Неточные совпадения
Она
называла их и припоминала не только имена, но года, месяцы, характеры,
болезни всех детей, и Долли не могла не оценить этого.
Вера больна, очень больна, хотя в этом и не признается; я боюсь, чтобы не было у нее чахотки или той
болезни, которую
называют fievre lente [Fievre lente — медленная, изнурительная лихорадка.] —
болезнь не русская вовсе, и ей на нашем языке нет названия.
И, схватив за руку Дунечку так, что чуть не вывернул ей руки, он пригнул ее посмотреть на то, что «вот уж он и очнулся». И мать и сестра смотрели на Разумихина как на провидение, с умилением и благодарностью; они уже слышали от Настасьи, чем был для их Роди, во все время
болезни, этот «расторопный молодой человек», как
назвала его, в тот же вечер, в интимном разговоре с Дуней, сама Пульхерия Александровна Раскольникова.
Базаров был великий охотник до женщин и до женской красоты, но любовь в смысле идеальном, или, как он выражался, романтическом,
называл белибердой, непростительною дурью, считал рыцарские чувства чем-то вроде уродства или
болезни и не однажды выражал свое удивление, почему не посадили в желтый дом [Желтый дом — первая психиатрическая больница в Москве.]
«Если б я влюбился в нее, она вытеснила бы из меня все… Что — все? Она меня
назвала неизлечимым умником, сказала, что такие, как я,
болезнь мира. Это неверно. Неправда. Я — не книжник, не догматик, не моралист. Я знаю много, но не пытаюсь учить. Не выдумываю теории, которые всегда ограничивают свободный рост мысли и воображения».
«Макаров говорил, что донжуан — не распутник, а — искатель неведомых, неиспытанных ощущений и что такой же страстью к поискам неиспытанного, вероятно, болеют многие женщины, например — Жорж Занд, — размышлял Самгин. — Макаров, впрочем, не
называл эту страсть
болезнью, а Туробоев
назвал ее «духовным вампиризмом». Макаров говорил, что женщина полусознательно стремится раскрыть мужчину до последней черты, чтоб понять источник его власти над нею, понять, чем он победил ее в древности?»
— У нас развивается опасная
болезнь, которую я
назвал бы гипертрофией критического отношения к действительности. Трансплантация политических идей Запада на русскую почву — необходима, это бесспорно. Но мы не должны упускать из виду огромное значение некоторых особенностей национального духа и быта.
Хотя любовь и
называют чувством капризным, безотчетным, рождающимся, как
болезнь, однако ж и она, как все, имеет свои законы и причины.
Меня, кажется, прихватила немного
болезнь, которую немцы
называют Heimweh [Тоска по родине — нем.].
Бахарев сегодня был в самом хорошем расположении духа и встретил Привалова с веселым лицом. Даже
болезнь, которая привязала его на целый месяц в кабинете, казалась ему забавной, и он
называл ее собачьей старостью. Привалов вздохнул свободнее, и у него тоже гора свалилась с плеч. Недавнее тяжелое чувство разлетелось дымом, и он весело смеялся вместе с Василием Назарычем, который рассказал несколько смешных историй из своей тревожной, полной приключений жизни.
Потормошил, потормошил меня,
назвал мне мою
болезнь — мудрено таково — да с тем и уехал.
Холера — это слово, так знакомое теперь в Европе, домашнее в России до того, что какой-то патриотический поэт
называет холеру единственной верной союзницей Николая, — раздалось тогда в первый раз на севере. Все трепетало страшной заразы, подвигавшейся по Волге к Москве. Преувеличенные слухи наполняли ужасом воображение.
Болезнь шла капризно, останавливалась, перескакивала, казалось, обошла Москву, и вдруг грозная весть «Холера в Москве!» — разнеслась по городу.
Почти всё время поп Семен проводил в пустыне, передвигаясь от одной группы к другой на собаках и оленях, а летом по морю на парусной лодке или пешком, через тайгу; он замерзал, заносило его снегом, захватывали по дороге
болезни, донимали комары и медведи, опрокидывались на быстрых реках лодки и приходилось купаться в холодной воде; но всё это переносил он с необыкновенною легкостью, пустыню
называл любезной и не жаловался, что ему тяжело живется.
Айно
называют сифилис японской
болезнью.
Впрочем, надо сознаться во всем откровенно: от расстройства ли нерв, от новых ли впечатлений в новой квартире, от недавней ли хандры, но я мало-помалу и постепенно, с самого наступления сумерек, стал впадать в то состояние души, которое так часто приходит ко мне теперь, в моей
болезни, по ночам, и которое я
называю мистическим ужасом.
По мнению моему, эти люди страдают особенною
болезнью, которую я
назвал бы"бессилием преданности", и, кроме того, они никак не могут позабыть изречение:"Любяй наказует".
— Слава богу, никакой
болезни нет. А твое недомогание — вещь простая и легко объяснимая: просто маленькое растяжение мускулов. Бывает оно у всех людей, которые занимаются напряженной физической работой, а потом ее оставляют на долгое время и снова начинают. Эти боли знакомы очень многим: всадникам, гребцам, грузчикам и особенно циркачам. Цирковые люди
называют ее корруптурой или даже колупотурой.
— В брюхе-то у меня, братцы, сегодня Иван-Таскун да Марья-Икотишна; [В брюхе-то у меня, братцы, сегодня Иван-Таскун да Марья-Икотишна… — Этнограф С. Максимов писал, что так
называли в арестантской среде
болезни, зависящие от дурной и преимущественно сухой, «без приварка», пищи.] а где он, богатый мужик, живет?
— А к тому, что вы про новые
болезни рассуждали: все они… как их ни
называй, клонят к одной предместности — к смерти…
— Страдатель ты мой
болезный! Купи-ка ты пряник медовый, помолись-ка ты над ним пресвятым заступникам — Усыне, Бородыне да Маментию Никите! Скажи-ка ты им вещее слово: уж и гой вы еси, три браты, гой вы, три буйные ветры, а вселите-тко вы тоску-сухотку в рабыню-любыню — имечко её
назови…
Но он, наш генерал, он, который помнит все это в ином виде, когда эта «дурная
болезнь», как мы это
называем, еще робко кралась в Россию под контрабандными знаменами Герцена, но Герцен, помилуйте…
После уж от Васи я узнал все. «Адамовой головой» кто-то со злости
назвал Анну Николаевну, о чем до этого случая никто не знал. Действительно, бледная, с большими темными, очень глубоко сидящими добрыми глазами и с совершенно вдавленным носом, она была похожа издали на череп. Судя по лицу, можно было думать, что это результат известной
болезни, но ее прекрасный голос сразу опровергал это подозрение.
Декорации писал я у Ажогиных в сарае или на дворе. Мне помогал маляр, или, как он сам
называл себя, подрядчик малярных работ, Андрей Иванов, человек лет пятидесяти, высокий, очень худой и бледный, с впалою грудью, с впалыми висками и с синевой под глазами, немножко даже страшный на вид. Он был болен какою-то изнурительною
болезнью, и каждую осень и весну говорили про него, что он отходит, но он, полежавши, вставал и потом говорил с удивлением: «А я опять не помер!»
Бегушев, вспомнив свою
болезнь и то, с какою горячностью за ним ухаживала Домна Осиповна, постих несколько: ему совестно сделалось очень язвить ее… У Домны Осиповны не свернулось это с глазу, и она очень была довольна, что поуспокоила своего тигра, как
называла Домна Осиповна иногда в шутку Бегушева.
Мою
болезнь называл он баловством, хандрою и дурным примером для других.
От появления у нас в доме этой проклятой истерики, которую я
называл и «химерикою», потому что она ни с чего, так всегда почти при моем приближении, нападала на Анисью Ивановну;
называл ее и"поруческою
болезнью", потому что Анисья Ивановна будет здорова одна и даже со мною, и говорит и расспрашивает что, но лишь нагрянули лоручики, мо>я жена и зачикает и бац! на пол или куда попало!
Всё, что меня любит, то заражается этой
болезнью несчастия, которую я принужден
называть жизнию!» Тут Арбенин посмотрел на меня пристально, как будто ожидая ответа… я догадалась… но ты не слышишь?
произнесла она голосом до того страшным, что я бросился бежать. Она почти всё время своей
болезни бредила «Фаустом» и матерью своей, которую
называла то Мартой, то матерью Гретхен.
С первого дня
болезни Александры Васильевны (так звали его умершую дочь и так всегда
называл ее отец) я уже почувствовал волю божию, понял, для чего нужно нам это испытание, — и покорился.
Люди окружены целой атмосферой, призрачной и одуряющей, всякий человек более или менее, как Матренина дочь (зри выше), с малых лет, при содействии родителей и семьи, приобщается мало-помалу к эпидемическому сумасшествию окружающей среды (немецкие врачи
называют эту
болезнь der historische Standpunkt [исторической точкой зрения (нем.).]); вся жизнь наша, все действия так и рассчитаны по этой атмосфере в том роде, как нелепые формы ихтиосауров, мастодонтов были рассчитаны и сообразны первобытной атмосфере земного шара.
Это был человек одинокий, вдовец; жил он скучно (работать ему мешала какая-то
болезнь, которую он
называл то грызью, то глистами), деньги на пропитание получал от сына, служившего в Харькове в кондитерской, и с раннего утра до вечера праздно бродил по берегу или по деревне, и если видел, например, что мужик везет бревно или удит рыбу, то говорил: «Это бревно из сухостоя, трухлявое» или: «В такую погоду не будет клевать».
Саша. Что он? Разве он может сочувствовать? Он четыре дня тому назад заехал на минутку, покрутился и уехал. Я ему рассказываю про Колину
болезнь, а он щипается да зевает… Дурой
назвал…
Жизнь только в том, чтобы из своего животного делать всё более и более духовное. А для этого нужно то, что мы
называем злом. Только на том, что мы
называем злом, на горестях,
болезнях, страданиях мы учимся переделывать свое животное яв духовное.
У всех детей лица были в красных отмётках наружной
болезни, которую в крестьянстве
называют «огник».
Маленьких узников выпускали из ящика только в часы прогулок. За это время они могли бегать и резвиться вволю. Девочки караулили «своих «деток», как они
называли котят, чтобы последние не попались на глаза надзирательницам или, еще того хуже, «самой» (начальнице приюта), так как присутствие домашних животных, как переносителей заразы, всевозможных
болезней (так было написано в приютском уставе), строго воспрещалось здесь.
Забоюсь, — так кто же будет лечить меня от испуга, где же взять ангела, как Соню?» Подросток пишет про себя: «Валялась на постели какая-то соломинка, а не человек, — и не по
болезни только!» Иван Карамазов жалуется Алеше на черта: «Он меня трусом
назвал!
— Это
болезнь такая. Человек, у которого расстроены нервы, — объясняла с комической важностью Иванова, — вдруг начинает ходить по ночам с закрытыми глазами, взбирается на крыши домов с ловкостью кошки, ходит по карнизам, но избави Бог его
назвать в такие минуты по имени: он может умереть от испуга. Вот таких больных и
называют лунатиками.
Это разъяснялось так, что у его матери была несносная
болезнь, которую она, со слов каких-то врачей,
называла «азиятик»;
болезнь эта происходила от каких-то происков злого духа. Бедная женщина долго мучилась и долго лечилась, но «азиятик» не проходил. Тогда она дала обет балыкинской божией матери (в Орле), что если только «азиятик» пройдет и после исцеления родится дитя мужеского пола, то «вдаст его в услужение святому мужу, в меру возраста Христова», то есть до тридцати трех лет.
Рыжий глинистый обрыв, баржа, река, чужие, недобрые люди, голод, холод,
болезни — быть может, всего этого нет на самом деле. Вероятно, всё это только снится, — думал татарин. Он чувствовал, что спит, и слышал свой храп… Конечно, он дома, в Симбирской губернии, и стоит ему только
назвать жену по имени, как она откликнется; а в соседней комнате мать… Однако, какие бывают страшные сны! К чему они? Татарин улыбнулся и открыл глаза. Какая это река? Волга?
С нескрываемым беспокойством следила она за ходом
болезни, и сам доктор приписывал нормальность этого хода тщательным и непрерывным попечениям самоотверженной и идеальной сестры милосердия, как он не раз
называл Наталью Федоровну.
В настоящее время область, в районе которой действительны эти приказания, или, как их
называют, «внушения», настолько расширилась, что путем их происходит даже выздоровление
болезней.
Двухлетний срок, назначенный княжной Маргаритой Дмитриевной Шатову для отдыха после
болезни, истекал. Практика его шла превосходно. Имя его стали упоминать в числе московских медицинских знаменитостей. Он был любимым ассистентом знаменитого московского врача-оригинала, «лучшего диагноста в мире», как
называли этого профессора университета его поклонники.
Мы
назвали смерть императрицы внезапною, так как, хотя последние годы своего царствования она была почти всегда больна, но о возможном опасном исходе ее
болезни не было ни слухов, ни толков. За эти последние четыре года выдвинулся, так называемый, молодой двор. Он сильно занимал внимание иностранных дипломатов, которые предугадывали, что готовится крупная историческая драма.
Называют раскол нравственной
болезнью русского народа.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, чтò Наташа
называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя, нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшеюся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Последствия, подобные тем, какие произошли бы от этого между больными, обнаружились и неминуемо должны были обнаружиться в течение последних двухсот лет при попытках лечить русский народ от раскола, этой нравственной
болезни, как
называли его некоторые.