…Я стою в сенях и, сквозь щель, смотрю во двор: среди двора на ящике сидит, оголив ноги,
мой хозяин, у него в подоле рубахи десятка два булок. Четыре огромных йоркширских борова, хрюкая, трутся около него, тычут мордами в колени ему, — он сует булки в красные пасти, хлопает свиней по жирным розовым бокам и отечески ласково ворчит пониженным, незнакомым мне голосом...
И здесь, в этой грязненькой комнате, пред лицом трех хозяев и пьяной бабы, бессмысленно вытаращившей на меня мертвые глаза, я тоже увлекся, забыв обо всем, что оскорбительно окружало меня. Я видел, что две рожи обидно ухмыляются, а
мой хозяин, сложив губы трубочкой, тихонько посвистывает и зеленый глаз его бегает по лицу моему с каким-то особенным, острым вниманием; слышал, как Донов сипло и устало сказал...
Неточные совпадения
Когда наступала
моя очередь укладывать крендели, — стоя у стола я рассказывал ребятам все, что знал и что — на
мой взгляд — они тоже должны были знать. Чтобы заглушить ворчливый шум работы, нужно было говорить громко, а когда меня слушали хорошо, я, увлекаясь, повышал голос и, будучи застигнут
хозяином в такой момент «подъема духа», получил от него прозвище и наказание.
Я устроил из лучины нечто вроде пюпитра и, когда — отбив тесто — становился к столу укладывать крендели, ставил этот пюпитр перед собою, раскладывал на нем книжку и так — читал. Руки
мои не могли ни на минуту оторваться от работы, и обязанность перевертывать страницы лежала на Милове, — он исполнял это благоговейно, каждый раз неестественно напрягаясь и жирно смачивая палец слюною. Он же должен был предупреждать меня пинком ноги в ногу о выходе
хозяина из своей комнаты в хлебопекарню.
Пекарь и Артюшка относятся ко мне заметно лучше, — это новое отношение неуловимо словами, но я хорошо чувствую его. А Яшка Бубенчик, в первую же ночь после
моего столкновения с
хозяином, притащил в угол, где я спал, мешок, набитый соломой, и объявил...
В тесной комнате полуподвального этажа, за столом у самовара сидели, кроме
моего, еще двое хозяев-крендельщиков — Донов и Кувшинов. Я встал у двери;
мой ласково-ехидным голосом приказал...
До встречи с ним я уже много видел грязи душевной, жестокости, глупости, — видел не мало и хорошего, настояще человечьего. Мною были прочитаны кое-какие славные книги, я знал, что люди давно и везде мечтают о другом ладе жизни, что кое-где они пробовали — и неутомимо пробуют — осуществить свои мечты, — в душе
моей давно прорезались молочные зубы недовольства существующим, и до встречи с
хозяином мне казалось, что это — достаточно крепкие зубы.
Но теперь, после каждой беседы, я все более ясно и горестно чувствовал, как непрочны, бессвязны
мои мысли и мечты, как основательно разрывает их в клочья
хозяин, показывая мне темные пустоты между ними, наполняя душу
мою тоскливой тревогой.
Я знал, чувствовал, что он — неправ в спокойном отрицании всего, во что я уже верил, я ни на минуту не сомневался в своей правде, но мне трудно было оберечь
мою правду от его плевков; дело шло уже не о том, чтобы опровергнуть его, а чтоб защитить свой внутренний мир, куда просачивался яд сознания
моего бессилия пред цинизмом
хозяина.
И он нестерпимо разжег
мое юношеское любопытство словами о боге, о душе. Я всегда старался свести беседу к этим темам, а
хозяин, как будто не замечая
моих попыток, доказывал мне, как я мало знаю тайны и хитрости жизни.
То, что
хозяин беседует со мною по ночам, придало мне в глазах крендельщиков особое значение: на меня перестали смотреть одни — как на человека беспокойного и опасного, другие — как на блаженного и чудака; теперь большинство, неумело скрывая чувство зависти и вражды к
моему благополучию, явно считало меня хитрецом и пройдохой, который сумел ловко добиться своей цели.
Комната
хозяина отделялась от хлебопекарни тонкой, оклеенной бумагою переборкой, и часто бывало, что, когда, увлекаясь, я поднимал голос, —
хозяин стучал в переборку кулаком, пугая тараканов и нас.
Мои товарищи тихонько уходили спать, клочья бумаги на стене шуршали от беготни тараканов, я оставался один.
— Ну, ну, не лиси, не надо, — тихо и угрюмо остановил его
хозяин, поглядел на всех поочередно припоминающим взглядом, остановил глаз на
моем лице и — усмехнулся, говоря...
— Черт его принес, — тихо добавил Артем.
Хозяин молча, механически пил стакан за стаканом пиво и внушительно покашливал, точно собираясь что-то сказать. Меня он не замечал, лишь иногда взгляд его останавливался на
моем лице, ничего не выражая и как бы не видя ничего.
— В деревне я чувствовала, что, хотя делаю работу объективно необходимую, но не нужную
моему хозяину и он терпит меня, только как ворону на огороде. Мой хозяин безграмотный, но по-своему умный мужик, очень хороший актер и человек, который чувствует себя первейшим, самым необходимым работником на земле. В то же время он догадывается, что поставлен в ложную, унизительную позицию слуги всех господ. Науке, которую я вколачиваю в головы его детей, он не верит: он вообще неверующий…
Я полтора года жил на канатной фабрике, и
мой хозяин так полюбил меня, что не хотел пустить. И мне было хорошо. Я был тогда красивый мужчина, я был молодой, высокий рост, голубые глаза, римский нос… и Madam L… (я не могу сказать ее имени), жена моего хозяина, была молоденькая, хорошенькая дама. И она полюбила меня.
Неточные совпадения
Правдин. Это
мое дело. Чужое возвращено будет
хозяевам, а…
Стародум. Постой. Сердце
мое кипит еще негодованием на недостойный поступок здешних
хозяев. Побудем здесь несколько минут. У меня правило: в первом движении ничего не начинать.
Пробираюсь вдоль забора и вдруг слышу голоса; один голос я тотчас узнал: это был повеса Азамат, сын нашего
хозяина; другой говорил реже и тише. «О чем они тут толкуют? — подумал я. — Уж не о
моей ли лошадке?» Вот присел я у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова. Иногда шум песен и говор голосов, вылетая из сакли, заглушали любопытный для меня разговор.
— Напротив, всё в наилучшем порядке, и брат
мой отличнейший
хозяин.
И вот будущий родоначальник, как осторожный кот, покося только одним глазом вбок, не глядит ли откуда
хозяин, хватает поспешно все, что к нему поближе:
мыло ли стоит, свечи ли, сало, канарейка ли попалась под лапу — словом, не пропускает ничего.