Неточные совпадения
Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что вы одного мнения со мною. Меня, конечно,
назовут странным, но уж у меня такой характер. (Глядя в глаза ему, говорит про себя.)А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)Какой странный со мною случай: в
дороге совершенно издержался. Не можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?
На верхней ступеньке их останавливал офицер, солдаты преграждали
дорогу, скрещивая штыки, но они
называли себя депутатами от заводов, и, зябко пожимая плечом, он уступал им
дорогу.
Любаша часто получала длинные письма от Кутузова; Самгин
называл их «апостольскими посланиями». Получая эти письма, Сомова чувствовала себя именинницей, и все понимали, что эти листочки тонкой почтовой бумаги, плотно исписанные мелким, четким почерком, — самое
дорогое и радостное в жизни этой девушки. Самгин с трудом верил, что именно Кутузов, тяжелой рукой своей, мог нанизать строчки маленьких, острых букв.
Но прочь романтизм, и лес тоже! Замечу только на случай, если вы поедете по этой
дороге, что лес этот находится между Крестовской и Поледуевской станциями. Но через лес не настоящая
дорога: по ней ездят, когда нет
дороги по Лене, то есть когда выпадают глубокие снега, аршина на полтора, и когда проступает снизу, от тяжести снега, вода из-под льда, которую здесь
называют черной водой.
Дорогу эту можно
назвать прекрасною для верховой езды, но только не в грязь. Мы легко сделали тридцать восемь верст и слезали всего два раза, один раз у самого Аяна, завтракали и простились с Ч. и Ф., провожавшими нас, в другой раз на половине
дороги полежали на траве у мостика, а потом уже ехали безостановочно. Но тоска: якут-проводник, едущий впереди, ни слова не знает по-русски, пустыня тоже молчит, под конец и мы замолчали и часов в семь вечера молча доехали до юрты, где и ночевали.
Так, когда Нехлюдов думал, читал, говорил о Боге, о правде, о богатстве, о бедности, — все окружающие его считали это неуместным и отчасти смешным, и мать и тетка его с добродушной иронией
называли его notre cher philosophe; [наш
дорогой философ;] когда же он читал романы, рассказывал скабрезные анекдоты, ездил во французский театр на смешные водевили и весело пересказывал их, — все хвалили и поощряли его.
Следуя за рекой, тропа уклоняется на восток, но не доходит до истоков, а поворачивает опять на север и взбирается на перевал Кудя-Лин [Гу-цзя-лин — первая (или хребет) семьи Гу.], высота которого определяется в 260 м. Подъем на него с юга и спуск на противоположную сторону — крутые. Куполообразную гору с левой стороны перевала китайцы
называют Цзун-ган-шань [Цзунь-гань-шань — гора, от которой отходят главные
дороги.]. Она состоит главным образом из авгитового андезита.
Это оказалась восточноазиатская совка, та самая, которую китайцы
называют «ли-у» и которая якобы уводит искателей женьшеня от того места, где скрывается
дорогой корень.
Родная тетка моего деда, содержавшая в то время шинок по нынешней Опошнянской
дороге, в котором часто разгульничал Басаврюк, — так
называли этого бесовского человека, — именно говорила, что ни за какие благополучия в свете не согласилась бы принять от него подарков.
И дворянин нарочно для этого давал большой крюк, прежде чем достигал шинка, и
называл это — заходить по
дороге.
Когда у французов бывает человек, которого они
называют cher ami [
Дорогой друг (фр.).], и он уходит, то ему говорят «à bientôt, cher ami» [До скорой встречи,
дорогой друг (фр.).], надеясь, что он придет не раньше чем через год.
Вторая категория днем спит, а ночью «работает» по Москве или ее окрестностям, по барским и купеческим усадьбам, по амбарам богатых мужиков, по проезжим
дорогам. Их работа пахнет кровью. В старину их
называли «Иванами», а впоследствии — «деловыми ребятами».
Себя автор
называл не иначе, как «сиротой — дворянином», противника — «именующимся капитаном» (мой дядя был штабс — капитаном в отставке), имение его называлось почему-то «незаконно приобретенным», а рабочие — «безбожными»… «И как будучи те возы на
дороге, пролегающей мимо незаконно приобретенного им, самозванцем Курцевичем, двора, то оный самозванный капитан со своей безбожною и законопротивною бандою, выскочив из засады с великим шумом, криком и тумультом, яко настоящий тать, разбойник и публичный грабитель, похватав за оброти собственных его сироты — дворянина Банькевича лошадей, а волов за ярма, — сопроводили оных в его, Курцевича, клуню и с великим поспехом покидали в скирды.
— Будет стеариновые свечи возить с закрытого завода, — вышучивал Штофф. — Даже можно так и
назвать: стеариновая
дорога…
— Что-нибудь тут кроется, господа, — уверял Стабровский. — Я давно знаю Бориса Яковлича. Это то, что
называют гением без портфеля. Ему недостает только денег, чтобы быть вполне порядочным человеком. Я часто завидую его уму… Ведь это удивительная голова, в которой фейерверком сыплются самые удивительные комбинации. Ведь нужно было придумать
дорогу…
Почти всё время поп Семен проводил в пустыне, передвигаясь от одной группы к другой на собаках и оленях, а летом по морю на парусной лодке или пешком, через тайгу; он замерзал, заносило его снегом, захватывали по
дороге болезни, донимали комары и медведи, опрокидывались на быстрых реках лодки и приходилось купаться в холодной воде; но всё это переносил он с необыкновенною легкостью, пустыню
называл любезной и не жаловался, что ему тяжело живется.
Самосадские и ключевские раскольники хорошо знали
дорогу в Таисьину избу, хотя в шутку и
называли хозяйку «святою душой на костылях».
Вон там еще желтеют ветреницы — это первые весенние цветы на Урале, с тонким ароматом и меланхолическою окраской. Странная эта детская память: Нюрочка забыла молебен на площади, когда объявляли волю, а эту поездку на Самосадку запомнила хорошо и, главным образом,
дорогу туда. Стоило закрыть глаза, как отчетливо представлялся Никитич с сапогами за спиной, улыбавшийся Тишка, телега с брательниками Гущиными, которых Семка
назвал телятами, первые весенние цветы.
Когда давеча Николай Осипыч рассказывал, как он ловко мужичков окружил, как он и в С., и в Р. сеть закинул и довел людей до того, что хоть задаром хлеб отдавай, — разве Осип Иваныч вознегодовал на него? разве он сказал ему:"Бездельник! помни, что мужику точно так же
дорога его собственность, как и тебе твоя!"? Нет, он даже похвалил сына, он
назвал мужиков бунтовщиками и накричал с три короба о вреде стачек, отнюдь, по-видимому, не подозревая, что «стачку», собственно говоря, производил он один.
Она забыла осторожность и хотя не
называла имен, но рассказывала все, что ей было известно о тайной работе для освобождения народа из цепей жадности. Рисуя образы,
дорогие ее сердцу, она влагала в свои слова всю силу, все обилие любви, так поздно разбуженной в ее груди тревожными толчками жизни, и сама с горячей радостью любовалась людьми, которые вставали в памяти, освещенные и украшенные ее чувством.
Как бы то ни было, но, взглянув еще раз на вывернутые Капоттовы ноги, я сразу порешил, что буду
называть его просто: mon cher Capotte. [мой
дорогой Капот]
Мы почти никогда не выходили из них, мы всегда были приторно учтивы с ней, говорили по-французски, расшаркивались и
называли ее chère maman, [
дорогой мамашей (фр.).] на что она всегда отвечала шуточками в том же роде и красивой, однообразной улыбкой.
— Прощайте, monsieur Irteneff, — сказала мне Ивина, вдруг как-то гордо кивнув головой и так же, как сын, посмотрев мне в брови. Я поклонился еще раз и ей, и ее мужу, и опять на старого Ивина мой поклон подействовал так же, как ежели бы открыли или закрыли окошко. Студент Ивин проводил меня, однако, до двери и
дорогой рассказал, что он переходит в Петербургский университет, потому что отец его получил там место (он
назвал мне какое-то очень важное место).
Александров обернулся через плечо и увидел шагах в ста от себя приближающегося Апостола. Так сыздавна
называли юнкера тех разносчиков, которые летом бродили вокруг всех лагерей, продавая конфеты, пирожные, фрукты, колбасы, сыр, бутерброды, лимонад, боярский квас, а тайком, из-под полы, контрабандою, также пиво и водчонку. Быстро выскочив на
дорогу, юнкер стал делать Апостолу призывные знаки. Тот увидел и с привычной поспешностью ускорил шаг.
— Marie, — вскричал он, держа на руках ребенка, — кончено с старым бредом, с позором и мертвечиной! Давай трудиться и на новую
дорогу втроем, да, да!.. Ах, да: как же мы его
назовем, Marie?
Enfin, эта Прасковья, как
называет ее cette chère amie, [этот
дорогой друг (фр.).] это тип, это бессмертной памяти Гоголева Коробочка, но только злая Коробочка, задорная Коробочка и в бесконечно увеличенном виде.
— Как, на царской
дороге, под самою Москвой, разбойники грабят и убивают крестьян! Да что же делают ваши сотские да губные старосты? Как они терпят, чтобы станичники себя царскими людьми
называли?
Головлев догадывается, что его «проникли», хотя он, не без нахальства, всю
дорогу разыгрывал барина и
называл Ивана Михайлыча своим казначеем.
Крепость Татищева, при устье реки Камыш-Самары, основана Кирилловым, образователем Оренбургской губернии, и названа от него Камыш-Самарою. Татищев, заступивший место Кириллова,
назвал ее своим именем: Татищева пристань. Находится в 28 верстах от Нижне-Озерной и в 54 (прямой
дорогою) от Оренбурга.
Вот это-то я и
называю блудливостью; человек говорит о преуспеянии, а сам лезет прямой
дорогой в навоз: что, мол, делать! без компромиссов нельзя!
Он сам уведомил с
дороги Вильфингов о своем обмане, к которому заставила его прибегнуть «всесильная любовь»; разумеется,
называл себя жертвою клеветы врагов, надеялся, что будет оправдан и вознагражден за невинное страдание.
—
Дорогая моя! — сказала она восторженно, увидев Надежду Федоровну и придавая своему лицу выражение, которое все ее знакомые
называли миндальным. — Милая, как приятно, что вы пришли! Мы будем купаться вместе — это очаровательно!
В эти светлые окна видна вся внутренность просторных покоев негоцианта, и особенно видна огромная светлая зала, в углах которой красуются две довольно
дорогие гипсовые статуи новгородского мужика и бабы, которых со дня перенесения их сюда с художественной выставки Фридрих Фридрихович
назвал Иваном Коломенским и Марьей Коломенской.
Сосипатра. Так уговор
дороже денег; потому что я буду
называть по фамилиям.
Нахлебники Бенни находили, что это со стороны их хозяина даже своего рода деспотизм, что таким образом, через его чудачества их собственная,
дорогая им жизнь утрачивает очень много своей прелести и «гречевская фаланстера» (как
называли сами они квартиру Бенни) теперь, по его милости, скорее не фаланстера, а раскольничий скит, да еще с скопцом игуменом.
Я знаю, что и теперь,
назвав актеров, любимцев князя Шаховского, по имени, я вооружу против себя большинство прежних любителей театрального искусства; но, говоря о предмете столь любезном и
дорогом для меня, я не могу не сказать правды, в которой убежден по совести.
Сохраняющим личные убеждения
дорога не истина, а то, что они
называют истиной.
Не буду лгать,
называя вас милыми или
дорогими.
Кто, говорит, писал на меня жалобу?» да как закричит… так вот по закожью-то словно морозом проняло: знамо, не свой брат, поди-тка, сладь с ним; маненько мы поплошали тогда, сробели: ну, а как видим, дело-то больно плохо подступило, несдобровать, доконает!.. все в один голос Антона и
назвали; своя-то шкура
дороже; думали, тут, того и гляди, пропадешь за всех…
Своей невестой
дорогоюЯ смел уж ангела
назвать,
Невинным ласкам отвечать
И с райской девой забывать,
Что рая нет уж под луною.
При мысли об этом г. Жеребцов приходит даже в не свойственное ему раздражение и сначала поражает последние годы прошлого столетия,
называя их злополучными (nefastes), затем говорит, что «напрасно Бурбоны, по возвращении своем, хотели действовать с французами как с народом, не совсем еще потерявшим чувства веры и благочестия, и что напрасно хотели вывести французов на
дорогу нравственности, бывшей для них противною»…
Их всегда было много в нем; оборванные, полуголодные, боящиеся солнечного света, они жили в этой развалине, как совы, и мы с Коноваловым были среди них желанными гостями, потому что и он и я, уходя из пекарни, брали по караваю белого хлеба,
дорогой покупали четверть водки и целый лоток «горячего» — печенки, легкого, сердца, рубца. На два-три рубля мы устраивали очень сытное угощение «стеклянным людям», как их
называл Коновалов.
Пачками и зыбунами
называют на прямоезжих
дорогах такие места, где экипаж и лошадей вязкая почва совсем засасывает, так что их приходится добывать бастрыгами.
«Эй вы, купчики-голубчики,
К нам ступайте ночевать!»
Ночевали наши купчики,
Утром тронулись опять.
Полегоньку подвигаются,
Накопляют барыши,
Чем попало развлекаются
По
дороге торгаши.
По реке идут — с бурлаками
Разговоры заведут:
«Кто вас спутал?» — и собаками
Их бурлаки
назовут.
Поделом вам, пересмешники,
Лыком шитые купцы!..
Она никогда раньше не
называла меня «
дорогим», и нужно мне было прослыть сумасшедшим, чтобы получить эту ничтожную ласку.
— Здесь позвольте мне отвечать вам, — заметил европеец (так мы будем
называть нестриженого), — у нас вообще и по шоссе, и по проселочным
дорогам женщина не получила того развязного права участия во всем, как, например, во Франции; встречаются исключения, но всегда неразрывные с каким-то фанфаронством, — лучшее доказательство, что это исключение. Женщина, которая бы вздумала у нас вести себя наравне с образованным мужчиной, не свободно бы пользовалась своими правами, а хотела бы выказать свое освобождение.
Впрочем, глушью Ковачицу
назвать было бы несправедливо: в ней находился наш корпусный штаб, почтовое отделение — словом, средства узнать что-нибудь, что делается в окружающем мире, а главное, на обоих театрах войны и в далекой
дорогой родине.
— Вникните в мое положение, молодой человек (ах, опять! Извините-с; я все
называю вас молодым человеком). Каждая минута
дорога… Представьте себе, эта дама… но не можете ли вы мне сказать, кто живет в этом доме?
Далее — Ольга не
назвала имени убийцы, потому что он был для нее
дорог…
— Вы должны
назвать его, — продолжал я. — Он понесет тяжелую кару… Закон дорого взыщет за его зверство! Он пойдет в каторжные работы… [Всё это наивно только на первый взгляд. Очевидно, Камышеву нужно было дать понять Ольге, какие тяжелые последствия для убийцы будет иметь ее сознание. Если ей
дорог убийца, ergo — она должна молчать. — А. Ч.] Я жду.