Реже других к ней приходил высокий, невеселый офицер, с разрубленным лбом и глубоко спрятанными глазами; он всегда приносил с собою скрипку и чудесно играл, — так играл, что под окнами останавливались прохожие, на бревнах собирался народ со всей улицы, даже
мои хозяева — если они были дома — открывали окна и, слушая, хвалили музыканта. Не помню, чтобы они хвалили еще кого-нибудь, кроме соборного протодьякона, и знаю, что пирог с рыбьими жирами нравился им все-таки больше, чем музыка.
Неточные совпадения
— Ты чем занимался дома? — спрашивает
хозяин, рассматривая
мои руки.
Кроме
хозяина, в магазине торговал
мой брат, Саша Яковов, и старший приказчик — ловкий, липкий и румяный человек. Саша носил рыженький сюртучок, манишку, галстук, брюки навыпуск, был горд и не замечал меня.
Тут я расхохотался до того, что, боясь свалиться с ног, повис на ручке двери, дверь отворилась, я угодил головой в стекло и вышиб его. Приказчик топал на меня ногами,
хозяин стучал по голове
моей тяжелым золотым перстнем, Саша пытался трепать
мои уши, а вечером, когда мы шли домой, строго внушал мне...
По утрам кухарка, женщина больная и сердитая, будила меня на час раньше, чем его; я чистил обувь и платье
хозяев, приказчика, Саши, ставил самовар, приносил дров для всех печей, чистил судки для обеда. Придя в магазин, подметал пол, стирал пыль, готовил чай, разносил покупателям товар, ходил домой за обедом;
мою должность у двери в это время исполнял Саша и, находя, что это унижает его достоинство, ругал меня...
Хозяина моего я знаю, он бывал в гостях у матери
моей вместе с братом своим, который смешно пищал...
Много подобных картин навсегда осталось в памяти
моей, и часто, увлеченный ими, я опаздывал домой. Это возбуждало подозрения
хозяев, и они допрашивали меня...
Я удивленно взглянул в лицо ему — оно казалось задумчивым и добрым. Мне было неловко, совестно: отправляя меня на исповедь,
хозяева наговорили о ней страхов и ужасов, убедив каяться честно во всех прегрешениях
моих.
Я жил в тумане отупляющей тоски и, чтобы побороть ее, старался как можно больше работать. Недостатка в работе не ощущалось, — в доме было двое младенцев, няньки не угождали
хозяевам, их постоянно меняли; я должен был возиться с младенцами, каждый день
мыл пеленки и каждую неделю ходил на Жандармский ключ полоскать белье, — там меня осмеивали прачки.
Они, получая «Ниву» ради выкроек и премий, не читали ее, но, посмотрев картинки, складывали на шкаф в спальне, а в конце года переплетали и прятали под кровать, где уже лежали три тома «Живописного обозрения». Когда я
мыл пол в спальне, под эти книги подтекала грязная вода.
Хозяин выписывал газету «Русский курьер» и вечерами, читая ее, ругался...
Отношение
хозяев к книге сразу подняло ее в
моих глазах на высоту важной и страшной тайны. То, что какие-то «читатели» взорвали где-то железную дорогу, желая кого-то убить, не заинтересовало меня, но я вспомнил вопрос священника на исповеди, чтение гимназиста в подвале, слова Смурого о «правильных книгах» и вспомнил дедовы рассказы о чернокнижниках-фармазонах...
Я же разносил взятки смотрителю ярмарки и еще каким-то нужным людям, получая от них «разрешительные бумажки на всякое беззаконие», как именовал
хозяин эти документы. За все это я получил право дожидаться
хозяев у двери, на крыльце, когда они вечерами уходили в гости. Это случалось не часто, но они возвращались домой после полуночи, и несколько часов я сидел на площадке крыльца или на куче бревен, против него, глядя в окна квартиры
моей дамы, жадно слушая веселый говор и музыку.
Чертежной работы у
хозяина было много; не успевая одолеть ее вдвоем с братом, он пригласил в помощники вотчима
моего.
Однажды, исполняя сердитое поручение
хозяина моего, я сказал Григорию...
Хозяин выдавал мне на хлеб пятачок в день; этого не хватало, я немножко голодал; видя это, рабочие приглашали меня завтракать и поужинать с ними, а иногда и подрядчики звали меня в трактир чай пить. Я охотно соглашался, мне нравилось сидеть среди них, слушая медленные речи, странные рассказы; им доставляла удовольствие
моя начитанность в церковных книгах.
Лошадь, старая, разбитая кляча, вся в
мыле, стояла как вкопанная, а все вместе было невыносимо смешно. Рабочие Григория так и закатывались, глядя на
хозяина, его нарядную даму и ошалелого возницу.
Хозяин мой бесстыдно заплакал, — сидит, наклонив голову, и шмыгает горбатым носом, а на колени ему капают слезы. После третьей песни он сказал, взволнованный и словно измятый...
Я указывал
хозяину, что, выигрывая на
моем труде рубль, он всегда теряет в десять раз больше, но он, подмигивая мне, говорил...
— Зачем ты рассказываешь
хозяину мои мысли?
— А чтоб он знал, какие у тебя вредные мысли; надо, чтоб он тебя учил; кому тебя поучить, кроме
хозяина? Я не со зла говорю ему, а по
моей жалости к тебе. Парнишка ты не глупый, а в башке у тебя бес мутит. Украдь — я смолчу, к девкам ходи — тоже смолчу, и выпьешь — не скажу! А про дерзости твои всегда передам
хозяину, так и знай…
— В деревне я чувствовала, что, хотя делаю работу объективно необходимую, но не нужную
моему хозяину и он терпит меня, только как ворону на огороде. Мой хозяин безграмотный, но по-своему умный мужик, очень хороший актер и человек, который чувствует себя первейшим, самым необходимым работником на земле. В то же время он догадывается, что поставлен в ложную, унизительную позицию слуги всех господ. Науке, которую я вколачиваю в головы его детей, он не верит: он вообще неверующий…
Неточные совпадения
Правдин. Это
мое дело. Чужое возвращено будет
хозяевам, а…
Стародум. Постой. Сердце
мое кипит еще негодованием на недостойный поступок здешних
хозяев. Побудем здесь несколько минут. У меня правило: в первом движении ничего не начинать.
Пробираюсь вдоль забора и вдруг слышу голоса; один голос я тотчас узнал: это был повеса Азамат, сын нашего
хозяина; другой говорил реже и тише. «О чем они тут толкуют? — подумал я. — Уж не о
моей ли лошадке?» Вот присел я у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова. Иногда шум песен и говор голосов, вылетая из сакли, заглушали любопытный для меня разговор.
— Напротив, всё в наилучшем порядке, и брат
мой отличнейший
хозяин.
И вот будущий родоначальник, как осторожный кот, покося только одним глазом вбок, не глядит ли откуда
хозяин, хватает поспешно все, что к нему поближе:
мыло ли стоит, свечи ли, сало, канарейка ли попалась под лапу — словом, не пропускает ничего.