Неточные совпадения
Скрипнул ящик комода, щелкнули ножницы, разорвалась какая-то ткань, отскочил стул, и полилась вода из крана самовара. Клим стал
крутить пуговицу тужурки, быстро оторвал ее и сунул в карман. Вынул платок, помахал им, как флагом, вытер лицо, в чем оно не нуждалось. В комнате
было темно, а за окном еще темнее, и казалось, что та, внешняя, тьма
может, выдавив стекла, хлынуть в комнату холодным потоком.
При подъеме на
крутые горы, в особенности с ношей за плечами, следует
быть всегда осторожным. Надо внимательно осматривать деревья, за которые приходится хвататься. Уже не говоря о том, что при падении такого рухляка сразу теряешь равновесие, но, кроме того, обломки сухостоя
могут еще разбить голову. У берез древесина разрушается всегда скорее, чем кора. Труха из них высыпается, и на земле остаются лежать одни берестяные футляры.
На рассвете (это
было 12 августа) меня разбудил Дерсу. Казаки еще спали. Захватив с собой гипсометры, мы снова поднялись на Сихотэ-Алинь. Мне хотелось смерить высоту с другой стороны седловины. Насколько я
мог уяснить, Сихотэ-Алинь тянется здесь в направлении к юго-западу и имеет пологие склоны, обращенные к Дананце, и
крутые к Тадушу. С одной стороны
были только мох и хвоя, с другой — смешанные лиственные леса, полные жизни.
Ориентировочным пунктом
может служить здесь высокая скалистая сопка, называемая старожилами-крестьянами Петуший гребень. Гора эта входит в состав водораздела между реками Тапоузой и Хулуаем. Подъем на перевал в истоках Хулуая длинный и пологий, но спуск к Тапоузе
крутой. Кроме этой сопки,
есть еще другая гора — Зарод; в ней находится Макрушинская пещера — самая большая, самая интересная и до сих пор еще не прослеженная до конца.
— Беда
будет! — говорили старые,
крутя головами. И везде, по всему широкому подворью есаула, стали собираться в кучки и слушать истории про чудного колдуна. Но все почти говорили разно, и наверно никто не
мог рассказать про него.
В каждой комнате, чуть ли не в каждом окне,
были у меня замечены особенные предметы или места, по которым я производил мои наблюдения: из новой горницы, то
есть из нашей спальни, с одной стороны виднелась Челяевская гора, оголявшая постепенно свой
крутой и круглый взлобок, с другой — часть реки давно растаявшего Бугуруслана с противоположным берегом; из гостиной чернелись проталины на Кудринской горе, особенно около круглого родникового озера, в котором
мочили конопли; из залы стекленелась лужа воды, подтоплявшая грачовую рощу; из бабушкиной и тетушкиной горницы видно
было гумно на высокой горе и множество сурчин по ней, которые с каждым днем освобождались от снега.
Нехлюдов
был нехорош собой: маленькие серые глаза, невысокий
крутой лоб, непропорциональная длина рук и ног не
могли быть названы красивыми чертами. Хорошего
было в нем только — необыкновенно высокий рост, нежный цвет лица и прекрасные зубы. Но лицо это получало такой оригинальный и энергический характер от узких, блестящих глаз и переменчивого, то строгого, то детски-неопределенного выражения улыбки, что нельзя
было не заметить его.
— Ей-богу, затрудняюсь, как вам ответить.
Может быть, за послабление, а вместе с тем и за строгость. Знаете что, — продолжал он уже серьезнее, — можно иметь какую угодно систему — самую строгую, тираническую, потом самую гуманную, широкую, — всегда найдутся люди весьма честные, которые часто из своих убеждений
будут выполнять ту или другую; но когда вам сегодня говорят: «
Крути!», завтра: «Послабляй!», послезавтра опять: «
Крути!»…
Конечно, лестница
была узкая, грязная,
крутая, никогда не освещенная; но таких ругательств, какие начались в третьем этаже, я бы никак не
мог приписать князю: взбиравшийся господин ругался, как извозчик.
Лузгин! мой милый, бесценный Лузгин! каким-то я застану тебя? все так же ли кипит в тебе кровь, так же ли ты безрасчетно добр и великодушен, по-прежнему ли одолевает тебя твоя молодость, которую тщетно усиливался ты растратить и вкривь и вкось: до того обильна, до того неистощима
была животворная струя ее? Или уходили сивку
крутые горки? или ты… но нет, не
может это
быть!
Пока я курил и думал, пришел Тоббоган. Он обратился ко мне, сказав, что Проктор просит меня зайти к нему в каюту, если я сносно себя чувствую. Я вышел. Волнение стало заметно сильнее к ночи. Шхуна, прилегая с размаха, поскрипывала на перевалах. Спустясь через тесный люк по
крутой лестнице, я прошел за Тоббоганом в каюту Проктора. Это
было чистое помещение сурового типа и так невелико, что между столом и койкой
мог поместиться только мат для вытирания ног. Каюта
была основательно прокурена.
Какой-нибудь дикарь, бродя по берегам реки или моря для добывания себе скудной пищи или беспечно отдыхая под тенью
крутого берега и растущих на нем деревьев, приметил стаи рыб, плавающих около берегов; видел, как голодные рыбы жадно хватают падающих на поверхность вод разных насекомых и древесные листья, и,
может быть, сам бросал их в воду, сначала забавляясь только быстрыми движениями рыб.
Боль
была настолько сильна, что и прелесть окружающего перестала существовать для меня. А идти домой не
могу — надо успокоиться. Шорох в овраге — и из-под самой
кручи передо мной вынырнул Дружок, язык высунул, с него каплет: собака потеет языком. Он ткнулся в мою больную ногу и растянулся на траве. Боль напомнила мне первый вывих ровно шестьдесят лет назад в задонских степях, когда табунщик-калмык, с железными руками, приговаривал успокоительно...
Место хватки
было самое негостеприимное:
крутой угор с редким лесом, который даже не
мог защитить от дождя. Напротив, через реку, поднималась совсем голая каменистая гряда, где курице негде
было спрятаться. Пришлось устраивать шалаши из хвои, но на всех не прихватывало инструменту, а к Порше и приступиться
было нельзя. Кое-как бабы упросили его пустить их обсушиться под палубы.
Надо мной расстилалось голубое небо, по которому тихо плыло и таяло сверкающее облако. Закинув несколько голову, я
мог видеть в вышине темную деревянную церковку, наивно глядевшую на меня из-за зеленых деревьев, с высокой
кручи. Вправо, в нескольких саженях от меня, стоял какой-то незнакомый шалаш, влево — серый неуклюжий столб с широкою дощатою крышей, с кружкой и с доской, на которой
было написано...
Вопрос
был нов и интересен, и Линочка положила карандаш. Оба, нахмурившись, смотрели друг на друга, вспоминая, что видели греческого, но только и
могли вспомнить, что гимназическую гипсовую Минерву с
крутым подбородком и толстыми губами.
Но подхватили сани и понесли по скользкому льду, и стало больно и нехорошо, раскатывает на поворотах, прыгает по ухабам — больно! — больно! — заблудились совсем и три дня не
могут найти дороги; ложатся на живот лошади, карабкаясь на
крутую и скользкую гору, сползают назад и опять карабкаются, трудно дышать, останавливается дыхание от натуги. Это и
есть спор, нелепые возражения, от которых смешно и досадно. Прислонился спиной к горячей печке и говорит убедительно, тихо и красиво поводя легкою рукою...
Я
мог бы, конечно, с великим удовольствием сесть и играть, катая вареные
крутые яйца, каковая игра называется «съешь скорлупку», — но
мог также уловить
суть несказанного в сказанном.
Такие места бывают по скатам гор и долинам, поросшим полевыми кустарниками, иногда по
крутым оврагам, покрытым мелкими древесными побегами, но не лесом: по крайней мере я не видывал, чтобы лиса пометала детей в настоящем лесу;
может быть, она знает по инстинкту, что на открытых местах безопаснее жить ее детям, что приближение всякой опасности виднее и что они, в случае надобности,
могут ту же минуту спрятаться в нору.
Я думал, что генерал сделает мне какое-нибудь замечание, но он промолчал; зато я заметил в лице его волнение и беспокойство.
Может быть, при
крутых его обстоятельствах, ему просто тяжело
было выслушать, что такая почтительная груда золота пришла и ушла в четверть часа у такого нерасчетливого дурака, как я.
Вы отгадаете, конечно,
Кто этот гость нежданый
был.
Немного,
может быть, поспешно
Любовник смелый поступил;
Но впрочем, взявши в рассмотренье
Его минувшее терпенье
И рассудив, легко поймешь,
Зачем рискует молодежь.
Кивнув легонько головою,
Он к Дуне молча подошел
И на лицо ее навел
Взор, отуманенный тоскою;
Потом стал длинный ус
крутить,
Вздохнул, и начал говорить...
Успокоив, сколь
могла, матушку и укрыв ее на постели одеялом, пошла
было гневная Устинья в Парашину светлицу, но, проходя сенями, взглянула в окошко и увидела, что на бревнах в огороде сидит Василий Борисыч… Закипело ретивое… Себя не помня, мигом слетела она с
крутой лестницы и, забыв, что скитской девице не след середь бела дня, да еще в мирском доме, видеться один на один с молодым человеком, стрелой промчалась двором и вихрем налетела на Василья Борисыча.
— Чтоб отец твоих слез не видал, — повелительно сказала Фленушка. — Он крут, так и с ним надо
быть крутой. Дело на хорошей дороге, не испорть. А про Алексея отцу сказать и думать не
моги.
Три ярких глаза набегающих —
Нежней румянец,
круче локон:
Быть может, кто из проезжающих
Посмотрит пристальней из окон…
Шумно ужинали, смеялись.
Пили пиво и коньяк. Воронько молчаливо сидел, — прямой, с серьезными, глядящими в себя глазами, с нависшим на очки
крутым лбом. Такая обычная, седенькая, слегка растрепанная бородка… Сколько сотен,
может быть, тысяч жизней на его совести! А все так просто, по-товарищески, разговаривают с ним, и он смотрит так спокойно… Катя искала в этих глазах за очками скрытой, сладострастной жестокости, — не
было. Не
было и «великой тайной грусти».
Никогда еще не
была я так безжалостна к моему коню, никогда так не хлестала
крутых боков Шалого крошечной нагайкой. Верный конь понимал меня и нес быстро-быстро. В мозгу моем проносились обрывки бредней вещуньи. Я хотя и считала их вздором, но не
могла выгнать из мыслей. Я рвалась домой…
Силоамский побежал вверх по
крутым ступенькам лестницы и отворил дверь. Когда Теркин проходил мимо, на него пахнуло водкой. Но он уже не чувствовал ни злобы, ни неловкости от этой встречи. Вся история с его наказанием представлялась ему в туманной дали. Не за себя, а скорее за отца
могло ему сделаться больно, если б в нем разбередили память о тех временах. Бывший писарь
был слишком теперь жалок и лакейски низмен… Вероятно, и остальные «вороги» Ивана Прокофьича показались бы ему в таком же роде.
Дворником
был дурачок Петенька. Лет под сорок, редкая черная бороденка, очень
крутой и высокий лоб уродливо навис над лицом. Говорил косноязычно и в нос, понимать
было трудно. Самую черную работу он еще
мог делать, — рубить дрова, копать землю в саду, ко уж поручить ему печку протопить
было опасно, — наделает пожару. И опять: как такому отказать? Куда он денется?
— Граф просит меня об одной милости у государя — оставить вас на прежнем месте в Новгороде, обещая уже более не беспокоить государя о назначении ему врача. Скажите, пожалуйста, что за причина столь быстрого и
крутого поворота?
Может быть, вы сами умоляли графа остаться в Новгороде?
«Слово и дело»
было созданием Великого Петра и являлось, при его
крутых преобразованиях, крайней для него необходимостью. Почти во все свое царствование он не
мог быть спокоен. Тайная крамола не дремала и старалась подточить в зародыше то, что стоило Великому императору много трудов и много денег. Таким образом насилие порождало насилие. Да и в нравах того века это
было делом весьма естественным.
Княжна не забыла, да и не
могла забыть одного эпизода прошлого лета. Гуляя в парке вечером, она раз заметила князю Владимиру Яковлевичу, что стоявшая в глубине парка китайская беседка
была бы более на месте около пруда, на
крутом ее берегу, самом живописном месте парка. Она сказала это так, вскользь и через несколько минут даже забыла о сказанном.
Ветер с воем мчался вдоль реки. За ним, прыгая с тучи на тучу, яростно гнался гром. Сверкнула молния, осветив встревоженную речную гладь и высокие прибрежные обрывы. На одном обрыве что-то неподвижно и ярко белело над самою
кручею. Борька удивился: что это
может быть? Человек — не человек. Белье, что ли, развесили сушиться и забыли?