Неточные совпадения
Впрочем, много шляп и других форм и
видов: есть и мочальные, и колпаки из
морских растений.
В лавочках, у открытых дверей, расположены припасы напоказ: рыбы разных сортов и
видов — вяленая, соленая, сушеная, свежая, одна в
виде сабли, так и называется саблей, другая с раздвоенной головой, там круглая, здесь плоская, далее раки, шримсы,
морские плоды.
Шелковые галстухи, лайковые перчатки — все были в каких-то чрезвычайно ровных, круглых и очень недурных пятнах, разных
видов, смотря по цвету, например на белых перчатках были зеленоватые пятна, на палевых оранжевые, на коричневых масака и так далее: все от
морской сырости.
Продукты разрушения горы в
виде мелкого песка, выносимого рекою, отлагаются там, где течение пресной воды ослабляется
морским прибоем, поэтому около устья Билимбе образовалась полоса мелководья — бар, которая, как барьером, преграждает доступ к реке.
Вечером китайцы угощали меня мясом осьминога. Они варили его в котле с
морской водой. На
вид оно было белое, на ощупь упругое и вкусом несколько напоминало белые грибы.
Поднявшись на перевал (240 м), я увидел довольно интересную картину. Слева от нас высилась высокая гора Хунтами [Хун-та-ми — гора в
виде большой буддийской пагоды.], имеющая
вид усеченного конуса. Она входит в хребет, отделяющий бассейн реки Санхобе от реки Иодзыхе. Со стороны моря Хунтами кажется двугорбой. Вероятно, вследствие этого на
морских картах она и названа Верблюдом.
В тех местах, где деревья подвержены влиянию
морских ветров, они низкорослы и имеют жалкий
вид.
Предводитель жал плечами, показывал
вид негодования, ужаса и кончил тем, что отозвался об
морском офицере как об отъявленном негодяе, «кладущем тень на благородное общество новгородского дворянства».
У хирургических больных повязки грязные,
морской канат какой-то, подозрительный на
вид, точно по нем ходили.
Это большой, в несколько сажен сруб, выдающийся в море в
виде буквы Т; толстые лиственные сваи, крепко вбитые в дно
морское, образуют ящики, которые доверху наполнены камнями; настилка из досок, по ней вдоль всей пристани проложены рельсы для вагонеток.
Его силом не удерживали: напитали, деньгами наградили, подарили ему на память золотые часы с трепетиром, а для
морской прохлады на поздний осенний путь дали байковое пальто с ветряной нахлобучкою на голову. Очень тепло одели и отвезли Левшу на корабль, который в Россию шел. Тут поместили Левшу в лучшем
виде, как настоящего барина, но он с другими господами в закрытии сидеть не любил и совестился, а уйдет на палубу, под презент сядет и спросит: «Где наша Россия?»
На другой день увидала она зверя лесного, чудо
морское при свете солнышка красного, и хоша сначала, разглядя его, испугалася, а
виду не показала, и скоро страх ее совсем прошел.
И услышала она, ровно кто вздохнул, за беседкою, и раздался голос страшный, дикой и зычный, хриплый и сиплый, да и то говорил он еще вполголоса; вздрогнула сначала молодая дочь купецкая, красавица писаная, услыхала голос зверя лесного, чуда
морского, только со страхом своим совладала и
виду, что испужалася, не показала, и скоро слова его ласковые и приветливые, речи умные и разумные стала слушать она и заслушалась, и стало у ней на сердце радошно.
Показался ей лесной зверь, чудо
морское в своем
виде страшныим, противныим, безобразныим, только близко подойти к ней не осмелился, сколько она ни звала его; гуляли они до ночи темныя и вели беседы прежние, ласковые и разумные, и не чуяла никакого страха молода дочь купецкая, красавица писаная.
Артисты поплелись вдоль
морского берега, опять вверх, по той же дороге. Оглянувшись случайно назад, Сергей увидел, что дворник следит за ними.
Вид у него был задумчивый и угрюмый. Он сосредоточенно чесал всей пятерней под съехавшей на глаза шапкой свой лохматый рыжий затылок.
—
Видом какая, значить? — говорил Маркуша, двигая кожей на лбу. — Разно это, — на Каме-реке один мужик щукой её видел: вынул вентерь [или мережа — ставное рыболовное орудие типа ловушки. Применяют в речном, озёрном и
морском прибрежном рыболовстве — Ред.], ан глядь — щука невеличка. Он её — за жабры, а она ему баить человечьим голосом: отпусти-де меня, Иван, я твоя доля! Он — бежать. Ну, убёг. Ему — без беды обошлось, а жена вскоре заболела да на пятый месяц и померла…
«Бегущая по волнам» шла на резком попутном ветре со скоростью — как я взглянул на лаг [Лаг — прибор для определения скорости хода судна.] — пятнадцати
морских миль. В серых пеленах неба таилось неопределенное обещание солнечного луча. У компаса ходил Гез. Увидев меня, он сделал
вид, что не заметил, и отвернулся, говоря с рулевым.
Из этих разрушенных частиц, которые носятся в
морской воде, медленно осаждаются все те известняки, песчаники и доломиты, которыми мы любуемся уже в готовом
виде.
Я показал записку Гельфрейху, и мы оба решили, что она нездорова. Нужно было во что бы то ни стало найти ее. Если бы мы знали ее фамилию, можно было бы найти ее адрес в адресном столе; но ни он, ни я не знали ее фамилии. Спрашивать Бессонова было бесполезно. Я отчаивался, но Семен Иванович обещал мне сыскать ее «хоть на дне
морском». Встав на другой день рано утром, он оделся с каким-то озабоченным и решительным
видом, точно шел на опасную экспедицию, и исчез на целый день.
Иногда при ловле камбалы или белуги рыбакам случалось вытаскивать на крючке
морского кота — тоже
вид электрического ската. Прежде рыбак, соблюдая все меры предосторожности, отцеплял эту гадину от крючка и выбрасывал за борт. Но кто-то — должно быть, тот же знаток итальянского языка, Коля — пустил слух, что для итальянцев вообще
морской кот составляет первое лакомство. И с тех пор часто, возвращаясь с ловли и проходя мимо парохода, какой-нибудь рыбак кричал...
В самом деле, чистота везде была образцовая. Даже эта оскорбляющая
морской глаз старшего офицера «деревня» — как называл он бак, где находились быки, бараны, свиньи и различная птица в клетках, — была доведена до возможной степени чистоты. Везде лежали чистые подстилки, и стараниями матросов четыре уцелевших еще быка (один уже был убит и съеден командой и офицерами), бараны и даже свиньи имели вполне приличный
вид, достойный пассажиров такого образцового военного судна, как «Коршун».
Горячие лучи солнца переливаются на верхушках волн золотистым блеском, заливают часть горизонта, где порой белеют в
виде маленьких точек паруса кораблей, и играют на палубе «Коршуна», нежа и лаская моряков. Ровный норд-ост и влага океана умеряют солнечную теплоту. Томительного зноя нет; дышится легко, чувствуется привольно среди этой громадной волнистой
морской равнины.
При
виде капитана старший офицер снял, по
морскому обычаю, фуражку и раскланялся с ним с несколько преувеличенной служебной почтительностью
морского служаки. В ней, впрочем, не было ничего заискивающего или унизительного; этим почтительным поклоном старший офицер не только приветствовал уважаемого человека, но и чествовал в лице его авторитет капитана.
В палубе, казалось, все прыгало и вертелось. Несколько десятков матросов лежало вповалку. Бледные, с помутившимися глазами, они казались совершенно беспомощными. Многие тихо стонали и крестились; многих тут же «травило», по выражению моряков. И
вид всех этих страдавших
морской болезнью, казалось, еще более усиливал страдания молодого человека.
Ашанин, занятый отчетом, почти не съезжал на берег и только раз был с Лопатиным в маленьком чистеньком японском городке. Зашел в несколько храмов, побывал в лавках и вместе с Лопатиным не отказал себе в удовольствии, особенно любимом моряками: прокатился верхом на бойком японском коньке за город по
морскому берегу и полюбовался чудным
видом, открывающимся на одном месте острова —
видом двух водяных пространств, разделенных узкой береговой полосой Тихого океана и Японского моря.
Когда подали артишоки, Боб долго смотрел на них с таким
видом, точно перед ним лежало
морское чудище, и вдруг решительно заявил, к всеобщему ужасу, что он подобного «фрукта» не решится отведать никогда в жизни.
Она отправила в Мальту шесть молодых русских для приобретения там навыка в
морском деле и, кроме того, имела политические
виды на орден.
С нее взорами скользил я по необозримой равнине вод, спокойных и гладких, словно стекло, то любовался, как волны, сначала едва приметные, рябели, вздымались чешуей или перекатывались, подобно нити жемчужного ожерелья; как они, встревоженные, кипели от ярости, потом, в
виде стаи
морских чудовищ, гнались друг за другом, отрясая белые космы свои, и, наконец, росли выше и выше, наподобие великанов, стремились ко мне со стоном и ревом, ширялись в блестящих ризах своих.