Неточные совпадения
Правдин. Это
мое дело. Чужое возвращено будет
хозяевам, а…
Стародум. Постой. Сердце
мое кипит еще негодованием на недостойный поступок здешних
хозяев. Побудем здесь несколько минут. У меня правило: в первом движении ничего не начинать.
Пробираюсь вдоль забора и вдруг слышу голоса; один голос я тотчас узнал: это был повеса Азамат, сын нашего
хозяина; другой говорил реже и тише. «О чем они тут толкуют? — подумал я. — Уж не о
моей ли лошадке?» Вот присел я у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова. Иногда шум песен и говор голосов, вылетая из сакли, заглушали любопытный для меня разговор.
— Напротив, всё в наилучшем порядке, и брат
мой отличнейший
хозяин.
И вот будущий родоначальник, как осторожный кот, покося только одним глазом вбок, не глядит ли откуда
хозяин, хватает поспешно все, что к нему поближе:
мыло ли стоит, свечи ли, сало, канарейка ли попалась под лапу — словом, не пропускает ничего.
С своей супругою дородной
Приехал толстый Пустяков;
Гвоздин,
хозяин превосходный,
Владелец нищих мужиков;
Скотинины, чета седая,
С детьми всех возрастов, считая
От тридцати до двух годов;
Уездный франтик Петушков,
Мой брат двоюродный, Буянов,
В пуху, в картузе с козырьком
(Как вам, конечно, он знаком),
И отставной советник Флянов,
Тяжелый сплетник, старый плут,
Обжора, взяточник и шут.
— Дай,
хозяин, покурить бедному человеку, — сказал он сквозь прутья. —
Мой табак против твоего не табак, а, можно сказать, отрава.
—
«
Мой друг, —
хозяин отвечал, —
Я вижу, ты
моих трудов не примечал.
—
«Рубить, что мне велишь,
моя такая доля»,
Смиренно отвечал Топор на окрик злой:
«И так,
хозяин мой,
Твоя святая воля,
Готов тебе я всячески служить...
Тут, чем бы вора подстеречь
И наказать его, а правых поберечь,
Хозяин мой велел всех кошек пересечь.
Ну, а сделай ты их
хозяевами, они тоже
моим законом будут жить.
— Мы на свой пай думаем, — басом, как дьякон, гудит извозчик. — Ты с
хозяином моим потолкуй, он тебе все загадки разгадает. Он те и про народ наврет.
— Единственное, Кирилл Иваныч, спасение наше — в золоте, в иностранном золоте! Надобно всыпать в нашу страну большие миллиарды франков, марок, фунтов, дабы
хозяева золота в опасный момент встали на защиту его, вот как раз
моя мысль!
— Во сне сколько ни ешь — сыт не будешь, а ты — во сне онучи жуешь. Какие мы
хозяева на земле?
Мой сын, студент второго курса, в хозяйстве понимает больше нас. Теперь, брат, живут по жидовской науке политической экономии, ее даже девчонки учат. Продавай все и — едем! Там деньги сделать можно, а здесь — жиды, Варавки, черт знает что… Продавай…
— В-вывезли в лес, раздели догола, привязали руки, ноги к березе, близко от муравьиной кучи, вымазали все тело патокой, сели сами-то, все трое — муж да
хозяин с зятем, насупротив, водочку пьют, табачок покуривают, издеваются над
моей наготой, ох, изверги! А меня осы, пчелки жалят, муравьи, мухи щекотят, кровь
мою пьют, слезы пьют. Муравьи-то — вы подумайте! — ведь они и в ноздри и везде ползут, а я и ноги крепко-то зажать не могу, привязаны ноги так, что не сожмешь, — вот ведь что!
— Как, и это на
мой счет? — с изумлением спросил Обломов. — Это всегда на счет
хозяина делается. Кто же переезжает в неотделанную квартиру?..
— Он женится! Хочешь об заклад, что не женится? — возразил он. — Да ему Захар и спать-то помогает, а то жениться! Доселе я ему все благодетельствовал: ведь без меня, братец ты
мой, он бы с голоду умер или в тюрьму попал. Надзиратель придет,
хозяин домовый что-нибудь спросит, так ведь ни в зуб толкнуть — все я! Ничего не смыслит…
— Ты
хозяин, так как же не вправе? Гони нас вон: мы у тебя в гостях живем — только хлеба твоего не едим, извини… Вот, гляди,
мои доходы, а вот расходы…
— Это — что! — почти бессмысленно завопил я на
хозяина, — как вы смели ввести эту шельму в
мою комнату?
Они поместили его не в
моей комнате, а в двух хозяйских, рядом с
моей. Еще накануне, как оказалось, произведены были в этих комнатах некоторые изменения и украшения, впрочем самые легкие.
Хозяин перешел с своей женой в каморку капризного рябого жильца, о котором я уже упоминал прежде, а рябой жилец был на это время конфискован — уж не знаю куда.
Ни Альфонсинки, ни
хозяина уже давно не было дома. Хозяйку я ни о чем не хотел расспрашивать, да и вообще положил прекратить с ними всякие сношения и даже съехать как можно скорей с квартиры; а потому, только что принесли мне кофей, я заперся опять на крючок. Но вдруг постучали в
мою дверь; к удивлению
моему, оказался Тришатов.
Но так как она не уходила и все стояла, то я, схватив шубу и шапку, вышел сам, оставив ее среди комнаты. В комнате же
моей не было никаких писем и бумаг, да я и прежде никогда почти не запирал комнату, уходя. Но я не успел еще дойти до выходной двери, как с лестницы сбежал за мною, без шляпы и в вицмундире,
хозяин мой, Петр Ипполитович.
Я хотел было что-то ответить, но не смог и побежал наверх. Он же все ждал на месте, и только лишь когда я добежал до квартиры, я услышал, как отворилась и с шумом захлопнулась наружная дверь внизу. Мимо
хозяина, который опять зачем-то подвернулся, я проскользнул в
мою комнату, задвинулся на защелку и, не зажигая свечки, бросился на
мою кровать, лицом в подушку, и — плакал, плакал. В первый раз заплакал с самого Тушара! Рыданья рвались из меня с такою силою, и я был так счастлив… но что описывать!
— И ты тоже знаешь ее чувства? Ну и прекрасно! Друг
мой, ты воскресил меня. Что же они мне про тебя наговорили? Друг
мой, позови сюда Катю, и пусть они обе при мне поцелуются, и я повезу их домой, а
хозяина мы прогоним!
Меня встретил
хозяин, тотчас же шмыгнувший в
мою комнату. Он смотрел не так решительно, как вчера, но был в необыкновенно возбужденном состоянии, так сказать, на высоте события. Я ничего не сказал ему, но, отойдя в угол и взявшись за голову руками, так простоял с минуту. Он сначала подумал было, что я «представляюсь», но под конец не вытерпел и испугался.
Позвали обедать. Один столик был накрыт особо, потому что не все уместились на полу; а всех было человек двадцать.
Хозяин, то есть распорядитель обеда, уступил мне свое место. В другое время я бы поцеремонился; но дойти и от палатки до палатки было так жарко, что я измучился и сел на уступленное место — и в то же мгновение вскочил: уж не то что жарко, а просто горячо сидеть.
Мое седалище состояло из десятков двух кирпичей, служивших каменкой в бане: они лежали на солнце и накалились.
Хозяин, с наружным отчаянием, но с внутренним удовольствием, твердил: «Дом
мой приступом взяли!» — и начал бегать, суетиться.
Слуга подходил ко всем и протягивал руку: я думал, что он хочет отбирать пустые чашки, отдал ему три, а он чрез минуту принес мне их опять с теми же кушаньями. Что мне делать? Я подумал, да и принялся опять за похлебку, стал было приниматься вторично за вареную рыбу, но собеседники
мои перестали действовать, и я унялся.
Хозяевам очень нравилось, что мы едим; старик ласково поглядывал на каждого из нас и от души смеялся усилиям
моего соседа есть палочками.
«Этому дереву около девяноста лет, — сказал
хозяин, — оно посажено
моим дедом в день его свадьбы».
Любезный, гостеприимный
хозяин И. С. Унковский предоставлял ее в полное
мое распоряжение.
Прежде нежели я сел на лавку, проводники
мои держали уже по кружке и пили. «A signor не хочет вина?» — спросил
хозяин.
И
мой любезный
хозяин Михаил Сергеевич повел меня к себе и велел позвать Александру.
Так и мне уж становилось жаль бросить
мой 8-й нумер, Готтентотскую площадь, ботанический сад, вид Столовой горы, наших
хозяев и, между прочим, еврея-доктора.
К удивлению
моему, здешние крестьяне недовольны приисками: все стало дороже: пуд сена теперь стоит двадцать пять, а иногда и пятьдесят, хлеб — девяносто коп. — и так все. Якутам лучше: они здесь природные
хозяева, нанимаются в рабочие и выгодно сбывают на прииски хлеб; притом у них есть много лугов и полей, а у русских нет.
«Да, да, — думал он. — Дело, которое делается нашей жизнью, всё дело, весь смысл этого дела непонятен и не может быть понятен мне: зачем были тетушки, зачем Николенька Иртенев умер, а я живу? Зачем была Катюша? И
мое сумасшествие? Зачем была эта война? И вся
моя последующая беспутная жизнь? Всё это понять, понять всё дело
Хозяина — не в
моей власти. Но делать Его волю, написанную в
моей совести, — это в
моей власти, и это я знаю несомненно. И когда делаю, несомненно спокоен».
— Вот и отлично, — обрадовался Привалов. — Это
хозяин моей квартиры в Узле, — объяснял он Бахареву, — следовательно, от него я могу получить все необходимые указания и, может быть, даже материалы.
Но знай, что бы я ни сделал прежде, теперь или впереди, — ничто, ничто не может сравниться в подлости с тем бесчестием, которое именно теперь, именно в эту минуту ношу вот здесь на груди
моей, вот тут, тут, которое действует и совершается и которое я полный
хозяин остановить, могу остановить или совершить, заметь это себе!
Говорю Никитушке, мужу-то
моему: отпусти ты меня,
хозяин, на богомолье сходить.
— Это
хозяин Перезвона, лекарь, не беспокойтесь о
моей личности, — отчеканил опять Коля.
— Ну, посуди, Лейба, друг
мой, — ты умный человек: кому, как не старому
хозяину, дался бы Малек-Адель в руки! Ведь он и оседлал его, и взнуздал, и попону с него снял — вон она на сене лежит!.. Просто как дома распоряжался! Ведь всякого другого, не
хозяина, Малек-Адель под ноги бы смял! Гвалт поднял бы такой, всю деревню бы переполошил! Согласен ты со мною?
«За здоровье любезных гостей
моих!» — провозгласил
хозяин, откупоривая вторую бутылку, — и гости благодарили его, осушая вновь свои рюмки.
Молодой
хозяин сначала стал следовать за мною со всевозможным вниманием и прилежностию; но как по счетам оказалось, что в последние два года число крестьян умножилось, число же дворовых птиц и домашнего скота нарочито уменьшилось, то Иван Петрович довольствовался сим первым сведением и далее меня не слушал, и в ту самую минуту, как я своими разысканиями и строгими допросами плута старосту в крайнее замешательство привел и к совершенному безмолвию принудил, с великою
моею досадою услышал я Ивана Петровича крепко храпящего на своем стуле.
Вдруг
хозяин потребовал внимания и, откупоривая засмоленную бутылку, громко произнес по-русски: «За здоровье
моей доброй Луизы!» Полушампанское запенилось.
Все неповрежденные с отвращением услышали эту фразу. По счастию, остроумный статистик Андросов выручил кровожадного певца; он вскочил с своего стула, схватил десертный ножик и сказал: «Господа, извините меня, я вас оставлю на минуту; мне пришло в голову, что
хозяин моего дома, старик настройщик Диц — немец, я сбегаю его прирезать и сейчас возвращусь».
— Какая досада, — сказал
хозяин, взявши его из
моих рук, — я забыл вас попросить привезти два чека, как я теперь отделю семьдесят тысяч?
Внимание
хозяина и гостя задавило меня, он даже написал мелом до половины
мой вензель; боже
мой,
моих сил недостает, ни на кого не могу опереться из тех, которые могли быть опорой; одна — на краю пропасти, и целая толпа употребляет все усилия, чтоб столкнуть меня, иногда я устаю, силы слабеют, и нет тебя вблизи, и вдали тебя не видно; но одно воспоминание — и душа встрепенулась, готова снова на бой в доспехах любви».
Вода, жар и пар одинаковые, только обстановка иная. Бани как бани! Мочалка — тринадцать,
мыло по одной копейке. Многие из них и теперь стоят, как были, и в тех же домах, как и в конце прошлого века, только публика в них другая, да старых
хозяев, содержателей бань, нет, и память о них скоро совсем пропадет, потому что рассказывать о них некому.
— Да ты никак с ума спятил?! — закричал старик. — Ведь Анфуса Гавриловна, чай, была
моя жена, — ну, значит, все
мое… Я же все заводил. Кажется,
хозяин в дому, а ты пристаешь… Вон!
— Михей Зотыч, вот
мои невесты: любую выбирай, — брякнул
хозяин без обиняков. — Нет, врешь, Харитину не отдам! Самому дороже стоит!
А в комнатах у нас неугомонно свистали канарейки, и
мой хозяин-доктор ходил из угла в угол и, перелистывая на ходу законы, мыслил вслух...