Неточные совпадения
— Меня вы забудете, — начал он опять, —
мертвый живому не товарищ. Отец вам будет говорить, что вот, мол, какого человека Россия теряет… Это чепуха; но не разуверяйте старика. Чем бы дитя ни тешилось… вы знаете. И мать приласкайте. Ведь таких людей, как они, в вашем большом свете днем с
огнем не сыскать… Я нужен России… Нет, видно, не нужен. Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник… мясо продает… мясник… постойте, я путаюсь… Тут есть лес…
На Невском стало еще страшней; Невский шире других улиц и от этого был пустынней, а дома на нем бездушнее,
мертвей. Он уходил во тьму, точно ущелье в гору. Вдали и низко, там, где должна быть земля, холодная плоть застывшей тьмы была разорвана маленькими и тусклыми пятнами
огней. Напоминая раны, кровь, эти
огни не освещали ничего, бесконечно углубляя проспект, и было в них что-то подстерегающее.
Утром я бросился в небольшой флигель, служивший баней, туда снесли Толочанова; тело лежало на столе в том виде, как он умер: во фраке, без галстука, с раскрытой грудью; черты его были страшно искажены и уже почернели. Это было первое
мертвое тело, которое я видел; близкий к обмороку, я вышел вон. И игрушки, и картинки, подаренные мне на Новый год, не тешили меня; почернелый Толочанов носился перед глазами, и я слышал его «жжет —
огонь!».
Старики пошли коридором на женскую половину и просидели там до полночи. В двенадцать часов поужинали, повторив полный обед, и разошлись спать по своим комнатам. Во всем доме разом погасли все
огни, и все заснули
мертвым сном, кроме одной Ольги Сергеевны, которая долго молилась в своей спальне, потом внимательно осмотрела в ней все закоулочки и, отзыбнув дверь в комнату приехавших девиц, тихонько проговорила...
— Не говорите, сударь! Такого подлеца, как этот самый Осип Иванов, днем с
огнем поискать! Живого и
мертвого готов ободрать. У нас в К. такую механику завел, что хоть брось торговать. Одно обидно: все видели, у всех на знати, как он на постоялом, лет тридцать тому назад, извозчиков овсом обмеривал!
Здесь, так же как и в большом доме, ни в одном окне не было видно
огня; только месяц отражался в темных стеклах
мертвым неровным блеском.
Окончив ужин, все расположились вокруг костра; перед ними, торопливо поедая дерево, горел
огонь, сзади нависла тьма, окутав лес и небо. Больной, широко открыв глаза, смотрел в
огонь, непрерывно кашлял, весь дрожал — казалось, что остатки жизни нетерпеливо рвутся из его груди, стремясь покинуть тело, источенное недугом. Отблески пламени дрожали на его лице, не оживляя
мертвой кожи. Только глаза больного горели угасающим
огнем.
— Поди сейчас, отыщи мне рыжего Медиокритского в
огне… в воде… в земле… где хочешь, и представь его, каналью, сюда живого или
мертвого! Или знаешь вот эту клюку! — проговорил городничий и грозно поднял жезл свой.
И замолчал, как ушибленный по голове чем-то тяжёлым: опираясь спиною о край стола, отец забросил левую руку назад и царапал стол ногтями, показывая сыну толстый, тёмный язык. Левая нога шаркала по полу, как бы ища опоры, рука тяжело повисла, пальцы её жалобно сложились горсточкой, точно у нищего, правый глаз, мутно-красный и словно
мёртвый, полно налился кровью и слезой, а в левом горел зелёный
огонь. Судорожно дёргая углом рта, старик надувал щёку и пыхтел...
Электрические
огни примешивали к пурпуровому свету раскаленного железа свой голубоватый
мертвый блеск…
Погруженные в работу, мы стояли или сидели неподвижно, как статуи; была тишина
мертвая, какая подобает кладбищу, так что если падал инструмент или трещал
огонь в лампадке, то звуки эти раздавались гулко и резко — и мы оглядывались.
Повторять приказания было не нужно. Бубнов на берегу обрубил канат в том месте, где он
мертвой петлей был закреплен за вырванное дерево. Освобожденный от тормоза канат был собран в лодку, наскоро была устроена новая петля и благополучно закреплена за матерую ель. Сила движения была так велика, что огниво, несмотря на обливанье водой, загорелось
огнем.
Прииск спал
мертвым сном; ночь была темная, нигде не мелькало ни одного
огня.
Граждане в сию последнюю ночь власти народной не смыкали глаз своих, сидели на Великой площади, ходили по стогнам, нарочно приближались к вратам, где стояла воинская стража, и на вопрос ее: «Кто они?» — еще с тайным удовольствием ответствовали: «Вольные люди новогородские!» Везде было движение,
огни не угасали в домах: только в жилище Борецких все казалось
мертвым.
Пламя хлестало их концами своих языков или вдруг охватывало всей своей огненной влагой — стаи вырывались из
огня, и то там, то здесь падали
мертвые и дымящиеся птицы.
Это необходимая предосторожность, чтобы, когда сойдет живой
огонь и
мертвая мара взмечется, так нельзя было ей в какой-нибудь захлевушине спрятаться.
Красноватый
огонь восковых свеч освещал только лик Нерукотворенного Спаса да
мертвое тело, имевшее какое-то неспокойное положение.
Это двигались огничане Аленина Верха: они, наконец, добыли
огня, сожгли на нем чучелу Мары; набрали в чугунки и корчажки зажженных лучин и тронулись было опахивать землю, но не успели завести борозды, как под ноги баб попалось
мертвое и уже окоченевшее тело Михаила Андреевича. Эта находка поразила крестьян неописанным ужасом; опахиванье было забыто и перепуганные мужики с полунагими бабами в недоумении и страхе потащили на господский двор убитого барина.
Литература тщательно оплевывала в прошлом все светлое и сильное, но оплевывала наивно, сама того не замечая, воображая, что поддерживает какие-то «заветы»; прежнее чистое знамя в ее руках давно уже обратилось в грязную тряпку, а она с гордостью несла эту опозоренную ею святыню и звала к ней читателя; с
мертвым сердцем, без
огня и без веры, говорила она что-то, чему никто не верил…
На ней также не было фонарей, и дома стояли без одного
огня, как
мертвые, и я пробежал бы ее, не узнавая, если бы не поднял случайно глаз и не увидел своего дома.
Перед глазами еще тень беспокойно-страстного Царя-Голода, с глазами, горящими
огнем кровавого бунта, смутное движение трупов на
мертвом поле, зловещие шепоты: «Мы еще придем!
На столе странник разложил весь свой святой припас. Тут были раковины с «
Мертвого моря», собранные на морском берегу в Одессе, были пузырьки с ижехерувимскими каплями, восковые огарки из-под святого
огня, картины и фотографии.
«Адам был мужчиною, равно как и женщиной, но и не тем, и не другим, а девою, исполненною целомудрия, чистоты и непорочности, как образ Божий; он имел в себе и тинктуру
огня и тинктуру света, в слиянии которых покоилась любовь к себе как некий девственный центр, как прекрасный райский розарий, сад услад, в котором он сам себя любил; чему и мы уподобимся по воскресении
мертвых, ибо, по слову Христа, там не женятся и не выходят замуж, а живут подобно ангелам Божиим» [T. V. «Mysterium magnum», с. 94.].
Волшебное зрелище представляли тогда этот ледяной дворец, один, посреди ночи, потешающийся
огнями своими, эта царица, казалось, навеки усыпленная в зимнем экипаже, эти кони, воины, двор, народ около нее, на снежном полотне, убеленные морозом — все это будто в саванах, неподвижное, немое,
мертвое, — и вдали кругом мрачные здания, выглядывающие с своими снежными крышами из-за ограды этой сцены!
Перемена успехов сражающихся отливается на лице последнего: то губы его
мертвеют, холодный пот выступает на лбу его и он, кажется, коченеет, то щеки его пышут
огнем, радость блестит в глазах и жизнь говорит в каждом члене.
— Да! Слова наши он все знает, — верно сказал председатель. Но то, что в этих словах для нас горит
огнем, полно горячей крови, трепещет жизнью, — все это для него погасло, обескровилось, умерло. Стыдно было слушать, когда он
мертвым своим языком повторял те слова, которые нам так дороги, так жизненно близки…
Впереди — антихрист, который должен пасть, но не от руки людей, а от десницы самого Иисуса Христа, как сказано в апокалипсисе, а за падением антихриста немедленно настает воскресение
мертвых, страшный суд, райские утехи для верных и вечный
огонь, вечный скрежет зубов для неверных.
Их сердце милый глас в могиле нашей слышит;
Наш камень гробовой для них одушевлен;
Для них наш
мертвый прах в холодной урне дышит,
Еще
огнем любви для них воспламенен.