Неточные совпадения
Стародум. Ты знаешь, что я одной тобой привязан к жизни. Ты
должна делать утешение моей старости, а мои попечении твое счастье. Пошед в отставку, положил я основание твоему воспитанию, но не
мог иначе основать твоего состояния, как разлучась с твоей матерью
и с тобою.
Когда графиня Нордстон позволила себе намекнуть о том, что она желала чего-то лучшего, то Кити так разгорячилась
и так убедительно доказала, что лучше Левина ничего не
может быть на свете, что графиня Нордстон
должна была признать это
и в присутствии Кити без улыбки восхищения уже не встречала Левина.
Она только что пыталась сделать то, что пыталась сделать уже десятый раз в эти три дня: отобрать детские
и свои вещи, которые она увезет к матери, —
и опять не
могла на это решиться; но
и теперь, как в прежние раза, она говорила себе, что это не
может так остаться, что она
должна предпринять что-нибудь, наказать, осрамить его, отомстить ему хоть малою частью той боли, которую он ей сделал.
Семья не
может быть разрушена по капризу, произволу или даже по преступлению одного из супругов,
и наша жизнь
должна итти, как она шла прежде.
Она говорила себе: «Нет, теперь я не
могу об этом думать; после, когда я буду спокойнее». Но это спокойствие для мыслей никогда не наступало; каждый paз, как являлась ей мысль о том, что она сделала,
и что с ней будет,
и что она
должна сделать, на нее находил ужас,
и она отгоняла от себя эти мысли.
Агафья Михайловна, которой прежде было поручено это дело, считая, что то, что делалось в доме Левиных, не
могло быть дурно, всё-таки налила воды в клубнику
и землянику, утверждая, что это невозможно иначе; она была уличена в этом,
и теперь варилась малина при всех,
и Агафья Михайловна
должна была быть приведена к убеждению, что
и без воды варенье выйдет хорошо.
Но Левину неприятны были эти слова Дарьи Александровны. Она не
могла понять, как всё это было высоко
и недоступно ей,
и она не
должна была сметь упоминать об этом. Левин простился с ними, но, чтобы не оставаться одному, прицепился к своему брату.
Некоторые отделы этой книги
и введение были печатаемы в повременных изданиях,
и другие части были читаны Сергеем Ивановичем людям своего круга, так что мысли этого сочинения не
могли быть уже совершенной новостью для публики; но всё-таки Сергей Иванович ожидал, что книга его появлением своим
должна будет произвести серьезное впечатление на общество
и если не переворот в науке, то во всяком случае сильное волнение в ученом мире.
Теперь, когда он спал, она любила его так, что при виде его не
могла удержать слез нежности; но она знала, что если б он проснулся, то он посмотрел бы на нее холодным, сознающим свою правоту взглядом,
и что, прежде чем говорить ему о своей любви, она
должна бы была доказать ему, как он был виноват пред нею.
— Если вы спрашиваете моего совета, — сказала она, помолившись
и открывая лицо, — то я не советую вам делать этого. Разве я не вижу, как вы страдаете, как это раскрыло ваши раны? Но, положим, вы, как всегда, забываете о себе. Но к чему же это
может повести? К новым страданиям с вашей стороны, к мучениям для ребенка? Если в ней осталось что-нибудь человеческое, она сама не
должна желать этого. Нет, я не колеблясь не советую,
и, если вы разрешаете мне, я напишу к ней.
Он знал это несомненно, как знают это всегда молодые люди, так называемые женихи, хотя никогда никому не решился бы сказать этого,
и знал тоже
и то, что, несмотря на то, что он хотел жениться, несмотря на то, что по всем данным эта весьма привлекательная девушка
должна была быть прекрасною женой, он так же мало
мог жениться на ней, даже еслиб он
и не был влюблен в Кити Щербацкую, как улететь на небо.
— А я? — сказала она. — Даже тогда… — Она остановилась
и опять продолжала, решительно глядя на него своими правдивыми глазами, — даже тогда, когда я оттолкнула от себя свое счастье. Я любила всегда вас одного, но я была увлечена. Я
должна сказать… Вы
можете забыть это?
— Нет, Стива, — сказала она. — Я погибла, погибла! Хуже чем погибла. Я еще не погибла, я не
могу сказать, что всё кончено; напротив, я чувствую, что не кончено. Я — как натянутая струна, которая
должна лопнуть. Но еще не кончено…
и кончится страшно.
— Ты не
можешь понять. Я чувствую, что лечу головой вниз в какую-то пропасть, но я не
должна спасаться.
И не
могу.
Самые разнообразные предположения того, о чем он сбирается говорить с нею, промелькнули у нее в голове: «он станет просить меня переехать к ним гостить с детьми,
и я
должна буду отказать ему; или о том, чтобы я в Москве составила круг для Анны… Или не о Васеньке ли Весловском
и его отношениях к Анне? А
может быть, о Кити, о том, что он чувствует себя виноватым?» Она предвидела всё только неприятное, но не угадала того, о чем он хотел говорить с ней.
Она
должна быть несчастлива, но я не виноват
и потому не
могу быть несчастлив».
Она знала, что̀ мучало ее мужа. Это было его неверие. Несмотря на то, что, если бы у нее спросили, полагает ли она, что в будущей жизни он, если не поверит, будет погублен, она бы
должна была согласиться, что он будет погублен, — его неверие не делало ее несчастья;
и она, признававшая то, что для неверующего не
может быть спасения,
и любя более всего на свете душу своего мужа, с улыбкой думала о его неверии
и говорила сама себе, что он смешной.
Дарья Александровна
должна была согласиться,
и в назначенный день Левин приготовил для свояченицы четверню лошадей
и подставу, собрав ее из рабочих
и верховых, очень некрасивую, но которая
могла довезти Дарью Александровну в один день.
— Я очень благодарю вас за ваше доверие, но… — сказал он, с смущением
и досадой чувствуя, что то, что он легко
и ясно
мог решить сам с собою, он не
может обсуждать при княгине Тверской, представлявшейся ему олицетворением той грубой силы, которая
должна была руководить его жизнью в глазах света
и мешала ему отдаваться своему чувству любви
и прощения. Он остановился, глядя на княгиню Тверскую.
Вот они
и сладили это дело… по правде сказать, нехорошее дело! Я после
и говорил это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка
должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж я
мог отвечать против этого?.. Но в то время я ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич
и спрашивает, не нужно ли баранов
и меда; я велел ему привести на другой день.
Тогда — не правда ли? — в пустыне,
Вдали от суетной молвы,
Я вам не нравилась… Что ж ныне
Меня преследуете вы?
Зачем у вас я на примете?
Не потому ль, что в высшем свете
Теперь являться я
должна;
Что я богата
и знатна,
Что муж в сраженьях изувечен,
Что нас за то ласкает двор?
Не потому ль, что мой позор
Теперь бы всеми был замечен
И мог бы в обществе принесть
Вам соблазнительную честь?
И в одиночестве жестоком
Сильнее страсть ее горит,
И об Онегине далеком
Ей сердце громче говорит.
Она его не будет видеть;
Она
должна в нем ненавидеть
Убийцу брата своего;
Поэт погиб… но уж его
Никто не помнит, уж другому
Его невеста отдалась.
Поэта память пронеслась,
Как дым по небу голубому,
О нем два сердца,
может быть,
Еще грустят… На что грустить?..
Наглядел бы я там еще прежде, на этом дворе, какой-нибудь такой камень этак в пуд или полтора весу, где-нибудь в углу, у забора, что с построения дома,
может, лежит; приподнял бы этот камень — под ним ямка
должна быть, — да в ямку-то эту все бы вещи
и деньги
и сложил.
— Я вам не про то, собственно, говорила, Петр Петрович, — немного с нетерпением перебила Дуня, — поймите хорошенько, что все наше будущее зависит теперь от того, разъяснится ли
и уладится ли все это как можно скорей, или нет? Я прямо, с первого слова говорю, что иначе не
могу смотреть,
и если вы хоть сколько-нибудь мною дорожите, то хоть
и трудно, а вся эта история
должна сегодня же кончиться. Повторяю вам, если брат виноват, он будет просить прощения.
Лариса. Что вы говорите! Я мужа своего, если уж не любить, так хоть уважать
должна; а как
могу я уважать человека, который равнодушно сносит насмешки
и всевозможные оскорбления! Это дело кончено: он для меня не существует. У меня один жених: это вы.
Ее ласковый тон не удивил, не обрадовал его — она
должна была сказать что-нибудь такое,
могла бы сказать
и более милое. Думая о ней, Клим уверенно чувствовал, что теперь, если он будет настойчив, Лидия уступит ему. Но — торопиться не следует. Нужно подождать, когда она почувствует
и достойно оценит то необыкновенное, что возникло в нем.
Клим подумал: нового в ее улыбке только то, что она легкая
и быстрая. Эта женщина раздражала его. Почему она работает на революцию,
и что
может делать такая незаметная, бездарная? Она
должна бы служить сиделкой в больнице или обучать детей грамоте где-нибудь в глухом селе. Помолчав, он стал рассказывать ей, как мужики поднимали колокол, как они разграбили хлебный магазин. Говорил насмешливо
и с намерением обидеть ее. Вторя его словам, холодно кипел дождь.
— Окруженная стихией зоологических инстинктов народа, интеллигенция
должна вырабатывать не политические теории, которые никогда
и ничего не изменяли
и не
могут изменить, а психическую силу, которая
могла бы регулировать сопротивление вполне естественного анархизма народных масс дисциплине государства.
— Детскость какая! Пришла к генералу дочь генерала
и — заплакала, дурочка: ах, я
должна застрелить вас, а — не
могу, вы — друг моего отца! Татьяна-то Леонтьева, которая вместо министра Дурново какого-то немца-коммивояжера подстрелила, тоже, кажется, генеральская дочь? Это уж какие-то семейные дела…
— Да видишь ли, мы у саечника ведь только в одну пору, всё в обед встречаемся. А тогда уже поздно будет, — так я его теперь при себе веду
и не отпущу до завтрего. В мои годы, конечно, уже об этом никто ничего дурного подумать не
может, а за ним надо смотреть, потому что я
должна ему сейчас же все пятьсот рублей отдать,
и без всякой расписки.
Но как бы Вера ни решила, все же, в память прошлого, она
должна была… хоть написать к нему свое решительное письмо — если больна
и вынести свидания не
может.
— Я давно подумала: какие бы ни были последствия, их надо — не скрыть, а перенести!
Может быть, обе умрем, помешаемся — но я ее не обману. Она
должна была знать давно, но я надеялась сказать ей другое…
и оттого молчала… Какая казнь! — прибавила она тихо, опуская голову на подушку.
–…второстепенный, которому предназначено послужить лишь материалом для более благородного племени, а не иметь своей самостоятельной роли в судьбах человечества. Ввиду этого,
может быть
и справедливого, своего вывода господин Крафт пришел к заключению, что всякая дальнейшая деятельность всякого русского человека
должна быть этой идеей парализована, так сказать, у всех должны опуститься руки
и…
«Завтра на вахту рано вставать, — говорит он, вздыхая, — подложи еще подушку, повыше, да постой, не уходи, я,
может быть, что-нибудь вздумаю!» Вот к нему-то я
и обратился с просьбою, нельзя ли мне отпускать по кружке пресной воды на умыванье, потому-де, что мыло не распускается в морской воде, что я не моряк, к морскому образу жизни не привык,
и, следовательно, на меня, казалось бы, строгость эта распространяться не
должна.
— Что он у вас спрашивает, кто вы? — спросила она у Нехлюдова, слегка улыбаясь
и доверчиво глядя ему в глаза так просто, как будто не
могло быть сомнения о том, что она со всеми была, есть
и должна быть в простых, ласковых, братских отношениях. — Ему всё нужно знать, — сказала она
и совсем улыбнулась в лицо мальчику такой доброй, милой улыбкой, что
и мальчик
и Нехлюдов — оба невольно улыбнулись на ее улыбку.
Казалось, всё было сказано. Но председатель никак не
мог расстаться с своим правом говорить — так ему приятно было слушать внушительные интонации своего голоса —
и нашел нужным еще сказать несколько слов о важности того права, которое дано присяжным,
и о том, как они должны с вниманием
и осторожностью пользоваться этим правом
и не злоупотреблять им, о том, что они принимали присягу, что они — совесть общества,
и что тайна совещательной комнаты
должна быть священна,
и т. д.,
и т. д.
Если бы Мисси
должна была объяснить, что она разумеет под словами: «после всего, что было», она не
могла бы ничего сказать определенного, а между тем она несомненно знала, что он не только вызвал в ней надежду, но почти обещал ей. Всё это были не определенные слова, но взгляды, улыбки, намеки, умолчания. Но она всё-таки считала его своим,
и лишиться его было для нее очень тяжело.
Демократия не
может быть в принципе, в идее ограничена сословными
и классовыми привилегиями, внешне-общественными аристократиями, но она
должна быть ограничена правами бесконечной духовной природы человеческой личности
и нации, ограничена истинным подбором качеств.
Борьба за большую социальную справедливость
должна происходить независимо от того, во что выльется царство Кесаря, которое не
может не быть мещанским царством
и не
может не ограничивать свободы духа.
Он подозревал тогда весьма верно, что она
и сама находится в какой-то борьбе, в какой-то необычайной нерешительности, на что-то решается
и все решиться не
может, а потому
и не без основания предполагал, замирая сердцем, что минутами она
должна была просто ненавидеть его с его страстью.
Этот-де самый Корнеплодов, опросив подробно
и рассмотрев документы, какие Митя
мог представить ему (о документах Митя выразился неясно
и особенно спеша в этом месте), отнесся, что насчет деревни Чермашни, которая
должна бы, дескать, была принадлежать ему, Мите, по матери, действительно можно бы было начать иск
и тем старика-безобразника огорошить… «потому что не все же двери заперты, а юстиция уж знает, куда пролезть».
Но если
и так, то так как
и опять-таки эта падучая
должна была произвести в доме переполох, предвидя это, Дмитрий Карамазов уж никак не
мог бы согласиться на такой уговор.
Но она, как чаще всего случается, не успокоивалась, а только удерживалась от исполнения того, что
могло доставить отраду ее концу; сама она видела, что ей недолго жить,
и чувства ее определялись этою мыслью, но медик уверял ее, что она еще
должна беречь себя; она зала, что
должна верить ему больше, чем себе, потому слушалась
и не отыскивала Кирсанова.
— Вам не угодно отвечать. Я не имею права продолжать расспросов. Но я
могу просить у вас дозволения рассказать вам о себе самом то, что
может послужить к увеличению доверия между нами? Да? благодарю вас. От чего бы то ни было, но вы страдаете? Я также. Я страстно люблю женщину, которая даже не знает
и никогда не
должна узнать, что я люблю ее. Жалеете ли вы меня?
Как только она позвала Верочку к папеньке
и маменьке, тотчас же побежала сказать жене хозяйкина повара, что «ваш барин сосватал нашу барышню»; призвали младшую горничную хозяйки, стали упрекать, что она не по — приятельски себя ведет, ничего им до сих пор не сказала; младшая горничная не
могла взять в толк, за какую скрытность порицают ее — она никогда ничего не скрывала; ей сказали — «я сама ничего не слышала», — перед нею извинились, что напрасно ее поклепали в скрытности, она побежала сообщить новость старшей горничной, старшая горничная сказала: «значит, это он сделал потихоньку от матери, коли я ничего не слыхала, уж я все то
должна знать, что Анна Петровна знает»,
и пошла сообщить барыне.
И она
должна была лечь спать:
и странно, как
могла она уснуть?
И вот
должна явиться перед ним женщина, которую все считают виновной в страшных преступлениях: она
должна умереть, губительница Афин, каждый из судей уже решил это в душе; является перед ними Аспазия, эта обвиненная,
и они все падают перед нею на землю
и говорят: «Ты не
можешь быть судима, ты слишком прекрасна!» Это ли не царство красоты?
Словом, Сторешников с каждым днем все тверже думал жениться,
и через неделю, когда Марья Алексевна, в воскресенье, вернувшись от поздней обедни, сидела
и обдумывала, как ловить его, он сам явился с предложением. Верочка не выходила из своей комнаты, он
мог говорить только с Марьею Алексевною. Марья Алексевна, конечно, сказала, что она с своей стороны считает себе за большую честь, но, как любящая мать,
должна узнать мнение дочери
и просит пожаловать за ответом завтра поутру.
— Нет. Именно я потому
и выбран, что всякий другой на моем месте отдал бы. Она не
может остаться в ваших руках, потому что, по чрезвычайной важности ее содержания, характер которого мы определили, она не
должна остаться ни в чьих руках. А вы захотели бы сохранить ее, если б я отдал ее. Потому, чтобы не быть принуждену отнимать ее у вас силою, я вам не отдам ее, а только покажу. Но я покажу ее только тогда, когда вы сядете, сложите на колена ваши руки
и дадите слово не поднимать их.
С своей стороны,
и женщина, встречающая, выходя из-под венца, готовую семью, детей, находится в неловком положении; ей нечего с ними делать, она
должна натянуть чувства, которых не
может иметь, она
должна уверить себя
и других, что чужие дети ей так же милы, как свои.