Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Говори, Митрофанушка. Как — де, сударь,
мне не целовать твоей ручки? Ты
мой второй отец.
И того ради, существенная видится в том нужда, дабы можно было
мне, яко градоначальнику, издавать для скорости собственного
моего умысла законы, хотя бы даже не первого сорта (о сем и помыслить не смею!), но
второго или третьего.
Уж
я заканчивал
второй стакан чая, как вдруг дверь скрыпнула, легкий шорох платья и шагов послышался за
мной;
я вздрогнул и обернулся, — то была она,
моя ундина!
Я долго не решался открыть
вторую записку… Что могла она
мне писать?.. Тяжелое предчувствие волновало
мою душу.
— Это, однако ж, странно, — сказала во всех отношениях приятная дама, — что бы такое могли значить эти мертвые души?
Я, признаюсь, тут ровно ничего не понимаю. Вот уже во
второй раз
я все слышу про эти мертвые души; а муж
мой еще говорит, что Ноздрев врет; что-нибудь, верно же, есть.
Maman играла
второй концерт Фильда — своего учителя.
Я дремал, и в
моем воображении возникали какие-то легкие, светлые и прозрачные воспоминания. Она заиграла патетическую сонату Бетховена, и
я вспоминал что-то грустное, тяжелое и мрачное. Maman часто играла эти две пьесы; поэтому
я очень хорошо помню чувство, которое они во
мне возбуждали. Чувство это было похоже на воспоминание; но воспоминание чего? казалось, что вспоминаешь то, чего никогда не было.
Чувство умиления, с которым
я слушал Гришу, не могло долго продолжаться, во-первых, потому, что любопытство
мое было насыщено, а во-вторых, потому, что
я отсидел себе ноги, сидя на одном месте, и
мне хотелось присоединиться к общему шептанью и возне, которые слышались сзади
меня в темном чулане. Кто-то взял
меня за руку и шепотом сказал: «Чья это рука?» В чулане было совершенно темно; но по одному прикосновению и голосу, который шептал
мне над самым ухом,
я тотчас узнал Катеньку.
— Да уж три раза приходила. Впервой
я ее увидал в самый день похорон, час спустя после кладбища. Это было накануне
моего отъезда сюда.
Второй раз третьего дня, в дороге, на рассвете, на станции Малой Вишере; а в третий раз, два часа тому назад, на квартире, где
я стою, в комнате;
я был один.
Второе: совесть
моя совершенно покойна;
я без всяких расчетов предлагаю.
Вы
меня благодарили и даже прослезились (
я рассказываю все так, как было, чтобы, во-первых, напомнить вам, а во-вторых, показать вам, что из памяти
моей не изгладилась ни малейшая черта).
— Во-первых, этого никак нельзя сказать на улице; во-вторых, вы должны выслушать и Софью Семеновну; в-третьих,
я покажу вам кое-какие документы… Ну да, наконец, если вы не согласитесь войти ко
мне, то
я отказываюсь от всяких разъяснений и тотчас же ухожу. При этом попрошу вас не забывать, что весьма любопытная тайна вашего возлюбленного братца находится совершенно в
моих руках.
— Строгий моралист найдет
мою откровенность неуместною, но, во-первых, это скрыть нельзя, а во-вторых, тебе известно, у
меня всегда были особенные принципы насчет отношений отца к сыну. Впрочем, ты, конечно, будешь вправе осудить
меня. В
мои лета… Словом, эта… эта девушка, про которую ты, вероятно, уже слышал…
— Напрасно ж она стыдится. Во-первых, тебе известен
мой образ мыслей (Аркадию очень было приятно произнести эти слова), а во-вторых — захочу ли
я хоть на волос стеснять твою жизнь, твои привычки? Притом,
я уверен, ты не мог сделать дурной выбор; если ты позволил ей жить с тобой под одною кровлей, стало быть она это заслуживает: во всяком случае, сын отцу не судья, и в особенности
я, и в особенности такому отцу, который, как ты, никогда и ни в чем не стеснял
моей свободы.
Я опустил руку в карман и достал оттуда один рубль, потом снова опустил руку во
второй раз, но… карман
мой был пуст…
Мой неразменный рубль уже не возвратился… он пропал… он исчез… его не было, и на
меня все смотрели и смеялись.
— Судостроитель, мокшаны строю, тихвинки и вообще всякую мелкую посуду речную. Очень прошу прощения: жена поехала к родителям, как раз в Песочное, куда и нам завтра ехать. Она у
меня —
вторая, только весной женился. С матерью поехала с
моей, со свекровью, значит. Один сын — на войну взят писарем, другой — тут помогает
мне. Зять, учитель бывший, сидел в винопольке — его тоже на войну, ну и дочь с ним, сестрой, в Кресте Красном. Закрыли винопольку. А говорят — от нее казна полтора миллиарда дохода имела?
— Потому что — авангард не побеждает, а погибает, как сказал Лютов? Наносит первый удар войскам врага и — погибает? Это — неверно. Во-первых — не всегда погибает, а лишь в случаях недостаточно умело подготовленной атаки, а во-вторых — удар-то все-таки наносит! Так вот, Самгин,
мой вопрос:
я не хочу гражданской войны, но помогал и, кажется, буду помогать людям, которые ее начинают. Тут у
меня что-то неладно. Не согласен
я с ними, не люблю, но, представь, — как будто уважаю и даже…
— Знакома
я с ним шесть лет, живу
второй год, но вижу редко, потому что он все прыгает во все стороны от
меня. Влетит, как шмель, покружится, пожужжит немножко и вдруг: «Люба, завтра
я в Херсон еду». Merci, monsieur. Mais — pourquoi? [Благодарю вас. Но — зачем? (франц.)] Милые
мои, — ужасно нелепо и даже горестно в нашей деревне по-французски говорить, а — хочется! Вероятно, для углубления нелепости хочется, а может, для того, чтоб напомнить себе о другом, о другой жизни.
«Квартира, которую
я занимаю во
втором этаже дома, в котором вы предположили произвести некоторые перестройки, вполне соответствует
моему образу жизни и приобретенной, вследствие долгого пребывания в сем доме, привычке. Известясь через крепостного
моего человека, Захара Трофимова, что вы приказали сообщить
мне, что занимаемая
мною квартира…»
— Приезжает ко
мне старушка в состоянии самой трогательной и острой горести: во-первых, настает Рождество; во-вторых, из дому пишут, что дом на сих же днях поступает в продажу; и в-третьих, она встретила своего должника под руку с дамой и погналась за ними, и даже схватила его за рукав, и взывала к содействию публики, крича со слезами: «Боже
мой, он
мне должен!» Но это повело только к тому, что ее от должника с его дамою отвлекли, а привлекли к ответственности за нарушение тишины и порядка в людном месте.
В истории знала только двенадцатый год, потому что mon oncle, prince Serge, [
мой дядя, князь Серж (фр.).] служил в то время и делал кампанию, он рассказывал часто о нем; помнила, что была Екатерина
Вторая, еще революция, от которой бежал monsieur de Querney, [господин де Керни (фр.).] а остальное все… там эти войны, греческие, римские, что-то про Фридриха Великого — все это у
меня путалось.
Ну пусть эти случаи даже слишком редки; все равно, главным правилом будет у
меня — не рисковать ничем, и
второе — непременно в день хоть сколько-нибудь нажить сверх минимума, истраченного на
мое содержание, для того чтобы ни единого дня не прерывалось накопление.
Был всего
второй час в начале, когда
я вернулся опять к Васину за
моим чемоданом и как раз опять застал его дома. Увидав
меня, он с веселым и искренним видом воскликнул...
Я уже сообщал во
второй части
моего рассказа, забегая вперед, что он очень кратко и ясно передал
мне о письме ко
мне арестованного князя, о Зерщикове, о его объяснении в
мою пользу и проч., и проч.
Но в просьбе вашей сообщить
мое мнение собственно об этой идее должен вам решительно отказать: во-первых, на письме не уместится, а во-вторых — и сам не готов к ответу, и
мне надо еще это переварить.
Я так и вздрогнул. Во-первых, он Версилова обозначил
моим отцом, чего бы он себе никогда со
мной не позволил, а во-вторых, заговорил о Версилове, чего никогда не случалось.
Вошли две дамы, обе девицы, одна — падчерица одного двоюродного брата покойной жены князя, или что-то в этом роде, воспитанница его, которой он уже выделил приданое и которая (замечу для будущего) и сама была с деньгами;
вторая — Анна Андреевна Версилова, дочь Версилова, старше
меня тремя годами, жившая с своим братом у Фанариотовой и которую
я видел до этого времени всего только раз в
моей жизни, мельком на улице, хотя с братом ее, тоже мельком, уже имел в Москве стычку (очень может быть, и упомяну об этой стычке впоследствии, если место будет, потому что в сущности не стоит).
Не удовлетворившись этой пробой,
я сделал и
вторую: на карманные расходы
мои, кроме содержания, уплачиваемого Николаю Семеновичу,
мне полагалось ежемесячно по пяти рублей.
Меня удивляет, как могли вы не получить
моего первого письма из Англии, от 2/14 ноября 1852 года, и
второго из Гонконга, именно из мест, где об участи письма заботятся, как о судьбе новорожденного младенца.
Сзади всех подставок поставлена была особо еще одна подставка перед каждым гостем, и на ней лежала целая жареная рыба с загнутым кверху хвостом и головой. Давно
я собирался придвинуть ее к себе и протянул было руку, но
второй полномочный заметил
мое движение. «Эту рыбу почти всегда подают у нас на обедах, — заметил он, — но ее никогда не едят тут, а отсылают гостям домой с конфектами». Одно путное блюдо и было, да и то не едят! Ох уж эти
мне эмблемы да символы!
Второй жизни у
меня не будет, и
мой капитал пойдет прахом, все равно, кому бы он ни достался: Косте, Виктору, Веревкину или Марье Степановне.
Впрочем,
я даже рад тому, что роман
мой разбился сам собою на два рассказа «при существенном единстве целого»: познакомившись с первым рассказом, читатель уже сам определит: стоит ли ему приниматься за
второй?
— Да, во-первых, хоть для русизма: русские разговоры на эти темы все ведутся как глупее нельзя вести. А во-вторых, опять-таки чем глупее, тем ближе к делу. Чем глупее, тем и яснее. Глупость коротка и нехитра, а ум виляет и прячется. Ум подлец, а глупость пряма и честна.
Я довел дело до
моего отчаяния, и чем глупее
я его выставил, тем для
меня же выгоднее.
— Во-первых, не тринадцать, а четырнадцать, через две недели четырнадцать, — так и вспыхнул он, — а во-вторых, совершенно не понимаю, к чему тут
мои лета? Дело в том, каковы
мои убеждения, а не который
мне год, не правда ли?
Я уже упоминал в начале
моего рассказа, как Григорий ненавидел Аделаиду Ивановну, первую супругу Федора Павловича и мать первого сына его, Дмитрия Федоровича, и как, наоборот, защищал
вторую его супругу, кликушу, Софью Ивановну, против самого своего господина и против всех, кому бы пришло на ум молвить о ней худое или легкомысленное слово.
Я чрезвычайно обрадовался, когда услышал, что он хочет идти со
мной на север. Это было вдвойне выгодно. Во-первых, потому, что он хорошо знал географию прибрежного района; во-вторых, его авторитет среди китайцев и влияние на туземцев значительно способствовали выполнению
моих заданий.
Второй голос более не откликнулся, и мальчик снова принялся взывать к Антропке. Возгласы его, более и более редкие и слабые, долетали еще до
моего слуха, когда уже стало совсем темно и
я огибал край леса, окружающего
мою деревеньку и лежащего в четырех верстах от Колотовки…
— Однако, — прибавил он, подумав немного, —
я, кажется, обещал вам рассказать, каким образом
я женился. Слушайте же. Во-первых, доложу вам, что жены
моей уже более на свете не имеется, во-вторых… а во-вторых,
я вижу, что
мне придется рассказать вам
мою молодость, а то вы ничего не поймете… Ведь вам не хочется спать?
Пока Ермолай ходил за «простым» человеком,
мне пришло в голову: не лучше ли
мне самому съездить в Тулу? Во-первых,
я, наученный опытом, плохо надеялся на Ермолая;
я послал его однажды в город за покупками, он обещался исполнить все
мои поручения в течение одного дня — и пропадал целую неделю, пропил все деньги и вернулся пеший, — а поехал на беговых дрожках. Во-вторых, у
меня был в Туле барышник знакомый;
я мог купить у него лошадь на место охромевшего коренника.
— Миленький
мой, ты во
второй раз избавляешь
меня: спас
меня от злых людей, спас
меня от себя самой! Ласкай
меня,
мой милый, ласкай
меня!
— Верочка, друг
мой, ты упрекнула
меня, — его голос дрожал, во
второй раз в жизни и в последний раз; в первый раз голос его дрожал от сомнения в своем предположении, что он отгадал, теперь дрожал от радости: — ты упрекнула
меня, но этот упрек
мне дороже всех слов любви.
Я оскорбил тебя своим вопросом, но как
я счастлив, что
мой дурной вопрос дал
мне такой упрек! Посмотри, слезы на
моих глазах, с детства первые слезы в
моей жизни!
— Ах, боже
мой,
я на первую ангажирована;
вторую — извольте.
Она слышала слова «
моя невеста», — «ваша невеста» — «
я ee очень люблю» — «она красавица», — и успокоилась насчет волокитства со стороны учителя; и
вторую кадриль уже могла вполне отдать хлопотам о закуске вроде ужина.
В четырех верстах от
меня находилось богатое поместье, принадлежащее графине Б***; но в нем жил только управитель, а графиня посетила свое поместье только однажды, в первый год своего замужества, и то прожила там не более месяца. Однако ж во
вторую весну
моего затворничества разнесся слух, что графиня с мужем приедет на лето в свою деревню. В самом деле, они прибыли в начале июня месяца.
Не успел
я расплатиться со старым
моим ямщиком, как Дуня возвратилась с самоваром. Маленькая кокетка со
второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею на
меня; она потупила большие голубые глаза;
я стал с нею разговаривать, она отвечала
мне безо всякой робости, как девушка, видевшая свет.
Я предложил отцу ее стакан пуншу; Дуне подал
я чашку чаю, и мы втроем начали беседовать, как будто век были знакомы.
Во-первых,
я не верю, во-вторых,
Быть может, ты и прав, тогда старайся
Уладить всех и примирить до завтра.
Решение
мое непременимо.
Я говорю: официально — потому что Петр Федорович,
мой камердинер, на которого была возложена эта должность, очень скоро понял, во-первых, что
мне неприятно быть провожаемым, во-вторых, что самому ему гораздо приятнее в разных увеселительных местах, чем в передней физико-математического факультета, в которой все удовольствия ограничивались беседою с двумя сторожами и взаимным потчеванием друг друга и самих себя табаком.
Часу во
втором ночи
меня разбудил камердинер
моего отца; он был раздет и испуган.
В самое это время
я видел во
второй раз Николая, и тут лицо его еще сильнее врезалось в
мою память.
Вторая мысль, укоренившаяся во
мне с того времени, состояла в том, что
я гораздо меньше завишу от
моего отца, нежели вообще дети. Эта самобытность, которую
я сам себе выдумал,
мне нравилась.
Я вообще не любил важных людей, особенно женщин, да еще к тому же семидесятилетних; но отец
мой спрашивал
второй раз, был ли
я у Ольги Александровны Жеребцовой?