Неточные совпадения
А он между тем неподвижно лежал на самом солнечном припеке и
тяжело храпел. Теперь он
был у всех на виду; всякий
мог свободно рассмотреть его и убедиться, что это подлинный идиот — и ничего более.
Брат лег и ― спал или не спал ― но, как больной, ворочался, кашлял и, когда не
мог откашляться, что-то ворчал. Иногда, когда он
тяжело вздыхал, он говорил: «Ах, Боже мой» Иногда, когда мокрота душила его, он с досадой выговаривал: «А! чорт!» Левин долго не спал, слушая его. Мысли Левина
были самые разнообразные, но конец всех мыслей
был один: смерть.
— Я не сказала тебе вчера, — начала она, быстро и
тяжело дыша, — что, возвращаясь домой с Алексеем Александровичем, я объявила ему всё… сказала, что я не
могу быть его женой, что… и всё сказала.
Как ни
тяжело мне
было убедиться в этом, я вижу, что это так и не
может быть иначе.
― Как я рад, ― сказал он, ― что ты узнаешь ее. Ты знаешь, Долли давно этого желала. И Львов
был же у нее и бывает. Хоть она мне и сестра, ― продолжал Степан Аркадьич, ― я смело
могу сказать, что это замечательная женщина. Вот ты увидишь. Положение ее очень
тяжело, в особенности теперь.
— Муж даст ей развод, и тогда я опять уеду в свое уединение, а теперь я
могу быть полезна и исполню свой долг, как мне это ни
тяжело, не так как другие.
Впрочем, как читатель
может смекнуть и сам, Чичикову не
тяжело было в этом сознаться, тем более что вряд ли у него
был когда-либо какой дядя.
Случалось, что петлей якорной цепи его сшибало с ног, ударяя о палубу, что не придержанный у кнека [Кнек (кнехт) — чугунная или деревянная тумба, кнехты
могут быть расположены по парно для закрепления швартовых — канатов, которыми судно крепится к причалу.] канат вырывался из рук, сдирая с ладоней кожу, что ветер бил его по лицу мокрым углом паруса с вшитым в него железным кольцом, и, короче сказать, вся работа являлась пыткой, требующей пристального внимания, но, как ни
тяжело он дышал, с трудом разгибая спину, улыбка презрения не оставляла его лица.
«Жениться? Ну… зачем же нет?
Оно и
тяжело, конечно,
Но что ж, он молод и здоров,
Трудиться день и ночь готов;
Он кое-как себе устроит
Приют смиренный и простой
И в нем Парашу успокоит.
Пройдет,
быть может, год-другой —
Местечко получу — Параше
Препоручу хозяйство наше
И воспитание ребят…
И станем жить, и так до гроба
Рука с рукой дойдем мы оба,
И внуки нас похоронят...
Паратов. Уступить вас я
могу, я должен по обстоятельствам, но любовь вашу уступить
было бы
тяжело.
Он все делает добро, сколько
может; он все еще шумит понемножку: недаром же
был он некогда львом; но жить ему
тяжело… тяжелей, чем он сам подозревает…
«Но я же ни в чем не виноват пред нею», — возмутился он, изорвал письмо и тотчас решил, что уедет в Нижний Новгород, на Всероссийскую выставку. Неожиданно уедет, как это делает Лидия, и уедет прежде, чем она соберется за границу. Это заставит ее понять, что он не огорчен разрывом. А
может быть, она поймет, что ему
тяжело, изменит свое решение и поедет с ним?
Ближе к Таврическому саду люди шли негустой, но почти сплошной толпою, на Литейном, где-то около моста, а
может быть, за мостом, на Выборгской, немножко похлопали выстрелы из ружей, догорал окружный суд, от него остались только стены, но в их огромной коробке все еще жадно хрустел огонь, догрызая дерево, изредка в огне что-то
тяжело вздыхало, и тогда от него отрывались стайки мелких огоньков, они трепетно вылетали на воздух, точно бабочки или цветы, и быстро превращались в темно-серый бумажный пепел.
— Нет, я вас не пущу, посидите со мной, познакомимся,
может быть, даже понравимся друг другу. Только — верьте: Иван очень уважает вас, очень высоко ценит. А вам…
тяжело будет одному в эти первые часы, после похорон.
Бессилен рев зверя перед этими воплями природы, ничтожен и голос человека, и сам человек так мал, слаб, так незаметно исчезает в мелких подробностях широкой картины! От этого,
может быть, так и
тяжело ему смотреть на море.
От прежнего промаха ему
было только страшно и стыдно, а теперь
тяжело, неловко, холодно, уныло на сердце, как в сырую, дождливую погоду. Он дал ей понять, что догадался о ее любви к нему, да еще,
может быть, догадался невпопад. Это уже в самом деле
была обида, едва ли исправимая. Да если и впопад, то как неуклюже! Он просто фат.
«Моя ошибка
была та, что я предсказывал тебе эту истину: жизнь привела бы к ней нас сама. Я отныне не трогаю твоих убеждений; не они нужны нам, — на очереди страсть. У нее свои законы; она смеется над твоими убеждениями, — посмеется со временем и над бесконечной любовью. Она же теперь пересиливает и меня, мои планы… Я покоряюсь ей, покорись и ты.
Может быть, вдвоем, действуя заодно, мы отделаемся от нее дешево и уйдем подобру и поздорову, а в одиночку
тяжело и скверно.
— Все собрались, тут
пели, играли другие, а его нет; maman два раза спрашивала, что ж я, сыграю ли сонату? Я отговаривалась, как
могла, наконец она приказала играть: j’avais le coeur gros [на сердце у меня
было тяжело (фр.).] — и села за фортепиано. Я думаю, я
была бледна; но только я сыграла интродукцию, как вижу в зеркале — Ельнин стоит сзади меня… Мне потом сказали, что будто я вспыхнула: я думаю, это неправда, — стыдливо прибавила она. — Я просто рада
была, потому что он понимал музыку…
— Изволь, — подавляя вздох, проговорил он. — Мне
тяжело, почти невозможно уехать, но так как тебе
тяжело, что я здесь… — «
может быть, она скажет: нет, не
тяжело», думал он и медлил, — то…
Но если бы удары продолжались чаще и сильнее, то корпус
тяжело нагруженного и вооруженного фрегата, конечно,
мог бы раздаться и рангоут, то
есть верхние части мачт и реи, полететь вниз. А так как эти деревья, кажущиеся снизу лучинками, весят которое двадцать, которое десять пудов, — то всем нам приходилось тоскливо стоять внизу и ожидать, на кого они упадут.
Очевидно
было, что, как ни искусны и ни стары и привычны
были доводы, позволяющие людям делать зло другим, не чувствуя себя за него ответственными, смотритель не
мог не сознавать, что он один из виновников того горя, которое проявлялось в этой комнате; и ему, очевидно,
было ужасно
тяжело.
Другое же впечатление — бодрой Катюши, нашедшей любовь такого человека, как Симонсон, и ставшей теперь на твердый и верный путь добра, — должно
было бы
быть радостно, но Нехлюдову оно
было тоже
тяжело, и он не
мог преодолеть этой тяжести.
— Ну, и без этого обойдемся, — сказал офицер, поднося откупоренный графинчик к стакану Нехлюдова. — Позволите? Ну, как угодно. Живешь в этой Сибири, так человеку образованному рад-радешенек. Ведь наша служба, сами знаете, самая печальная. А когда человек к другому привык, так и
тяжело. Ведь про нашего брата такое понятие, что конвойный офицер — значит грубый человек, необразованный, а того не думают, что человек
может быть совсем для другого рожден.
Если бы Мисси должна
была объяснить, что она разумеет под словами: «после всего, что
было», она не
могла бы ничего сказать определенного, а между тем она несомненно знала, что он не только вызвал в ней надежду, но почти обещал ей. Всё это
были не определенные слова, но взгляды, улыбки, намеки, умолчания. Но она всё-таки считала его своим, и лишиться его
было для нее очень
тяжело.
— Если человек, которому я отдала все, хороший человек, то он и так
будет любить меня всегда… Если он дурной человек, — мне же лучше: я всегда
могу уйти от него, и моих детей никто не смеет отнять от меня!.. Я не хочу лжи, папа… Мне
будет тяжело первое время, но потом все это пройдет. Мы
будем жить хорошо, папа… честно жить. Ты увидишь все и простишь меня.
Я объяснений дать не захотела, просить прощения не
могла;
тяжело мне
было, что такой человек
мог заподозрить меня в прежней любви к этому…
— Не стану я вас, однако, долее томить, да и мне самому, признаться,
тяжело все это припоминать. Моя больная на другой же день скончалась. Царство ей небесное (прибавил лекарь скороговоркой и со вздохом)! Перед смертью попросила она своих выйти и меня наедине с ней оставить. «Простите меня, говорит, я,
может быть, виновата перед вами… болезнь… но, поверьте, я никого не любила более вас… не забывайте же меня… берегите мое кольцо…»
— Это
было для Верочки и для Дмитрия Сергеича, — он теперь уж и в мыслях Марьи Алексевны
был не «учитель», а «Дмитрий Сергеич»; — а для самой Марьи Алексевны слова ее имели третий, самый натуральный и настоящий смысл: «надо его приласкать; знакомство
может впоследствии пригодиться, когда
будет богат, шельма»; это
был общий смысл слов Марьи Алексевны для Марьи Алексевны, а кроме общего,
был в них для нее и частный смысл: «приласкавши, стану ему говорить, что мы люди небогатые, что нам
тяжело платить по целковому за урок».
— Да, ваша мать не
была его сообщницею и теперь очень раздражена против него. Но я хорошо знаю таких людей, как ваша мать. У них никакие чувства не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха, и чем это
может кончиться, бог знает; во всяком случае, вам
будет очень
тяжело. На первое время она оставит вас в покое; но я вам говорю, что это
будет не надолго. Что вам теперь делать?
Есть у вас родные в Петербурге?
Когда он кончил, то Марья Алексевна видела, что с таким разбойником нечего говорить, и потому прямо стала говорить о чувствах, что она
была огорчена, собственно, тем, что Верочка вышла замуж, не испросивши согласия родительского, потому что это для материнского сердца очень больно; ну, а когда дело пошло о материнских чувствах и огорчениях, то, натурально, разговор стал представлять для обеих сторон более только тот интерес, что, дескать, нельзя же не говорить и об этом, так приличие требует; удовлетворили приличию, поговорили, — Марья Алексевна, что она, как любящая мать,
была огорчена, — Лопухов, что она, как любящая мать,
может и не огорчаться; когда же исполнили меру приличия надлежащею длиною рассуждений о чувствах, перешли к другому пункту, требуемому приличием, что мы всегда желали своей дочери счастья, — с одной стороны, а с другой стороны отвечалось, что это, конечно, вещь несомненная; когда разговор
был доведен до приличной длины и по этому пункту, стали прощаться, тоже с объяснениями такой длины, какая требуется благородным приличием, и результатом всего оказалось, что Лопухов, понимая расстройство материнского сердца, не просит Марью Алексевну теперь же дать дочери позволения видеться с нею, потому что теперь это,
быть может,
было бы еще
тяжело для материнского сердца, а что вот Марья Алексевна
будет слышать, что Верочка живет счастливо, в чем, конечно, всегда и состояло единственное желание Марьи Алексевны, и тогда материнское сердце ее совершенно успокоится, стало
быть, тогда она
будет в состоянии видеться с дочерью, не огорчаясь.
Шел разговор о богатстве, и Катерине Васильевне показалось, что Соловцов слишком занят мыслями о богатстве; шел разговор о женщинах, — ей показалось, что Соловцов говорит о них слишком легко; шел разговор о семейной жизни, — она напрасно усиливалась выгнать из мысли впечатление, что,
может быть, жене
было бы холодно и
тяжело жить с таким мужем.
Я, стало
быть, вовсе не обвиняю ни монастырку, ни кузину за их взаимную нелюбовь, но понимаю, как молодая девушка, не привыкнувшая к дисциплине, рвалась куда бы то ни
было на волю из родительского дома. Отец, начинавший стариться, больше и больше покорялся ученой супруге своей; улан, брат ее, шалил хуже и хуже, словом, дома
было тяжело, и она наконец склонила мачеху отпустить ее на несколько месяцев, а
может, и на год, к нам.
— Устенька, вы уже большая девушка и поймете все, что я вам скажу… да. Вы знаете, как я всегда любил вас, — я не отделял вас от своей дочери, но сейчас нам, кажется, придется расстаться. Дело в том, что болезнь Диди до известной степени заразительна, то
есть она
может передаться предрасположенному к подобным страданиям субъекту. Я не желаю и не имею права рисковать вашим здоровьем. Скажу откровенно, мне очень
тяжело расставаться, но заставляют обстоятельства.
Как
тяжело думать, что вот „
может быть“ в эту самую минуту в Москве
поет великий певец-артист, в Париже обсуждается доклад замечательного ученого, в Германии талантливые вожаки грандиозных политических партий ведут агитацию в пользу идей, мощно затрагивающих существенные интересы общественной жизни всех народов, в Италии, в этом краю, „где сладостный ветер под небом лазоревым веет, где скромная мирта и лавр горделивый растут“, где-нибудь в Венеции в чудную лунную ночь целая флотилия гондол собралась вокруг красавцев-певцов и музыкантов, исполняющих так гармонирующие с этой обстановкой серенады, или, наконец, где-нибудь на Кавказе „Терек воет, дик и злобен, меж утесистых громад, буре плач его подобен, слезы брызгами летят“, и все это живет и движется без меня, я не
могу слиться со всей этой бесконечной жизнью.
Впрочем,
может быть, это охота невольная и он летит по ветру вследствие устройства своих небольших крыльев, слабости сил и полета, который всегда наводил на меня сомнение: как
может эта птичка, так
тяжело, неловко и плохо летающая, переноситься через огромное пространство и даже через море, чтобы провесть зиму в теплом климате?
Она вздохнула трудно и
тяжело, как бы переводя дыхание после тяжелой работы, и оглянулась кругом. Она не
могла бы сказать, долго ли длилось молчание, давно ли смолк студент, говорил ли он еще что-нибудь… Она посмотрела туда, где за минуту сидел Петр… Его не
было на прежнем месте.
Тяжело проследить подобную карьеру; горько видеть такое искажение человеческой природы. Кажется, ничего не
может быть хуже того дикого, неестественного развития, которое совершается в натурах, подобных Подхалюзину, вследствие тяготения над ними самодурства. Но в последующих комедиях Островского нам представляется новая сторона того же влияния, по своей мрачности и безобразию едва ли уступающая той, которая
была нами указана в прошедшей статье.
С людьми мне
будет,
может быть, скучно и
тяжело.
Что хотел сказать Рогожин, конечно, никто не понял, но слова его произвели довольно странное впечатление на всех: всякого тронула краешком какая-то одна, общая мысль. На Ипполита же слова эти произвели впечатление ужасное: он так задрожал, что князь протянул
было руку, чтобы поддержать его, и он наверно бы вскрикнул, если бы видимо не оборвался вдруг его голос. Целую минуту он не
мог выговорить слова и,
тяжело дыша, все смотрел на Рогожина. Наконец, задыхаясь и с чрезвычайным усилием, выговорил...
Сознаюсь с горечью, в числе всех, бесчисленных,
может быть, легкомысленных и… ветреных поступков жизни моей,
есть один, впечатление которого даже слишком
тяжело залегло в моей памяти.
Что бы они ни говорили со мной, как бы добры ко мне ни
были, все-таки с ними мне всегда
тяжело почему-то, и я ужасно рад, когда
могу уйти поскорее к товарищам, а товарищи мои всегда
были дети, но не потому, что я сам
был ребенок, а потому, что меня просто тянуло к детям.
Конечно, ему всех труднее говорить об этом, но если Настасья Филипповна захотела бы допустить в нем, в Тоцком, кроме эгоизма и желания устроить свою собственную участь, хотя несколько желания добра и ей, то поняла бы, что ему давно странно и даже
тяжело смотреть на ее одиночество: что тут один только неопределенный мрак, полное неверие в обновление жизни, которая так прекрасно
могла бы воскреснуть в любви и в семействе и принять таким образом новую цель; что тут гибель способностей,
может быть, блестящих, добровольное любование своею тоской, одним словом, даже некоторый романтизм, не достойный ни здравого ума, ни благородного сердца Настасьи Филипповны.
Тот продолжал моргать глазами и утираться. Лиза пришла в гостиную и села в угол; Лаврецкий посмотрел на нее, она на него посмотрела — и обоим стало почти жутко. Он прочел недоумение и какой-то тайный упрек на ее лице. Поговорить с нею, как бы ему хотелось, он не
мог; оставаться в одной комнате с нею, гостем в числе других гостей, —
было тяжело: он решился уйти. Прощаясь с нею, он успел повторить, что придет завтра, и прибавил, что надеется на ее дружбу.
А Лаврецкий опять не спал всю ночь. Ему не
было грустно, он не волновался, он затих весь; но он не
мог спать. Он даже не вспоминал прошедшего времени; он просто глядел в свою жизнь: сердце его билось
тяжело и ровно, часы летели, он и не думал о сне. По временам только всплывала у него в голове мысль: «Да это неправда, это все вздор», — и он останавливался, поникал головою и снова принимался глядеть в свою жизнь.
От волнения Тит в первую минуту не
мог сказать слова, а только
тяжело дышал. Его худенькое старческое лицо
было покрыто потом, а маленькие глазки глядели с усталою покорностью. Народ набился в волость, но, к счастью Тита, большинство здесь составляли кержаки.
— Вам очень
тяжело? — спрашивала Нюрочка уже смелее. —
Может быть, вы хотите чаю? Я сейчас принесу.
Тяжело мне
быть без известий о семье и о вас всех, — одно сердце
может понять, чего ему это стоит; там я найду людей, с которыми я также душою связан, —
буду искать рассеяния в физических занятиях, если в них
будет какая-нибудь цель; кроме этого,
буду читать сколько возможно в комнате, где живут, как говорят, тридцать человек.
Вы уже знаете печальную, тяжелую весть из Иркутска. Сию минуту принесли мне письмо Волконского, который описывает кончину Никиты Муравьева и говорит, что с тою же почтою пишет к вам.
Тяжело будет вам услышать это горе. Писать не умею теперь. Говорить бы еще
мог, а лучше бы всего вместе помолчать и подумать.
Розанов никак не
мог додумать, что это за штука, и теперь ему стали понятны слова Стрепетова; но как дело уже
было кончено, то Розанов так это и бросил. Ему ужасно
тяжело и неприятно
было возвращаться к памятникам прошедшего, кипучего периода его московской жизни.
Это все, что я
мог желать, о чем, без сомнения, я стал бы и просить и в чем не отказали бы мне; но как
тяжело, как стыдно
было бы просить об этом!