Неточные совпадения
И оказалось ясно, какого рода созданье человек:
мудр, умен и толков он бывает во всем, что касается
других, а не себя; какими осмотрительными, твердыми советами снабдит он в трудных случаях жизни!
И никакой правитель, хотя бы он был
мудрее всех законодателей и правителей, не в силах поправить зла, как <ни> ограничивай он в действиях дурных чиновников приставленьем в надзиратели
других чиновников.
Но та, сестры не замечая,
В постеле с книгою лежит,
За листом лист перебирая,
И ничего не говорит.
Хоть не являла книга эта
Ни сладких вымыслов поэта,
Ни
мудрых истин, ни картин,
Но ни Виргилий, ни Расин,
Ни Скотт, ни Байрон, ни Сенека,
Ни даже Дамских Мод Журнал
Так никого не занимал:
То был,
друзья, Мартын Задека,
Глава халдейских мудрецов,
Гадатель, толкователь снов.
— Тут есть сестры-братья, которые первый раз с нами радеют о духе. И один человек усумнился: правильно ли Христа отрицаемся! Может, с ним и
другие есть. Так дозволь, кормщица наша
мудрая, я скажу.
Она теперь только поняла эту усилившуюся к ней, после признания, нежность и ласки бабушки. Да, бабушка взяла ее неудобоносимое горе на свои старые плечи, стерла своей виной ее вину и не сочла последнюю за «потерю чести». Потеря чести! Эта справедливая,
мудрая, нежнейшая женщина в мире, всех любящая, исполняющая так свято все свои обязанности, никого никогда не обидевшая, никого не обманувшая, всю жизнь отдавшая
другим, — эта всеми чтимая женщина «пала, потеряла честь»!
— Если не
мудрая, так мудреная! На нее откуда-то повеяло
другим, не здешним духом!.. Да откуда же: узнаю ли я? Непроницаема, как ночь! Ужели ее молодая жизнь успела уже омрачиться!.. — в страхе говорил Райский, провожая ее глазами.
Александров и вместе с ним
другие усердные слушатели отца Иванцова-Платонова очень скоро отошли от него и перестали им интересоваться. Старый
мудрый протоиерей не обратил никакого внимания на это охлаждение. Он в этом отношении был похож на одного древнего философа, который сказал как-то: «Я не говорю для толпы. Я говорю для немногих. Мне достаточно даже одного слушателя. Если же и одного нет — я говорю для самого себя».
А ежели нутро заговорило, не его, вишь, вина, требует вина, тоже дело табак, беги в фабричный кабак. В
другом будешь скупей, а тут на книжку пей, штучка не
мудра, дадут и полведра.
Секрет, конечно, не особенно
мудрый, вроде мешков, наполненных песком, которым предоставлялось взаимно
друг друга уравновешивать.
Другой, крещенный святым духом честных и
мудрых книг, наблюдая победную силу буднично страшного, чувствовал, как легко эта сила может оторвать ему голову, раздавить сердце грязной ступней, и напряженно оборонялся, сцепив зубы, сжав кулаки, всегда готовый на всякий спор и бой. Этот любил и жалел деятельно и, как надлежало храброму герою французских романов, по третьему слову, выхватывая шпагу из ножен, становился в боевую позицию.
Не идёт из ума старичок: и древен, и не очень уж
мудр, а заботится о людях, поучает их, желая добра.
Другие же, в полной силе и обладании умом, бегут куда-то прочь от людей, где для них веселее и легче.
— А! — промолвил Шубин. — Ну и прекрасно. Ступайте,
друг мой Андрей Петрович, прикройте шляпой вашу
мудрую голову, и пойдемте куда глаза глядят. Наши глаза молодые — глядят далеко. Я знаю трактирчик прескверненький, где нам дадут обедишко препакостный; а нам будет очень весело. Пойдемте.
— Нет ни
мудрых волшебников, ни добрых фей, есть только люди, одни — злые,
другие — глупые, а всё, что говорят о добре, — это сказка! Но я хочу, чтобы сказка была действительностью. Помнишь, ты сказала: «В богатом доме всё должно быть красиво или умно»? В богатом городе тоже должно быть всё красиво. Я покупаю землю за городом и буду строить там дом для себя и уродов, подобных мне, я выведу их из этого города, где им слишком тяжело жить, а таким, как ты, неприятно смотреть на них…
Евсей жадно глотал слова старика и верил ему: корень всех несчастий жизни человеческой — нищета. Это ясно. От неё — зависть, злоба, жестокость, от неё жадность и общий всем людям страх жизни, боязнь
друг друга. План Дудки был прост и
мудр: царь — богат, народ — беден, пусть же царь отдаст народу свои богатства, и тогда — все будут сытыми и добрыми!
Он был
мудрый Полководец; знал своих неприятелей и систему войны образовал по их свойству; мало верил слепому случаю и подчинял его вероятностям рассудка; казался отважным, но был только проницателен; соединял решительность с тихим и ясным действием ума; не знал ни страха, ни запальчивости; берег себя в сражениях единственно для победы; обожал славу, но мог бы снести и поражение, чтобы в самом несчастии доказать свое искусство и величие; обязанный Гением Натуре, прибавил к ее дарам и силу Науки; чувствовал свою цену, но хвалил только
других; отдавал справедливость подчиненным, но огорчился бы во глубине сердца, если бы кто-нибудь из них мог сравниться с ним талантами: судьба избавила его от сего неудовольствия.
Одним словом — Монархиня превратила в закон мысли «Наказа» Ее о сем предмете, и никакое
другое государство не имеет столь
мудрого и совершенного Полицейского Устава.
И в лице его Щавинский узнавал все ту же скрытую насмешку, ту же упорную, глубокую, неугасимую ненависть, особую, быть может, никогда не постижимую для европейца, ненависть
мудрого, очеловеченного, культурного, вежливого зверя к существу
другой породы.
Здесь провел юность свою Владимир, здесь, среди примеров народа великодушного, образовался великий дух его, здесь
мудрая беседа старцев наших возбудила в нем желание вопросить все народы земные о таинствах веры их, да откроется истина ко благу людей; и когда, убежденный в святости христианства, он принял его от греков, новогородцы, разумнее
других племен славянских, изъявили и более ревности к новой истинной вере.
Здесь (указывая на дом Ярослава) — здесь жил
мудрый законодатель, благотворитель ваших предков, князь великодушный,
друг их, которого называли они вторым Рюриком!..
И было ль то привет стране родной,
Названье ли оставленного
друга,
Или тоска по жизни молодой,
Иль просто крик последнего недуга —
Как разгадать? Что может в час такой
Наполнить сердце, жившее так много
И так недолго с смутною тревогой?
Один лишь
друг умел тебя понять
И ныне может, должен рассказать
Твои мечты, дела и приключенья —
Глупцам в забаву,
мудрым в поученье.
— Так, так. Конечно, очень мало, но разве Иуда недоволен, разве Иуда кричит, что его ограбили? Он доволен. Разве не святому делу он послужил? Святому. Разве не самые
мудрые люди слушают теперь Иуду и думают: он наш, Иуда из Кариота, он наш брат, наш
друг, Иуда из Кариота, Предатель? Разве Анне не хочется стать на колени и поцеловать у Иуды руку? Но только Иуда не даст, он трус, он боится, что его укусят.
Находя, что приближается в действительности для них решительная минута, которою определится навеки их судьба, мы все еще не хотим сказать себе: в настоящее время не способны они понять свое положение; не способны поступить благоразумно и вместе великодушно, — только их дети и внуки, воспитанные в
других понятиях и привычках, будут уметь действовать как честные и благоразумные граждане, а сами они теперь не пригодны к роли, которая дается им; мы не хотим еще обратить на них слова пророка: «Будут видеть они и не увидят, будут слышать и не услышат, потому что загрубел смысл в этих людях, и оглохли их уши, и закрыли они свои глаза, чтоб не видеть», — нет, мы все еще хотим полагать их способными к пониманию совершающегося вокруг них и над ними, хотим думать, что они способны последовать
мудрому увещанию голоса, желавшего спасти их, и потому мы хотим дать им указание, как им избавиться от бед, неизбежных для людей, не умеющих вовремя сообразить своего положения и воспользоваться выгодами, которые представляет мимолетный час.
Прощая слабости
другим,
Ты будешь слабыми любим,
Любовь же есть святой учитель.
И кто не падал никогда?
Мудрец, народов просветитель,
Бывал ли
мудр и тверд всегда?
Заключать отсюда о законности живосечений — слишком поспешно:
мудрый человек должен принять в расчет и
другую, моральную сторону дела — гнусную несправедливость причинения мук невинным животным».
Остались четыре
Мудрые девы. Они сели близко одна к
другой и тихо беседовали о Женихе и о тайне, и ждали.
Окончив свою радостную трапезу, встали
Мудрые девы из-за стола. На пороге брачного чертога остановились они все четыре, обнимая одна
другую, и простерли с прощальным приветом свои руки вслед уходящему Жениху. Глаза их были полны слез, и лица их были бледны, и губы их улыбались печально.
Одна за
другой, по высокой лестнице брачного чертога и по дорогам сада, ступая на те места, которых касались ноги Жениха, шли пять
Мудрых дев, увенчанные золотыми венцами, сияющими, как великие светила. С глазами, полными слез, и с сердцами, объятыми пламенем печали и восторга, шли они возвестить миру мудрость и тайну.
Кто много говорит, тот мало делает.
Мудрый человек всегда боится, чтобы слова его не обещали больше того, что он может дать делами, и потому чаще молчит и говорит только тогда, когда это нужно не ему, а
другим.
Неведение человека бывает двоякое; одно неведение есть чистое, природное неведение, в котором люди рождаются;
другое неведение, так сказать, неведение истинно
мудрого.
Но как только человек подумает об этом поглубже или узнает о том, что думали об этом
мудрые люди мира, он узнает, что это что-то, от чего люди чувствуют себя отделенными, не есть тот вещественный мир, который тянется во все стороны без конца по месту, а также и без конца по времени, а есть что-то
другое.
Главной помощью в борьбе этой служит человеку то, что он может соединяться с разумной деятельностью всех живших до него мудрецов и святых людей мира. Такое общение с мыслью прежде живших святых и
мудрых людей есть молитва, то есть повторение тех слов, которыми люди эти выражали свое отношение к своей душе, к
другим людям и к миру и началу его.
Если же смерть есть переход из этого мира в
другой и если правда то, что говорят, будто бы там находятся все прежде нас умершие
мудрые и святые люди, то разве может быть благо больше того, чтобы жить там с этими существами?
Назовешь ли ты Его благим, или праведным, или
мудрым, или чем бы то ни было
другим, ты скажешь не о природе Бога, но о том, что — около природы.
«Ну пущай, — говорил он шедшему рядом с ним десятнику, — пущай Абрамка не пьет, а не пьет оттого, что пить доселе было не на что, а этот скаред, сквалыга, этот распроклятой отчего не пьет?» То же говорил староста и на лужайке мир-народу, разливая по стаканам новое ведерко, и
мудрый мир-народ единогласно порешил, что оба Чубаловы, и тот и
другой, дураки.
— Вот волос с головы
мудрого волшебника Гая, — сказала она, бросая волос в урну. — Я взяла у него этот волос, пока он спал, чтобы отдать его королевскому дитяти. Благодаря этому волосу ребенок будет
мудрым, как сам Гай. Ведь
другого такого мудреца, как Гай, не найдется в мире, и каждый его волос — это клад мудрости.
Выросла сорная трава на хорошем лугу. И, чтобы избавиться от нее, владельцы луга скашивали ее, а сорная трава от этого только умножалась. И вот добрый и
мудрый хозяин посетил владельцев луга и в числе
других поучений, которые он давал им, сказал и о том, что не надо косить сорную траву, так как она только больше распложается от этого, а надо вырывать ее с корнем.
Эта история, в связи с
другой, случившейся вскоре, побудила государя поставить
мудрое решение, разом затушившее искру, которая могла бы разгореться в огромный пожар.
Они называли его безумным гордецом, вообразившим себе, что он один из всех понял предписание хозяина,
другие злостным лжетолкователем и клеветником, третьи, забыв о том, что он говорил не свое, но напоминал только предписания почитаемого всеми
мудрого хозяина, называли его зловредным человеком, желающим развести дурную траву и лишить людей их луга.
Вместо того чтобы проверить справедливость напоминания этого человека и в случае верности его перестать косить сорную траву или в случае неверности его доказать ему несправедливость его напоминания или признать предписания доброго и
мудрого хозяина неосновательными и для себя необязательными, владельцы луга не сделали ни того, ни
другого, ни третьего, а обиделись на напоминание того человека и стали бранить его.
Мало-помалу аббат вошел во все знатные дома Петербурга: в одном он являлся умным и занимательным гостем, в
другом —
мудрым советником по разным делам, в третьем —
другом семейства, в четвертом — врачем, в пятом — красноречивым проповедником, глаголам которого русские барыни внимали с особым благовением.
«Его императорское величество, — сказано было в этой конвенции, — с одной стороны соизволяя изъявить знаменитому мальтийскому ордену свое благоволение, внимание и уважение и распространить в областях своих заведение сего ордена, существующее уже в Польше и особливо в присоединенных ныне к Российской державе областях польских, и желая также доставить собственным своим подданным, кои могут быть приняты в знаменитый мальтийский орден, все выгоды и почести, из сего проистекающие; с
другой стороны, державный мальтийский орден и „его преимущество“ гроссмейстер, зная всю цену благоволения его императорского величества к ним, важность и пользу такого заведения в Российской империи, и желая, со своей стороны, соответствовать
мудрым и благотворительным распоряжениям его императорского величества всеми средствами и податливостью, совместными с установлениями и законами ордена, с общего согласия между высокодоговаривающими странами условились об установлении сего ордена в России».
И, называя
друзей моих «вероломными изменниками, предателями», не мог я, несчастный юноша, понять того
мудрого закона жизни, по которому не вечны ни дружба, ни любовь, ни даже нежнейшая привязанность сестры и матери.
И, думая это про себя, он улыбался той своей спокойной улыбкой, за которую так любили его и уважали товарищи. Но жил в его теле кто-то еще, кто не поддавался увещеваниям, твердо знал свое, был не то
мудр, не то совсем без разума, как зверь, — и этот
другой страшился страхом трепетным и темным, и после удачного полета этот
другой становился глупо счастлив, самоуверен и даже нагл, а перед полетом каждый раз мутил душу, наполнял ее вздохами и дрожью. Так же было и в этот раз, накануне июльского полета.