Неточные совпадения
Она встала ему навстречу, не скрывая своей радости увидать его. И в том спокойствии, с которым она протянула ему маленькую и энергическую руку и познакомила его с Воркуевым и указала на рыжеватую хорошенькую девочку, которая тут же сидела за
работой,
назвав ее своею воспитанницей, были знакомые и приятные Левину приемы женщины большого света, всегда спокойной и естественной.
Как он ни горячился,
называл их мошенниками, разбойниками, грабителями проезжающих, намекнул даже на Страшный суд, но кузнецов ничем не пронял: они совершенно выдержали характер — не только не отступились от цены, но даже провозились за
работой вместо двух часов целых пять с половиною.
Поярков работал в каком-то частном архиве, и по тому, как бедно одевался он, по истощенному лицу его можно было заключить, что
работа оплачивается плохо. Он часто и ненадолго забегал к Любаше, говорил с нею командующим тоном, почти всегда куда-то посылал ее, Любаша покорно исполняла его поручения и за глаза
называла его...
Вдруг дама вздумала, что каталог не нужен, вошла в библиотеку и говорит: «не трудитесь больше, я передумала; а вот вам за ваши труды», и подала Кирсанову 10 р. — «Я ваше ***, даму
назвал по титулу, сделал уже больше половины
работы: из 17 шкапов переписал 10».
То, что мягкие люди
называют его жесткостью — были упругие мышцы бойца; нахмуренное чело показывало только сильную
работу мысли; в гневе он напоминал сердящегося Лютера или Кромвеля, смеющегося над Крупионом.
Вторая категория днем спит, а ночью «работает» по Москве или ее окрестностям, по барским и купеческим усадьбам, по амбарам богатых мужиков, по проезжим дорогам. Их
работа пахнет кровью. В старину их
называли «Иванами», а впоследствии — «деловыми ребятами».
Эту
работу, произведенную в три месяца одним человеком, в сущности, нельзя
назвать переписью; результаты ее не могут отличаться точностью и полнотой, но, за неимением более серьезных данных ни в литературе, ни в сахалинских канцеляриях, быть может, пригодятся и мои цифры.
Надзиратели из привилегированных, как бы стыдясь своей должности, стараются выделиться из массы своих сотоварищей хотя чем-нибудь: один носит на плечах жгуты потолще, другой — офицерскую кокарду, третий, коллежский регистратор,
называет себя в бумагах не надзирателем, а «заведующим
работами и рабочими».
Он ночевал на воскресенье дома, а затем в воскресенье же вечером уходил на свой пост, потому что утро понедельника для него было самым боевым временем: нужно было все
работы пускать в ход на целую неделю, а рабочие не все выходили, справляя «узенькое воскресенье», как на промыслах
называли понедельник.
Попасть «в медную гору», как мочегане
называли рудник, считалось величайшею бедой, гораздо хуже, чем «огненная
работа» на фабрике, не говоря уже о вспомогательных заводских
работах, как поставка дров, угля и руды или перевозка вообще.
Вот на пристани Самосадке живет «жигаль» [Жигалями в куренной
работе называют рабочих, которые жгут дровяные кучи в уголь:
работа очень трудная и еще больше ответственная.
Я с восторгом описывал крестьянские
работы и с огорчением увидел, уже не в первый раз, что мать слушала меня очень равнодушно, а мое желание выучиться крестьянским
работам назвала ребячьими бреднями.
Она забыла осторожность и хотя не
называла имен, но рассказывала все, что ей было известно о тайной
работе для освобождения народа из цепей жадности. Рисуя образы, дорогие ее сердцу, она влагала в свои слова всю силу, все обилие любви, так поздно разбуженной в ее груди тревожными толчками жизни, и сама с горячей радостью любовалась людьми, которые вставали в памяти, освещенные и украшенные ее чувством.
Накануне крестьянского освобождения, когда в наболевшие сердца начал уже проникать луч надежды, случилось нечто в высшей степени странное. Правительственные намерения были уже заявлены; местные комитеты уже начали свою тревожную
работу; но старые порядки, даже в самых вопиющих своих чертах, еще не были упразднены. Благодаря этому упущению, несмотря на неизбежность грядущей «катастрофы», как тогда
называли освобождение, крепостные отношения не только не смягчались, но еще более обострились.
— Одна. Отец давно умер, мать — в прошлом году. Очень нам трудно было с матерью жить — всего она пенсии десять рублей в месяц получала. Тут и на нее и на меня; приходилось хоть милостыню просить. Я, сравнительно, теперь лучше живу. Меня счастливицей
называют. Случай как-то помог,
работу нашла. Могу комнату отдельную иметь, обед; хоть голодом не сижу. А вы?
А кроме того, забывают еще и то, что около каждого «обеспеченного наделом» 20 выскочил Колупаев, который высоко держит знамя кровопивства, и ежели
назовет еще «обеспеченных» кнехтами, то уже довольно откровенно отзывается об мужике, что «в ём только тогда и прок будет, коли ежели его с утра до ночи на
работе морить».
— Слава богу, никакой болезни нет. А твое недомогание — вещь простая и легко объяснимая: просто маленькое растяжение мускулов. Бывает оно у всех людей, которые занимаются напряженной физической
работой, а потом ее оставляют на долгое время и снова начинают. Эти боли знакомы очень многим: всадникам, гребцам, грузчикам и особенно циркачам. Цирковые люди
называют ее корруптурой или даже колупотурой.
Рабочие Шишлина, семь человек, относились к нему просто, не чувствуя в нем хозяина, а за глаза
называли его теленком. Являясь на
работу и видя, что они ленятся, он брал соколок, лопату и артистически принимался за дело сам, ласково покрикивая...
Буквы а, е и о, которые Пепко
называл своими кормилицами, давали ничтожный заработок, репортерской
работы летом не было, вообще приходилось серьезно подумать о том, что и как жевать.
Следя пристальнее за этой мыслью, всматриваясь в нее дольше и глубже, замечаешь, что это стремление к новому, более естественному устройству отношений заключает в себе сущность всего, что мы
называем прогрессом, составляет прямую задачу нашего развития, поглощает всю
работу новых поколений.
Цензора он именовал «заведующим распространением в жизни истины и справедливости», газету
называл «сводней, занимающейся ознакомлением читателя с вредоносными идеями», а свою в ней
работу — «продажей души в розницу» и «поползновением к дерзновению против божественных учреждений».
Ему было известно, что сзади всех, кого он знает, стоят ещё другие шпионы, отчаянные, бесстрашные люди, они вертятся среди революционеров, их
называют провокаторами, — они-то и работают больше всех, они и направляют всю
работу. Их мало, начальство очень ценит таких людей, а уличные шпионы единодушно не любят их за гордость и завидуют им.
Декорации писал я у Ажогиных в сарае или на дворе. Мне помогал маляр, или, как он сам
называл себя, подрядчик малярных
работ, Андрей Иванов, человек лет пятидесяти, высокий, очень худой и бледный, с впалою грудью, с впалыми висками и с синевой под глазами, немножко даже страшный на вид. Он был болен какою-то изнурительною болезнью, и каждую осень и весну говорили про него, что он отходит, но он, полежавши, вставал и потом говорил с удивлением: «А я опять не помер!»
— Его свадьба, эта целодневная
работа из-за куска хлеба, какое-то новое выражение на его лице и даже его походка — все это до такой степени необыкновенно, что я и не знаю, как
назвать это.
На другой день, рано поутру, в прохладной западной тени погреба начиналась шумная
работа: повара потрошили, а все дворовые и горничные девушки и девочки, пополам со смехом, шутками и бранью щипали перепелок; доставалось тут охотникам, которых в шутку
называли «побродяжками» за их многочисленную добычу, без шуток надоедавшую всем, потому что эту пустую
работу надобно было производить осторожно и медленно, не прорывая кожи, за чем строго смотрела ключница.
Так как портной пропадал по нескольку дней сряду, деньги все пропивались и не на что было купить хлеба, Анна, для прокормления себя и ребенка, ходила на поденную
работу. На это время поручала она мальчика старушке, жившей в одном с нею доме; летом старуха продавала яблоки, зимою торговала на Сенной вареным картофелем, тщательно прикрывая чугунный горшок тряпкой и усаживаясь на нем с большим удобством, когда на дворе было слишком холодно. Она всюду таскала Петю, который полюбил ее и
называл бабушкой.
«Милый, как я вам рад! — восклицал Кокошкин, обнимая меня при первом нашем свидании, — как кстати вы приехали; Алексей Федорович у меня в зале читает публичные лекции, и, конечно, ничего подобного Москва не слыхивала; я решился поставить на сцену моего „Мизантропа“ (он всегда
называл его мой), я теперь весь погружен в репетиции —
работы по горло.
— Фаланстериями социалист-утопист Фурье
называл помещения-дворцы, в которых должны были, по его проекту, жить и выполнять некоторые
работы члены фаланги — основной производственно-потребительской ячейки идеального гармонического общества.]…
После грохота, мрака и удушливой атмосферы фабрики было вдвое приятнее очутиться на свежем воздухе, и глаз с особенным удовольствием отдыхал в беспредельной лазури неба, где таяли, точно клочья серебряной пены, легкие перистые облачка; фабрика казалась входом в подземное царство, где совершается вечная
работа каких-то гномов, осужденных самой судьбой на «огненное дело», как
называют сами рабочие свою
работу.
У меня в доме, во дворе и далеко кругом кипит
работа, которую доктор Соболь
называет «благотворительною оргией»; жена часто входит ко мне и беспокойно обводит глазами мои комнаты, как бы ища, что еще можно отдать голодающим, чтобы «найти оправдание своей жизни», и я вижу, что, благодаря ей, скоро от нашего состояния не останется ничего, и мы будем бедны, но это не волнует меня, и я весело улыбаюсь ей.
Старуха, которую и муж, и невестки, и внуки, все одинаково
называли бабкой, старалась все делать сама; сама топила печь и ставила самовар, сама даже ходила наполдень и потом роптала, что ее замучили
работой.
— Хозяева ваши не грабители, а честные люди, и я приказываю вам так не
называть их. А если вы завтра же не станете на
работу, я прикажу закрыть завод и разошлю вас.
Т. 4. С. 240.], а дамские платья
работы Ворт [Ворт Чарльз Фредерик (1825–1895) — известный парижский портной.] и сейчас
называют «художественными произведениями».
Он очень редко употребляет в
работе шамбарьеры, пистолетные выстрелы, бенгальские огни и устрашающие крики и всю другую шумливую бутафорию, столь любимую плебейским граденом, расточителем аплодисментов. Гагенбек-старший
называл его лучшим из современных укротителей, а старший в униформе парижского цирка, престарелый мосье Лионель, говорил о нем, как об артисте, весьма похожем на покойного великого Блонделя.
День меркнет, приходит ночная пора,
Скрыпят у застенка ворота,
Заплечные входят опять мастера,
Опять зачалася
работа.
«Ну, что же,
назвал ли злодеев гонец?»
«Царь, близок ему уж приходит конец,
Но слово его всё едино,
Он славит свого господина...
— Вы должны
назвать его, — продолжал я. — Он понесет тяжелую кару… Закон дорого взыщет за его зверство! Он пойдет в каторжные
работы… [Всё это наивно только на первый взгляд. Очевидно, Камышеву нужно было дать понять Ольге, какие тяжелые последствия для убийцы будет иметь ее сознание. Если ей дорог убийца, ergo — она должна молчать. — А. Ч.] Я жду.
Из
работ других неокантианцев Марбургской школы следует
назвать исследования Г. Когена «Platos Ideenlehre und die Mathematik» (Marburg, 1879).
Теперь им раздолье — корвет уж десять дней идет под парусами, и они отдыхают от своей, воистину тяжкой,
работы у жерла топок в раскаленной атмосфере кочегарной, которую они, смеясь,
называют «преисподней».
— Я стою за самую широкую эмансипацию женщин в отношении труда; я даже думаю, что со стороны мужчин будет очень благоразумно свалить всю
работу женщинам, но я, конечно, не позволю себе
называть это эмансипацией и не могу согласиться, что эта штука впервые выкинута с женщинами так называемыми новыми людьми. Привилегия эта принадлежит не им.
Работа медленная, трудная и отвратительная для того, кто привык единым… не знаю, как это
назвать, — единым дыханием схватывать все и единым дыханием все выражать. И недаром они так уважают своих мыслителей, а эти несчастные мыслители, если они честны и не мошенничают при постройке, как обыкновенные инженеры, не напрасно попадают в сумасшедший дом. Я всего несколько дней на земле, а уж не раз предо Мною мелькали его желтые стены и приветливо раскрытая дверь.
Работа не шла бы так споро, если б вещь эта не имела формы дневника героини — того, что немцы на их критическом жаргоне
называют:"Tee — Romane".
Сговорившись с моим"магистром"насчет поправки моего языка, я известил Морлея, что приступаю к
работе, и к сроку она была готова. Мы ее и
назвали без всяких претензий:"Нигилизм в России".
Как я сказал выше, редактор"Библиотеки"взял роман по нескольким главам, и он начал печататься с января 1862 года. Первые две части тянулись весь этот год. Я писал его по кускам в несколько глав, всю зиму и весну, до отъезда в Нижний и в деревню; продолжал
работу и у себя на хуторе, продолжал ее опять и в Петербурге и довел до конца вторую часть. Но в январе 1863 года у меня еще не было почти ничего готово из третьей книги — как я
называл тогда части моего романа.
Референт обвинял вас в незнании основных правил и приемов медицины, радовался, что вы бросили практику, убедившись в своей бездарности,
называл вас не только невеждой, но и шарлатаном; Да и лгуном, потому что медики, выходят знающие, если учатся. Им и операции дают делать, и материала масса под рукой, А вы не хотели учиться, на лекции не ходили, оттого ничего не знаете. Да и не умны, потому что прачке, которой было вредно ее ремесло, вы должны были сказать: „Брось
работу, не будь прачкой“ и т. п.
Та, кого старуха на кровати
назвала Фифиной, оставила
работу, положила бережно свое вязанье на стол и тихо подошла к лежанке. Она приподняла темный платок с корзины и заглянула туда.
И Квашин, держась за бока, точно у него от
работы болела поясница, искоса поглядел на жену и тещу, чтобы узнать, как подействовала его ложь, или, как он сам
называл, дипломатия. Теща и жена поглядывали друг на друга с радостным изумлением, как будто нежданно-негаданно нашли драгоценность, которую потеряли… Лица у них сняли, глаза горели…
— Щелоков передавал мне, — начал он, — что у вас, Пятов, — он нарочно
назвал только по фамилии, по студенчески, — найдется подходящая
работа. Что ж это, собственно?
Из петровских построек до сих пор уцелели во всей их неприкосновенности домик «Марли», или «Mon bijoux», как
называли его в то время. Домик этот построен по плану существующего в окрестностях Берлина. В Марли теперь хранятся вещи, принадлежавшие Петру, здесь его халат, подаренный персидским шахом, кровать с занавесками и одеялом, стол его
работы с грифельной доской, бюро, небольшой ящик, где сохраняются собранные им часы, кружки с девятью вкладным стаканами, присланные царю китайским богдыханом.
Отправив наутро письмо, Григорий Александрович отдался суете придворной жизни,
работе, вознагражденный за последнюю лицезрением своей «богини», как он мысленно
называл государыню.
— Ты на него слишком уже строго смотришь, Ваня. Он вовсе из себя не корчит хозяина… принципала, как ты
называешь. Тон с тобой совсем товарищеский. И такая прекрасная
работа. Ее на улице не найдешь.