Неточные совпадения
А именно: однажды Микаладзе забрался ночью к
жене местного казначея, но едва успел отрешиться от уз (так
называет летописец мундир), как был застигнут врасплох ревнивцем мужем.
«Варвара Андреевна, когда я был еще очень молод, я составил себе идеал женщины, которую я полюблю и которую я буду счастлив
назвать своею
женой. Я прожил длинную жизнь и теперь в первый раз встретил в вас то, чего искал. Я люблю вас и предлагаю вам руку».
― Вы
называете жестокостью то, что муж предоставляет
жене свободу, давая ей честный кров имени только под условием соблюдения приличий. Это жестокость?
Облонский обедал дома; разговор был общий, и
жена говорила с ним,
называя его «ты», чего прежде не было. В отношениях мужа с
женой оставалась та же отчужденность, но уже не было речи о разлуке, и Степан Аркадьич видел возможность объяснения и примирения.
Он
назвал французскую актрису и хотел что-то рассказывать про нее; но
жена посланника с шутливым ужасом перебила его.
Левин не поверил бы три месяца тому назад, что мог бы заснуть спокойно в тех условиях, в которых он был нынче; чтобы, живя бесцельною, бестолковою жизнию, притом жизнию сверх средств, после пьянства (иначе он не мог
назвать того, что было в клубе), нескладных дружеских отношений с человеком, в которого когда-то была влюблена
жена, и еще более нескладной поездки к женщине, которую нельзя было иначе
назвать, как потерянною, и после увлечения своего этою женщиной и огорчения
жены, — чтобы при этих условиях он мог заснуть покойно.
Всё это было хорошо, и княгиня ничего не имела против этого, тем более что
жена Петрова была вполне порядочная женщина и что принцесса, заметившая деятельность Кити, хвалила её,
называя ангелом-утешителем.
Ведь известно, зачем берешь взятку и покривишь душой: для того чтобы
жене достать на шаль или на разные роброны, провал их возьми, как их
называют.
Сюда! за мной! скорей! скорей!
Свечей побольше, фонарей!
Где домовые? Ба! знакомые всё лица!
Дочь, Софья Павловна! страмница!
Бесстыдница! где! с кем! Ни дать ни взять она,
Как мать ее, покойница
жена.
Бывало, я с дражайшей половиной
Чуть врознь — уж где-нибудь с мужчиной!
Побойся бога, как? чем он тебя прельстил?
Сама его безумным
называла!
Нет! глупость на меня и слепота напала!
Всё это заговор, и в заговоре был
Он сам, и гости все. За что я так наказан!..
— Я не зову теперь тебя в Марьино, — сказал ему однажды Николай Петрович (он
назвал свою деревню этим именем в честь
жены), — ты и при покойнице там соскучился, а теперь ты, я думаю, там с тоски пропадешь.
Во флигеле поселился веселый писатель Нестор Николаевич Катин с
женою, сестрой и лопоухой собакой, которую он
назвал Мечта. Настоящая фамилия писателя была Пимов, но он избрал псевдоним, шутливо объясняя это так...
— Все одобряют, — сказал Дронов, сморщив лицо. — Но вот на
жену — мало похожа. К хозяйству относится небрежно, как прислуга. Тагильский ее давно знает, он и познакомил меня с ней. «Не хотите ли, говорит, взять девицу, хорошую, но равнодушную к своей судьбе?» Тагильского она, видимо, отвергла, и теперь он ее
называет путешественницей по спальням. Но я — не ревнив, а она — честная баба. С ней — интересно. И, знаешь, спокойно: не обманет, не продаст.
Всех приятелей
жены он привык считать людями «третьего сорта», как
назвал их Властов; но они, с некоторого времени, стали будить в нем чувство зависти неудачника к людям, которые устроились в своих «системах фраз» удобно, как скворцы в скворешнях.
Он
назвал имя, ничего не сказавшее Климу. Пройдя в комнату
жены, Клим увидал, что она торопливо одевается.
— Варвара Сергеевна, —
назвал он
жену повара, когда она, выйдя в прихожую, почтительно помогла ему снять пальто.
«Свинство! Как смешно
назвала она меня — ягненок. Почему?» — Ты не знаешь, где живет Никонова? — спросил он
жену.
И она давала их осторожно, не тратила, как Марфенька, на всех. Из посторонних только
жена священника была чем-то вроде ее наперсницы, да Тушина она открыто признавала и
называла своим другом — больше никого.
Приезд Алеши как бы подействовал на него даже с нравственной стороны, как бы что-то проснулось в этом безвременном старике из того, что давно уже заглохло в душе его: «Знаешь ли ты, — стал он часто говорить Алеше, приглядываясь к нему, — что ты на нее похож, на кликушу-то?» Так
называл он свою покойную
жену, мать Алеши.
Знаешь, в одном монастыре есть одна подгородная слободка, и уж всем там известно, что в ней одни только «монастырские
жены» живут, так их там
называют, штук тридцать
жен, я думаю…
Жил он один с своей
женой в уютном, опрятном домике, прислугу держал небольшую, одевал людей своих по-русски и
называл работниками.
Жена моя и говорит мне: «Коко, — то есть, вы понимаете, она меня так
называет, — возьмем эту девочку в Петербург; она мне нравится, Коко…» Я говорю: «Возьмем, с удовольствием».
И так они живут себе лет пятнадцать. Муж, жалуясь на судьбу, — сечет полицейских, бьет мещан, подличает перед губернатором, покрывает воров, крадет документы и повторяет стихи из «Бахчисарайского фонтана».
Жена, жалуясь на судьбу и на провинциальную жизнь, берет все на свете, грабит просителей, лавки и любит месячные ночи, которые
называет «лунными».
Одной февральской ночью, часа в три,
жена Вадима прислала за мной; больному было тяжело, он спрашивал меня, я подошел к нему и тихо взял его за руку, его
жена назвала меня, он посмотрел долго, устало, не узнал и закрыл глаза.
Двоих близнецов-сыновей, которых оставила ему
жена (она умерла родами), он
назвал Захарами, а когда они пришли в возраст, то определил их юнкерами в один и тот же полк.
Дед не любил долго собираться: грамоту зашил в шапку; вывел коня; чмокнул
жену и двух своих, как сам он
называл, поросенков, из которых один был родной отец хоть бы и нашего брата; и поднял такую за собою пыль, как будто бы пятнадцать хлопцев задумали посереди улицы играть в кашу.
Вскоре Игнатович уехал в отпуск, из которого через две недели вернулся с молоденькой
женой. Во втором дворе гимназии было одноэтажное здание, одну половину которого занимала химическая лаборатория. Другая половина стояла пустая; в ней жил только сторож, который
называл себя «лабаторщиком» (от слова «лабатория»). Теперь эту половину отделали и отвели под квартиру учителя химии. Тут и водворилась молодая чета.
— Поговорим, папа, серьезно… Я смотрю на брак как на дело довольно скучное, а для мужчины и совсем тошное. Ведь брак для мужчины — это лишение всех особенных прав, и твои принцы постоянно бунтуют, отравляют жизнь и себе и
жене. Для чего мне муж-герой? Мне нужен тот нормальный средний человек, который терпеливо понесет свое семейное иго. У себя дома ведь нет ни героев, ни гениев, ни особенных людей, и в этом, по-моему, секрет того крошечного, угловатого эгоизма, который мы
называем семейным счастьем.
Он
называл сынов блудными сынами, потому что они забыли могилы отцов, увлеклись
женами, капитализмом и цивилизацией.
Во Владимировке, при казенном доме, где живет смотритель поселений г. Я. со своей женой-акушеркой, находится сельскохозяйственная ферма, которую поселенцы и солдаты
называют фирмой.
Марья Дмитриевна появилась в сопровождении Гедеоновского; потом пришла Марфа Тимофеевна с Лизой, за ними пришли остальные домочадцы; потом приехала и любительница музыки, Беленицына, маленькая, худенькая дама, с почти ребяческим, усталым и красивым личиком, в шумящем черном платье, с пестрым веером и толстыми золотыми браслетами; приехал и муж ее, краснощекий, пухлый человек, с большими ногами и руками, с белыми ресницами и неподвижной улыбкой на толстых губах; в гостях
жена никогда с ним не говорила, а дома, в минуты нежности,
называла его своим поросеночком...
Жаль, что ты одним [днем?] не застал Михаилы моего в Нижнем. Он и
жена его очень полюбили Аннушку. Он мне говорит, что мою Нину считает и своею!.. [М. А. Дорохова
называла Ниной дочь Пущина в память своей покойной дочери.]
При последних его минутах, кроме тех, кого я
назвал, были еще Анненков и Жилины, муж и
жена.
…Я начинаю ревновать Пилецкого-Урбановича. Очень понимаю, что у ног
жены моей, но все-таки скажи ему, что я старый дуэлист, что еще в Лицее
называл меня [так] Вильгельм. [См. выше, примеч. к письму 88.] Это остановит страсть его в границах. Ты знаешь, что я не шучу!
— Посмотрите, так и поймете, что и искусство может служить не для одного искусства, — наставительно проговорила Бертольди. — Голодные дети и зеленая
жена в лохмотьях повернут ваши понятия о семейном быте. Глядя на них, поймете, что семья есть безобразнейшая форма того, что дураки
называют цивилизациею.
Между прочим тут находились: Александр Михайлыч Карамзин с
женой, Никита Никитич Философов с
женой, г-н Петин с сестрою, какой-то помещик Бедрин, которого бранила и над которым в глаза смеялась Прасковья Ивановна, М. В. Ленивцев с
женой и Павел Иваныч Миницкий, недавно женившийся на Варваре Сергеевне Плещеевой; это была прекрасная пара, как все тогда их
называли, и Прасковья Ивановна их очень любила: оба молоды, хороши собой и горячо привязаны друг к другу.
Пришедший врач объявил, что у Павла нервная горячка, и Симонов сам принялся ставить больному горчичники, обтирать его уксусом с вином, беспрестанно бранил помогавшую ему при этом
жену свою,
называя ее бабой-ротозейкой и дурой необразованной.
Эта свобода, в соединении с адским равнодушием мужей (представь себе, некоторые из них так-таки прямо и
называют своих
жен «езжалыми бабами»!), делает их общество настолько пикантным, что поневоле забываешь столицу и ее увлечения…
Наш командир, полковник барон фон Шпек, принял меня совершенно по-товарищески. Это добрый, пожилой и очень простодушный немец, который изо всех сил хлопочет, чтоб его считали за русского, а потому принуждает себя пить квас, есть щи и кашу, а прелестную
жену свою
называет не иначе как"мой баб".
Говорил он мало, и «сволочь» — было его любимое слово. Им он
называл начальство фабрики и полицию, с ним он обращался к
жене...
Иду я по улице и поневоле заглядываю в окна. Там целые выводки милых птенцов, думаю я, там любящая подруга жизни, там чадолюбивый отец, там так тепло и уютно… а я! Я один как перст в целом мире; нет у меня ни
жены, ни детей, нет ни кола ни двора, некому ни приютить, ни приголубить меня, некому сказать мне «папасецка», некому
назвать меня «брюханчиком»; в квартире моей холодно и неприветно. Гриша вечно сапоги чистит [47] или папиросы набивает… Господи, как скучно!
Петру Иванычу уж и не хотелось продолжать этого разговора. Он
называл все это капризами; но он знал, что по возвращении домой ему не избежать вопросов
жены, и оттого нехотя продолжал...
— Monsieur Dimitri, — промолвила Джемма и провела рукой по волосам со стороны, обращенной к Санину, — не
называйте, пожалуйста, господина Клюбера моим женихом. Я не буду его
женой никогда. Я ему отказала.
Но я почему-то не решился сказать ему прямо свои предположения о том, как будет хорошо, когда я, женившись на Сонечке, буду жить в деревне, как у меня будут маленькие дети, которые, ползая по полу, будут
называть меня папой, и как я обрадуюсь, когда он с своей
женой, Любовью Сергеевной, приедет ко мне в дорожном платье… а сказал вместо всего этого, указывая на заходящее солнце: «Дмитрий, посмотри, какая прелесть!»
Папа, считавший всегда свободу и равенство необходимым условием в семейных отношениях, надеялся, что его любимица Любочка и добрая молодая
жена сойдутся искренно и дружески; но Авдотья Васильевна жертвовала собой и считала необходимым оказывать настоящей хозяйке дома, как она
называла Любочку, неприличное уважение, больно оскорблявшее папа.
Старик представил меня
жене, пожилой, но еще красивой южной донской красотой. Она очень обрадовалась поклону от дочери. За столом сидели четыре дочки лет от четырнадцати и ниже. Сыновей не было — старший был на службе, а младший, реалист, — в гостях. Выпили водочки — старик любил выпить, а после борща, «красненьких» и «синеньких», как хозяйка нежно
называла по-донскому помидоры, фаршированные рисом, и баклажаны с мясом, появилась на стол и бутылочка цимлянского.
Иван Тимофеич принял нас совершенно по-дружески и, прежде всего, был польщен тем, что мы, приветствуя его,
назвали вашим благородием. Он сейчас же провел нас в гостиную, где сидели его
жена, дочь и несколько полицейских дам, около которых усердно лебезила полицейская молодежь (впоследствии я узнал, что это были местные «червонные валеты», выпущенные из чижовки на случай танцев).
"Что будет с Эвелем, с Рувимом, с Борухом, с Зельманом, с Лейбою, с Ицеком, с Сарой, с Агарью, с Ребеккой и, наконец, с маленькой Эсфирью, которую, за ее роскошные рыжие кудри,
называли Уриевой
женой?
Туберозов это понял и, увидав отворенную дверь в спальню
жены, вошел к ней и
назвал ее по имени.
Дома тоже было тяжко: на место Власьевны Пушкарь взял огородницу Наталью, она принесла с собою какой-то особенный, всех раздражавший запах; рабочие ссорились, дрались и — травили Шакира:
называли его свиным ухом, спрашивали, сколько у него осталось дома
жён и верно ли, что они, по закону Магомета, должны брить волосы на теле.
— А, не узнали!.. Эту даму я и
назову скоро моей
женою.