Неточные совпадения
— Это наша аристократия,
князь! — с желанием быть насмешливым сказал
московский полковник, который был в претензии на госпожу Шталь за то, что она не была с ним знакома.
— А! — вскрикнул
князь, увидав
московского полковника, стоявшего около, и, поклонившись госпоже Шталь, отошел с дочерью и с присоединившимся к ним
московским полковником.
Но Левин ошибся, приняв того, кто сидел в коляске, за старого
князя. Когда он приблизился к коляске, он увидал рядом со Степаном Аркадьичем не
князя, а красивого полного молодого человека в шотландском колпачке, с длинными концами лент назади. Это был Васенька Весловский, троюродный брат Щербацких — петербургско-московский блестящий молодой человек, «отличнейший малый и страстный охотник», как его представил Степан Аркадьич.
Позовите всех этих тютьков (так
князь называл
московских молодых людей), позовите тапера, и пускай пляшут, а не так, как нынче, — женишков, и сводить.
— В «Кафе де Пари», во время ми-карем великий
князь Борис Владимирович за ужином с кокотками сидел опутанный серпантином, и кокотки привязали к его уху пузырь, изображавший свинью. Вы — подумайте, дорогая моя, это — представитель царствующей династии, а? Вот как они позорят Россию! Заметьте: это рассказывал Рейнбот,
московский градоначальник.
Князь Д. В. Голицын, тогдашний генерал-губернатор, человек слабый, но благородный, образованный и очень уважаемый, увлек
московское общество, и как-то все уладилось по-домашнему, то есть без особенного вмешательства правительства.
Следственная комиссия, составленная генерал-губернатором, не понравилась государю; он назначил новую под председательством
князя Сергея Михайловича Голицына. В этой комиссии членами были:
московский комендант Стааль, другой
князь Голицын, жандармский полковник Шубинский и прежний аудитор Оранский.
Они вывелись теперь; с попечительством
князя Оболенского вообще оканчивается патриархальный период
Московского университета.
После Июньских дней мое положение становилось опаснее; я познакомился с Ротшильдом и предложил ему разменять мне два билета
московской сохранной казны. Дела тогда, разумеется, не шли, курс был прескверный; условия его были невыгодны, но я тотчас согласился и имел удовольствие видеть легкую улыбку сожаления на губах Ротшильда — он меня принял за бессчетного prince russe, задолжавшего в Париже, и потому стал называть «monsieur le comte». [русского
князя… «господин граф» (фр.).]
Одним словом, день кончился полным триумфом для Золотухиной. Селина Архиповна сама показала гостям чудеса Отрады, и не только накормила их обедом, но и оставила ночевать. Но, что всего важнее, в этот же день была решена участь Мишанки и самой Марьи Маревны. Первого
князь взялся определить на свой счет в
московский дворянский институт; второй Селина Архиповна предложила место экономки в
московском княжеском доме.
— Но отчего же вы не обратились ко мне? я бы давно с величайшей готовностью… Помилуйте! я сам сколько раз слышал, как
князь [Подразумевается
князь Дмитрий Владимирович Голицын, тогдашний
московский главнокомандующий.] говорил: всякий дворянин может войти в мой дом, как в свой собственный…
Московский салон прекратился с ее отъездом в 1829 году, а ёёдом во владении Белосельских-Белозерских, служивших при царском дворе, находился до конца семидесятых годов, когда его у
князей купил подрядчик Малкиель.
Перед окончанием курса несколько учеников, лучших пейзажистов, были приглашены
московским генерал-губернатором
князем Сергеем Александровичем в его подмосковное имение «Ильинское» на лето отдыхать и писать этюды.
Характерно исчезновение святых
князей после перенесения греховной власти на великих
князей московских.
Вероятно, оттуда, по преданию и старому обычаю, перебрался он на столы великих
князей и царей
московских и в народную современную речь, где слова лебедка и лебедушка остались навсегда выражением ласки и участия.
Птицын объяснил, обращаясь преимущественно к Ивану Федоровичу, что у
князя пять месяцев тому назад умерла тетка, которой он никогда не знал лично, родная и старшая сестра матери
князя, дочь
московского купца третьей гильдии, Папушина, умершего в бедности и в банкротстве.
Старинных бумаг и любопытных документов, на которые рассчитывал Лаврецкий, не оказалось никаких, кроме одной ветхой книжки, в которую дедушка его, Петр Андреич, вписывал — то «Празднование в городе Санкт-Петербурге замирения, заключенного с Турецкой империей его сиятельством
князем Александр Александровичем Прозоровским»; то рецепт грудного декохтас примечанием: «Сие наставление дано генеральше Прасковье Федоровне Салтыковой от протопресвитера церкви Живоначальныя троицы Феодора Авксентьевича»; то политическую новость следующего рода: «О тиграх французах что-то замолкло», — и тут же рядом: «В
Московских ведомостях показано, что скончался господин премиер-маиор Михаил Петрович Колычев.
Князь Юсупов (во главе всех, про которых Грибоедов в «Горе от ума» сказал: «Что за тузы в Москве живут и умирают»), видя на бале у
московского военного генерал-губернатора
князя Голицына неизвестное ему лицо, танцующее с его дочерью (он знал, хоть по фамилии, всю
московскую публику), спрашивает Зубкова: кто этот молодой человек? Зубков называет меня и говорит, что я — Надворный Судья.
В последний раз, в 1825 году, я в Москве справлял майские свои дни; тут были кой-кто из лицейских и вся magistrature renforcée, [Крепнущее судейство (франц.).] как называл
князь Голицын, генерал-губернатор
московский.
Дом
князя Курского был барский и не на
московский лад, а на петербургский: каменный, двухэтажный, с зеркальным подъездом.
Кружок этот составляли четыре офицера: адъютант Калугин, знакомый Михайлова, адъютант
князь Гальцин, бывший даже немножко аристократом для самого Калугина, подполковник Нефердов, один из так называемых 122-х светских людей, поступивших на службу из отставки под влиянием отчасти патриотизма, отчасти честолюбия и, главное, того, что все это делали; старый клубный
московский холостяк, здесь присоединившийся к партии недовольных, ничего не делающих, ничего не понимающих и осуждающих все распоряжения начальства, и ротмистр Праскухин, тоже один из 122-х героев.
Вся Москва от мала до велика ревностно гордилась своими достопримечательными людьми: знаменитыми кулачными бойцами, огромными, как горы, протодиаконами, которые заставляли страшными голосами своими дрожать все стекла и люстры Успенского собора, а женщин падать в обмороки, знаменитых клоунов, братьев Дуровых, антрепренера оперетки и скандалиста Лентовского, репортера и силача Гиляровского (дядю Гиляя),
московского генерал-губернатора,
князя Долгорукова, чьей вотчиной и удельным княжеством почти считала себя самостоятельная первопрестольная столица, Сергея Шмелева, устроителя народных гуляний, ледяных гор и фейерверков, и так без конца, удивительных пловцов, голубиных любителей, сверхъестественных обжор, прославленных юродивых и прорицателей будущего, чудодейственных, всегда пьяных подпольных адвокатов, свои несравненные театры и цирки и только под конец спортсменов.
Его знала вся веселящаяся Москва, на всех обедах он обязательно говорил речи с либеральным уклоном, вращался в кругу богатых москвичей, как и
князь Нижерадзе, и неукоснительно бывал ежедневно на бирже, а после биржи завтракал то в «Славянском базаре» среди
московского именитого купечества, то в «Эрмитаже» в кругу
московской иностранной колонии.
В конце года соиздателем явился владелец типографии, где печатался «Курьер», а окончательно прогоревший
князь исчез навсегда с
московского горизонта, к великому горю своих кредиторов, в числе которых был и типограф.
—
Князь поручил вам поручика, сделавшего извет, арестовать при одном из частных домов, а требование
московской полиции об отправке к ней дела Тулузова, как незаконное, предлагает вам прекратить.
— Да, — подтвердил и управляющий, — ни один еще министр, как нынешний, не позволял себе писать такие бумаги
князю!.. Смотрите, — присовокупил он, показывая на несколько строчек министерской бумаги, в которых значилось: «Находя требование
московской полиции о высылке к ее производству дела о господине Тулузове совершенно незаконным, я вместе с сим предложил местному губернатору не передавать сказанного дела в Москву и производить оное во вверенной ему губернии».
Сначала удельный период —
князья жгут; потом татарский период — татары жгут; потом
московский период — жгут, в реке топят и в синодики записывают; потом самозванщина — жгут, кресты целуют, бороды друг у дружки по волоску выщипывают; потом лейб-кампанский период — жгут, бьют кнутом, отрезывают языки, раздают мужиков и пьют венгерское; потом наказ наместникам"како в благопотребное время на законы наступать надлежит"; потом учреждение губернских правлений"како таковым благопотребным на закон наступаниям приличное в законах же оправдание находить", а, наконец, и появление прокуроров"како без надобности в сети уловлять".
— Да благословит же святая троица и
московские чудотворцы нашего великого государя! — произнес он дрожащим голосом, — да продлит прещедрый и премилостивый бог без счету царские дни его! не тебя ожидал я,
князь, но ты послан ко мне от государя, войди в дом мой. Войдите, господа опричники! Прошу вашей милости! А я пойду отслужу благодарственный молебен, а потом сяду с вами пировать до поздней ночи.
— Нет, — продолжал он вполголоса, — напрасно ты винишь меня,
князь. Царь казнит тех, на кого злобу держит, а в сердце его не волен никто. Сердце царево в руце божией, говорит Писание. Вот Морозов попытался было прямить ему; что ж вышло? Морозова казнили, а другим не стало от того легче. Но ты, Никита Романыч, видно, сам не дорожишь головою, что, ведая
московскую казнь, не убоялся прийти в Слободу?
— Кто хочет из слободских, или
московских, или иных людей выйти на боярина Морозова? Кто хочет биться за
князя Вяземского? Выходите, бойцы, выходите стоять за Вяземского!
Князь Ардалион Чикурасов, назначенный к ней опекуном, поместил ее в лучший
московский пансион, а по выходе ее из пансиона взял к себе в дом.
[Известие о подробностях мятежа Стеньки Разина против
московского великого
князя.
Генерал-майор
князь Голицын с своим корпусом должен был заградить
Московскую дорогу, действуя от Казани до Оренбурга.
Князь К.К. Грузинский,
московский актер-любитель, под псевдонимом Звездочкина, сам держал театр, чередуясь с Г.И. Григорьевым, когда последний возвращался в Тамбов из своих поездок по мелким городам, которые он больше любил, чем солидную антрепризу в Тамбове.
В день прихода нас встретили все офицеры и командир полка седой грузин
князь Абашидзе, принявший рапорт от Прутникова. Тут же нас разбили по ротам, я попал в 12-ю стрелковую. Смотрю и глазам не верю: длинный, выше всех на полторы головы подпоручик Николин, мой товарищ по
Московскому юнкерскому училищу, с которым мы рядом спали и выпивали!
— Сегодня к двенадцати
князь [
Князь В.А. Долгоруков,
московский генерал-губернатор] вызывает, купцы нажаловались, беда будет, а ты приходи в четыре часа к Тестову, я от
князя прямо туда. Ехать боюсь!
— Я уже отвечал, — сказал Черкасский. — Избранный нами главою земского дела,
князь Димитрий Михайлович Пожарский пусть ведет нас к Москве! Там станем мы отвечать гетману; он узнает, чего хотят нижегородцы, когда мы устелем трупами врагов все поля
московские!
— То есть Владислав был бы
московским воеводою! — перервал
князь Черкасский.
Сам
князь был человек вялый и глуповатый, некогда красавец и франт, но совершенно опустившийся; ему, не столько из уважения к его имени, сколько из внимания к его жене, бывшей фрейлине, дали одно из
московских старозаветных мест с небольшим жалованьем, мудреным названием и безо всякого дела; он ни во что не вмешивался и только курил с утра до вечера, не выходя из шлафрока и тяжело вздыхая.
То были настоящие, не татаро-грузинские, а чистокровные
князья, Рюриковичи; имя их часто встречается в наших летописях при первых
московских великих
князьях, русской земли собирателях; они владели обширными вотчинами и многими поместьями, неоднократно были жалованы за"работы и кровь и увечья", заседали в думе боярской, один из них даже писался с"вичем"; но попали в опалу по вражьему наговору в"ведунстве и кореньях"; их разорили"странно и всеконечно", отобрали у них честь, сослали их в места заглазные; рухнули Осинины и уже не справились, не вошли снова в силу; опалу с них сняли со временем и даже"
московский дворишко"и"рухлядишку"возвратили, но ничто не помогло.
Постой, царевич. Наконец
Я слышу речь не мальчика, но мужа.
С тобою,
князь, она меня мирит.
Безумный твой порыв я забываю
И вижу вновь Димитрия. Но — слушай:
Пора, пора! проснись, не медли боле;
Веди полки скорее на Москву —
Очисти Кремль, садись на трон
московский,
Тогда за мной шли брачного посла;
Но — слышит бог — пока твоя нога
Не оперлась на тронные ступени,
Пока тобой не свержен Годунов,
Любви речей не буду слушать я.
В поход, в поход! Да здравствует Димитрий,
Да здравствует великий
князь московский!
Узнаю, что в прошлом году театр держал Звездочкин, известный
московский любитель, и что этот Звездочкин и есть
князь Имеретинский. Служить у него считалось за большое счастье: он первый повысил актерам жалованье до неслыханных дотоле размеров. Звездочкин три раза был антрепренером, неизбежно прогорал и снова жил то в Москве, то в Тамбове, где изредка выступал на сцене.
Между
московской и петербургской родней
князя это произвело страшный гвалт. Все безусловно винили
князя, даже добрейшая Марья Васильевна со смертного одра своего написала ему строгое письмо, в котором укоряла его, зачем он разошелся с женой.
— А именно, например, — начал
князь, закидывая назад свою голову, — сколько мне помнится, ни одним историком нашим не прослежены те вольности удельные, которые потом постоянно просыпались и высказывались в
московский период и даже в петербургский.
Анна Юрьевна была единственная особа из всей
московской родни
князя, с которою он не был до неприличия холоден, а, напротив того, видался довольно часто и был даже дружен.
По странному стечению обстоятельств, барон в эти минуты думал почти то же самое, что и княгиня: в начале своего прибытия в Москву барон, кажется, вовсе не шутя рассчитывал составить себе партию с какой-нибудь купеческой дочкой, потому что, кроме как бы мимолетного вопроса
князю о
московском купечестве, он на другой день своего приезда ни с того ни с сего обратился с разговором к работавшему в большом саду садовнику.
— Вольности я вижу во всех попытках Новгорода и Пскова против Грозного!.. — заговорил
князь с ударением. — Вольности проснувшиеся вижу в период всего междуцарствия!.. Вольности в расколе против
московского православия!.. Вольности в бунтах стрельцов!.. Вольности в образовании всех наших украйн!..
В один из холоднейших и ненастнейших
московских дней к дому
князя подходила молодая, стройная девушка, брюнетка, с очень красивыми, выразительными, умными чертами лица. Она очень аккуратно и несколько на мужской лад была одета и, как видно, привыкла ходить пешком. Несмотря на слепящую вьюгу и холод, она шла смело и твердо, и только подойдя к подъезду княжеского дома, как бы несколько смутилась.
Тогда только впервые я услыхал имя молодого и красивого соседа, владельца села Воин, Петра Петровича Новосильцова, служившего адъютантом у
московского генерал-губернатора
князя Голицына.