высоко.
«Всех, кто видел это, оковал страх, — впервые при них так убивали женщину. И долго все молчали, глядя
на нее, лежавшую с открытыми глазами и окровавленным ртом, и
на него, который стоял один против всех, рядом с ней, и был горд, — не опустил
своей головы, как бы вызывая
на нее кару. Потом, когда одумались, то схватили его, связали и так оставили,
находя, что убить сейчас же — слишком просто и не удовлетворит их».
— Эх,
голова,
голова ты, Василий Васильич! — возразил столоначальник. — Умней тебя, кажется, в трех столах не
найдешь, а и ты мелко плаваешь. Я, брат,
на своем веку довольно видел материала, из которого выходят настоящие деловые люди да правители канцелярии; в этом фертике
на волос нет того, что нужно. Что умен-то да рьян, — а надолго ли хватит и ума и рьяности его? Хочешь, об заклад
на бутылку полынного, что он до столоначальника не дотянет?
Эта деловая беседа кончилась тем, что после четырех графинчиков Порфир Порфирыч захрапел мертвую
на своем диване, а Гордей Евстратыч едва
нашел дверь в переднюю, откуда вышел
на улицу уже при помощи Семена. Мысли в
голове будущего золотопромышленника путались, и он почти не помнил, как добрался до постоялого двора, где всех удивил
своим отчаянным видом.
Константин неуклюже высвободил из-под себя ноги, растянулся
на земле и подпер
голову кулаками, потом поднялся и опять сел. Все теперь отлично понимали, что это был влюбленный и счастливый человек, счастливый до тоски; его улыбка, глаза и каждое движение выражали томительное счастье. Он не
находил себе места и не знал, какую принять позу и что делать, чтобы не изнемогать от изобилия приятных мыслей. Излив перед чужими людьми
свою душу, он наконец уселся покойно и, глядя
на огонь, задумался.
На него
нашла даже тишина; он даже
своими закинутыми назад руками поправил подушку под
головой.
Кручинина. Да, это он… Гриша, мой Гриша! Какое счастье! Как хорошо жить
на земле. (Гладит Незнамова по
голове.) Господа! Не обижайте его, он хороший человек. А вот теперь он
нашел свою мать и будет еще лучше.
Порою Евсеем овладевала тяжёлая, ослабляющая скука, пальцы его становились вялыми, он откладывал перо в сторону и, положив
голову на стол, долго, неподвижно смотрел в дымный сумрак комнаты, стараясь что-то
найти в глубине
своей души.
Домне Осиповне Тюменев поклонился довольно сухо; в действительности он
нашел ее гораздо хуже, чем она была
на портрете; в
своем зеленом платье она просто показалась ему какой-то птицей расписной. Домна Осиповна, в
свою очередь, тоже едва пошевелила
головой. Сановник петербургский очень ей не понравился
своим важничаньем. Бегушев ушел за Тюменевым, едва поклонившись остальному обществу. Янсутский проводил их до самых сеней отеля и, возвратившись, расстегнул
свой мундир и проговорил довольным голосом...
Благоуветливые иноки только качали
головами и в
свою очередь рассказали, как из монастыря пропал воевода, которого тоже никак не могли
найти. Теперь уж совсем
на глаза не показывайся игумену: разнесет он в крохи благоуветливую монашескую братию, да и обительских сестер тоже. Тужат монахи, а у святых ворот слепой Брехун ведет переговоры со служкой-вратарем.
«Куда торопишься? чему обрадовался, лихой товарищ? — сказал Вадим… но тебя ждет покой и теплое стойло: ты не любишь, ты не понимаешь ненависти: ты не получил от благих небес этой чудной способности:
находить блаженство в самых диких страданиях… о если б я мог вырвать из души
своей эту страсть, вырвать с корнем, вот так! — и он наклонясь вырвал из земли высокий стебель полыни; — но нет! — продолжал он… одной капли яда довольно, чтоб отравить чашу, полную чистейшей влаги, и надо ее выплеснуть всю, чтобы вылить яд…» Он продолжал
свой путь, но не шагом: неведомая сила влечет его: неутомимый конь летит, рассекает упорный воздух; волосы Вадима развеваются, два раза шапка чуть-чуть не слетела с
головы; он придерживает ее рукою… и только изредка поталкивает ногами скакуна
своего; вот уж и село… церковь… кругом огни… мужики толпятся
на улице в праздничных кафтанах… кричат, поют песни… то вдруг замолкнут, то вдруг сильней и громче пробежит говор по пьяной толпе…
Он не
находил достаточно сильных возражений, хотя слова Тихона сразу рассердили его. Не впервые Тихон одевал ими
свою упрямую, тёмную мысль, и она всё более раздражала хозяина. Глядя
на обильно смазанную маслом, каменную
голому дворника, он искал подавляющих слов и сопел, дёргая ухо.
Он обыкновенно прокусывает шею у
своей добычи, напивается крови, оставляет ее, кидается
на другую и таким образом умерщвляет иногда до десятка птиц; мясо их остается нетронутым, но у многих бывают
головы совсем отъедены и даже две-три из них куда-то унесены; иногда же я
находил кур, у которых череп и мозг были съедены.
Он свирепыми глазами осмотрел
своих приятелей и, не
найдя в их рожах, уже полупьяных, ничего, что могло бы дать дальнейшую пищу его озлоблению, — опустил
голову на грудь, посидел так несколько минут и потом лег
на землю кверху лицом.
Mарина. Так конец, значит, что было, то уплыло. Позабыть велишь! Ну, Никита, помни. Берегла я
свою честь девичью пуще глаза. Погубил ты меня ни за что, обманул. Не пожалел сироту (плачет), отрекся от меня. Убил ты меня, да я
на тебя зла не держу. Бог с тобой. Лучше
найдешь — позабудешь, хуже
найдешь — воспомянешь. Воспомянешь, Никита. Прощай, коли так. И любила ж я тебя. Прощай в последний. (Хочет обнять его и берет за
голову.)
Вошедшие сменить философа
нашли его едва жива. Он оперся спиною в стену и, выпучив глаза, глядел неподвижно
на толкавших его козаков. Его почти вывели и должны были поддерживать во всю дорогу. Пришедши
на панский двор, он встряхнулся и велел себе подать кварту горелки. Выпивши ее, он пригладил
на голове своей волосы и сказал...
Таким же самым образом, как
на неоконченном их пейзаже увидите вы иногда нарисованную вниз
головою нимфу, которую он, не
найдя другого места, набросал
на запачканном грунте прежнего
своего произведения, когда-то писанного им с наслаждением.
Назарову хотелось говорить о похоронах отца — как лучше сделать их, о необходимости прогнать тётку, о Христине и
своих планах, но он не
находил слов и, отягчённый желаниями, вздыхал, почёсывая мокрую
голову. По двору бегали девки, нося воду, точно
на пожар, ими хозяйственно командовала Дарья, бесцельно расхаживал скучный, измятый Левон, пиная ногами всё, что попадалось по дороге. Вот Дарья облилась водою и стала встряхивать юбку, высоко обнажая крепкие ноги.
Не получив ответа, старик идет
на станцию. Он ищет сначала знакомого обер-кондуктора и, не
найдя его, идет к начальнику станции. Начальник сидит у себя в комнате за столом и перебирает пальцами пачку каких-то бланков. Он занят и делает вид, что не замечает вошедшего. Наружность у него внушительная:
голова черная, стриженая, уши оттопыренные, нос длинный, с горбиной, лицо смуглое; выражение у него суровое и как будто оскорбленное. Малахин начинает длинно излагать ему
свою претензию.
— Не бывает разве, что отец по своенравию
на всю жизнь губит детей
своих? — продолжала, как полотно побелевшая, Марья Гавриловна, стоя перед Манефой и опираясь рукою
на стол. —
Найдет, примером сказать, девушка человека по сердцу, хорошего, доброго, а родителю забредет в
голову выдать ее за нужного ему человека, и начнется тиранство… девка в воду, парень в петлю… А родитель руками разводит да говорит: «Судьба такая! Богу так угодно».
Анатоль целые утра проводил перед зеркалом, громко разучивая
свою роль по тетрадке, превосходно переписанной писцом губернаторской канцелярии, и даже совершенно позабыл про
свои прокурорские дела и обязанности, а у злосчастного Шписса, кроме роли, оказались теперь еще сугубо особые поручения, которые ежечасно давали ему то monsieur Гржиб, то madame Гржиб, и черненький Шписс, сломя
голову, летал по городу, заказывая для генеральши различные принадлежности к спектаклю, то устраивал оркестр и руководил капельмейстера, то толковал с подрядчиком и плотниками, ставившими в зале дворянского собрания временную сцену (играть
на подмостках городского театра madame Гржиб
нашла в высшей степени неприличным), то объяснял что-то декоратору, приказывал о чем-то костюмеру, глядел парики у парикмахера, порхал от одного участвующего к другому, от одной «благородной любительницы» к другой, и всем и каждому старался угодить, сделать что-нибудь приятное, сказать что-нибудь любезное, дабы все потом говорили: «ах, какой милый этот Шписс! какой он прелестный!» Что касается, впрочем, до «мелкоты» вроде подрядчика, декоратора, парикмахера и тому подобной «дряни», то с ними Шписс не церемонился и «приказывал» самым начальственным тоном: он ведь знал себе цену.
Когда шаги генерала затихли, Андрей Хрисанфыч осмотрел полученную почту и
нашел одно письмо
на свое имя. Он распечатал, прочел несколько строк, потом, не спеша, глядя в газету, пошел к себе в
свою комнату, которая была тут же внизу, в конце коридора. Жена его Ефимья сидела
на кровати и кормила ребенка; другой ребенок, самый старший, стоял возле, положив кудрявую
голову ей
на колени, третий спал
на кровати.
Когда человек, признающий жизнью личное существование,
находит причины
своего личного страдания в
своем личном заблуждении, — понимает, что он заболел оттого, что съел вредное, или что его прибили оттого, что он сам пошел драться, или что он голоден и
гол оттого, что он не хотел работать, — он узнает, что страдает за то, что сделал то, что не должно, и за тем, чтобы вперед не делать этого и, направляя
свою деятельность
на уничтожение заблуждения, не возмущается против страдания, и легко и часто радостно несет его.
Она остановилась и невольно посмотрела
на почти лишенную волос
голову «особы», вероятно
найдя свою фразу несколько неудобной. «Его превосходительсво», между тем, как-то машинально провел рукою по
своему оголенному черепу.
«Сам Бог благословил меня
на задуманный подвиг, — проносилось в его
голове. — Меня не может привлекать теперь жизнь даже желанием отыскать
свой род. Я
нашел мать, но все же, как сын греха, остаюсь без роду и племени».
Он
нашел и обеими руками надел
на голову фуражку, потом посмотрел
на мое смущенное лицо,
на мои туфли и проговорил не
своим, а каким-то странным, сиплым голосом...
Ее спокойная, плавная речь действовала магически
на расшатанные нервы, ее логические доводы были неотразимы, а ее практический ум всегда
находил выход из неприятно сложившихся обстоятельств, выход такой простой и возможный, что люди, которым давала
свои советы Погорелова, подчас долго ломали себе
голову, почему такая простая мысль не появилась ранее у них.
Правила были следующие: 1) оставить все чины вне дверей, равномерно как и шляпы, а наипаче шпаги; 2) местничество и спесь оставить тоже у дверей; 3) быть веселым, однако ничего не портить, не ломать, не грызть; 4) садиться, стоять, ходить, как заблагорассудится, не смотря ни
на кого; 5) говорить умеренно и не очень громко, дабы у прочих
головы не заболели; 6) спорить без сердца и горячности; 7) не вздыхать и не зевать; 8) во всяких затеях другим не препятствовать; 9) кушать сладко и вкусно, а пить с умеренностью, дабы всякий мог
найти свои ноги для выхода из дверей; 10) сору из избы не выносить, а что войдет в одно ухо, то бы вышло в другое прежде, нежели выступит из дверей.