Неточные совпадения
На
дворе соседа, лесопромышленника Табакова, щелкали шары крокета, а старший сын его, вихрастый, большеносый юноша с длинными руками и весь в белом, точно официант из
московского трактира, виновато стоял пред Спивак и слушал ее торопливую речь.
Смотрел на искривленные, бесконечные, идущие между плетнями, переулки, на пустые, без домов, улицы, с громкими надписями: «
Московская улица», «Астраханская улица», «Саратовская улица», с базарами, где навалены груды лык, соленой и сушеной рыбы, кадки дегтю и калачи; на зияющие ворота постоялых
дворов, с далеко разносящимся запахом навоза, и на бренчащие по улице дрожки.
Все ожидали облегчения в судьбе осужденных, — коронация была на
дворе. Даже мой отец, несмотря на свою осторожность и на свой скептицизм, говорил, что смертный приговор не будет приведен в действие, что все это делается для того, чтоб поразить умы. Но он, как и все другие, плохо знал юного монарха. Николай уехал из Петербурга и, не въезжая в Москву, остановился в Петровском дворце… Жители Москвы едва верили своим глазам, читая в «
Московских ведомостях» страшную новость 14 июля.
У нас было тоже восемь лошадей (прескверных), но наша конюшня была вроде богоугодного заведения для кляч; мой отец их держал отчасти для порядка и отчасти для того, чтоб два кучера и два форейтора имели какое-нибудь занятие, сверх хождения за «
Московскими ведомостями» и петушиных боев, которые они завели с успехом между каретным сараем и соседним
двором.
Московский салон прекратился с ее отъездом в 1829 году, а ёёдом во владении Белосельских-Белозерских, служивших при царском
дворе, находился до конца семидесятых годов, когда его у князей купил подрядчик Малкиель.
В стенах
Московского университета грозно прозвучал не только этот боевой лозунг пятого года, но и первые баррикады в центре столицы появились совершенно стихийно пятнадцатого октября этого года тоже в стенах и
дворах этого старейшего высшего учебного заведения.
После спектакля стояла очередью театральная публика. Слава Тестова забила Турина и «Саратов». В 1876 году купец Карзинкин купил трактир Турина, сломал его, выстроил огромнейший дом и составил «Товарищество Большой
Московской гостиницы», отделал в нем роскошные залы и гостиницу с сотней великолепных номеров. В 1878 году открылась первая половина гостиницы. Но она не помешала Тестову, прибавившему к своей вывеске герб и надпись: «Поставщик высочайшего
двора».
От думы они поехали на Соборную площадь, а потом на главную
Московскую улицу. Летом здесь стояла непролазная грязь, как и на главных улицах, не говоря уже о предместьях, как Теребиловка, Дрекольная, Ерзовка и Сибирка. Миновали зеленый кафедральный собор, старый гостиный
двор и остановились у какого-то двухэтажного каменного дома. Хозяином оказался Голяшкин. Он каждого гостя встречал внизу, подхватывал под руку, поднимал наверх и передавал с рук на руки жене, испитой болезненной женщине с испуганным лицом.
Спокойное движение тарантаса по мягкой грунтовой дороге со въезда в
Московские ворота губернского города вдруг заменилось несносным подкидыванием экипажа по широко разошедшимся, неровным плитам безобразнейшей мостовой и разбудило разом всех трех женщин. На
дворе был одиннадцатый час утра.
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то! на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст, как по остреченскому тракту едешь, видно! Как с последней станции выедешь — всё перед глазами, словно вот рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как
Московскую улицу вымостим да гостиный
двор выстроим — чем не Москва будет!
Итак, прежнее
московское благополучие перешло ныне в Париж. Конечно, оно выразилось не в тех простодушно ясных формах, в каких проявлялось на полном, как чаша,
дворе пензенского гражданина, но все-таки достаточно определенно, чтоб удовлетворить самым прихотливым требованиям.
Вход в редакцию через подъезд со
двора, по шикарной лестнице, в первый раз на меня, не видавшего редакций, кроме ютившихся по переулкам, каковы были в других
московских изданиях, произвел приятное впечатление сразу, а самая редакция — еще больше. Это была большая, светлая, с высокими окнами комната, с рядом столов, покрытых зеленым сукном, с книжными шкафами, с уложенными в порядке на столах газетами. Тишина полная. Разговор тихий.
Настолько, насколько это было возможно в скромной обстановке постоялого
двора, он коснулся призвания варягов, потом беспрепятственно облетел периоды: удельный, татарский,
московский, петербургский, и приступил к современности.
— Хлопнемте-с! вместе-с! по одной-с! — приставал он к ней беспрестанно (он всегда говорил Анниньке «вы», во-первых, ценя в ней дворянское звание и, во-вторых, желая показать, что и он недаром жил в «мальчиках» в
московском гостином
дворе).
Полиция разогнала народ со
двора, явилась карета с завешенными стеклами, и в один момент тело Скобелева было увезено к Дюссо, а в 12 часов дня в комнатах, украшенных цветами и пальмами, высшие
московские власти уже присутствовали на панихиде.
Но на самом деле русский
двор требовал от шведского короля объяснений, зачем Дальберг не оказал должных почестей царю
московскому, бывшему в великом посольстве.
Выше я говорил о красивом и вдовом соседе, адъютанте
московского генерал-губернатора П. П. Новосильцове, но приходится сказать несколько и о старшем брате его Николае Петровиче, товарище министра внутренних дел, бывшем в милости при
дворе. Так как отец наш пользовался славою замечательного сельского хозяина, то приехавший на лето в деревню Н. П.
Появлялся товарищ и соревнователь Григорьева по юридическому факультету, зять помощника попечителя Голохвастова Ал. Вл. Новосильцев, всегда милый, остроумный и оригинальный. Своим голосом, переходящем в высокий фальцет, он утверждал, что
Московский университет построен по трем идеям: тюрьмы, казармы и скотного
двора, и его шурин приставлен к нему в качестве скотника.
В 1830 году, апреля 30, Загоскин перемещен в должность управляющего Конторою императорских
московских театров, а в 1831 — произведен в коллежские советники, определен в должность директора
Московских театров и пожалован в звание действительного камергера
двора его императорского величества.
Забившись с головой в постелю и слыша стук съезжавших с обительского
двора повозок, безотрадно заливалась слезами и глухо рыдала
московская канонница Устинья.
Без мала до самой полночи толковало сходбище на обширном
дворе Манефиной обители. Судили-рядили, кто бы такой мог выкрасть Прасковью Патаповну. На того думали, на другого, о
московском после в голову никому не могло прийти. Вспомнили, однако, про него. Мать Виринея первая хватилась благоприятеля.
20-го мая, в пять часов пополудни,
Московской части, по Загородному проспекту, во
дворе здания лейб-гвардии Семеновского полка, загорелось деревянное нежилое помещение, принадлежавшее музыкантской команде. Строение это сгорело до основания, но бывшие с ним в соседстве деревянные постройки отстояны. Причина пожара осталась неизвестной.
Его широкий
двор стоит в ряд с другими, тоже широкими зелеными
дворами, и входит в состав
Московской улицы.
Это случилось уже через две-три недели после моего приезда. Мне понадобилось засвидетельствовать две доверенности на имя моего тогдашнего приятеля князя А.И.Урусова для получения за меня поспектакльной платы из конторы
московских театров. И вот я по указаниям знакомых испанцев отыскал наше посольство, вошел во
двор и увидал в нем бородатого, плотного мужчину, сидевшего под навесом еще с кем-то.
В гимназии мы без стеснения курили на
дворе, и надзиратели не протестовали. Сообщали, на какой кто поступает факультет. Все товарищи шли в
Московский университет, только я один — в Петербургский: в Петербурге, в Горном институте, уже два года учился мой старший брат Миша, — вместе жить дешевле. Но главная, тайная причина была другая: папа очень боялся за мой увлекающийся характер и надеялся, что Миша будет меня сдерживать.
Пьют, бывало, чай в гостиной: губернатор почнет ведомости сказывать, что в курантах вычитал, аль из Питера что ему отписывали.
Московские гости со своими ведомостями. Так и толкуют час-другой времени. Приезжал частенько на именины генерал-поручик Матвей Михайлыч Ситкин, — родня князю-то был; при
дворе больше находился, к Разумовскому бывал вхож.
Придворные обычаи и порядки Царьграда перешли к Москве, сделавшейся Третьим Римом. Византийский черный двуглавый орел стал
московским гербом. Появились греческие придворные чины: постельничьи, ясельничьи, окольничьи. Иоанна стали называть царем, били ему челом в землю. При
дворе совершались великолепные и пышные церемонии.
На
дворе стояла непроглядная темень. Свинцовые тучи сплошь заволакивали небо и, казалось, низко-низко висели над главами монастырей и церквей
московского кремля.
Колокольня церкви Иоанна Лествичника была в описываемое нами время колоссальным сооружением
московского Кремля и на далекое расстояние бросалась в глаза, высясь над низкими лачужками. Впрочем, чем ближе путник приближался к Кремлю, тем лучше, красивее и выше попадались хоромы, двухэтажные терема с узенькими оконцами из мелких цветных стеклышек, вышки с припорками вместо балконов, для голубей, обращенными во
двор, и густые сады.
На другой день, в назначенный час,
двор дома Глафиры Петровны стал наполняться всевозможных родов экипажами, из которых выходили важною поступью сановные особы и выпархивали с легкостью иногда лет, иногда желания молодиться, особы прекрасного пола.
Московский свет выслал в гостиные генеральши Салтыковой своих немногочисленных, но, если можно так выразиться, самых кровных представителей.
— Ну-ка, старина, — что-то сон не берет, — порасскажи-ка нам теперь о
дворе вашего великого князя, — сказал Захарий. — О прошлых делах не так любопытно слушать, как о тех, с которыми время идет рядышком. Ты же о чем-то давеча заговорил, будто иную весть не проглотишь. Не бойся, говори смело, мы верные слуги
московского князя, у нас ведь добро не в горле останавливается, а в памяти: оно дымом не рассеется и глаз не закоптит.
—
Московская новость! По крайней мере, ее не знают при
дворе моего государя.
Радостно звонили колокола
московских кремлевских соборов и церквей. Праздничные толпы народа наполняли Кремль и прилегающие к нему улицы. Москва, обычно пустынная в описываемое нами время, вдруг заликовала и закипела жизнью. Всюду были видны радостные лица, встречавшиеся заключали друг друга в объятия, раздавались поцелуи. Точно на
дворе был светлый праздник, а между тем был январь 1582 года.
Не одни
московские пиры и банкеты заставили забыть молодого гвардейца блестящий
двор и товарищей — в Москве оказался более сильный магнит.
Он знал, что родственники Дарьи Николаевны Салтыковой люди сильные при
дворе и хотя прозывают свою
московскую родственницу «несуразной особой», но все же вступятся за честь фамилии и никогда не простят человеку, положившему клеймо позора на их имя, хотя бы это клеймо было стократ заслужено членом их фамилии.
Не заставь думать, что орудие чести в твоих руках только опасная игрушка в руках ребенка и что император немецкий нарядил ко
двору московскому представлять свое лицо не разумного мужа, а задорного мальчика.
— Ишь, требует веча! Самого
двора Ярославлева. Мы и так терпели его самовластие, а то отдать ему эти святилища прав наших. Это значит торжественно отречься от них! Новгород судится своим судом. Наш Ярослав Великий завещал хранить его!.. Месть Божья над нами, если мы этого не исполним!
Московские тиуны будут кичиться на наших местах и решать дела и властвовать над нами! Вот мы предвидели это; все слуги — рабы
московского князя — недруги нам. Кто за него, мы на того!
— Ну-ка, старина, что-то сон не берет, — порасскажи-ка нам теперь о
дворе вашего великого князя, — сказал Захарий. — О прошлых делах не так любопытно слушать, как о тех, с которыми время идет рядышком. Ты же о чем-то давича заговорил, будто иную весть не проглотишь. Небось, говори смело, мы верные слуги
московского князя, у нас ведь добро не в горле останавливается, а в памяти: оно дымом не рассеется и глаз не закоптит.
Дом князя Прозоровского находился на Никитской, близ церкви Вознесения. Он был, как большинство
московских домов того времени, одноэтажный, деревянный. Главный корпус стоял в глубине
двора, в середине которого, как раз перед домом, разбит был круглый садик с жидкой растительностью, в описываемое нами время занесенный снегом.
Наконец, наступило 8 января — день, назначенный для свадьбы Рачинского и Олениной. Бракосочетание было совершено в дворцовой церкви, в шесть часов вечера, в присутствии всего
двора и
московской аристократии. На невесте сияло великолепное жемчужное ожерелье с аграфом из крупных бриллиантов, подарок венценосной посаженной матери. На одном из пальцев левой руки жениха блестел золотой перстень с изумрудом.
Навес для пушек под именем пушечного
двора, ряды балаганов под именем лавок, которые можно было снять и опять поставить в несколько часов, как лагерь, каменный дом
московского головы (Ховрина), множество деревянных церквей, достойных названия часовней, — вот вам и площадь, называемая Красною.
— Скажи вернее — врач при
дворе московского государя! Знай, воспитанник брата моего такой же благородной крови, как и ты, и имеет равные с тобою права на уважение.
— Ишь, требует веча! Самого
двора Ярославлева. Мы и так терпели его самовластие, а то отдать ему эти святилища прав наших. Это значит торжественно отречься от них! Новгород судится своим судом. Наш Ярославль Великий заповедывал хранить его!.. Месть Божия над нами, если мы этого не исполним!
Московские триуны будут кичиться на наших местах и порешат дела и властвовать над нами! Мы провидели это; все слуги — рабы
московского князя — недруги нам. Кто за него, мы на того!
Прошло несколько месяцев. На
дворе стоял конец июля. На даче одного из
московских сановных тузов был назначен бал, куда была приглашена Хвостова с дочерью, а в качестве кавалера их должен был сопровождать Василий Васильевич.
1.… памятник Ломоносова через решетку
двора нового университета на Моховой. — Так называемое новое здание
Московского университета построено в 1833 — 1836 годах на углу Моховой и Большой Никитской на основе строений усадьбы XVIII века. Бронзовый бюст Ломоносова (скульптор С. И. Иванов) установлен в 1876 году; в октябре 1941 года постамент памятника был разрушен во время воздушного налета; ныне бюст установлен в клубе МГУ (ул. Моховая).