Неточные совпадения
Артемий Филиппович. Человек десять осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, —
может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают.
Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Брат лег и ― спал или не спал ― но, как
больной, ворочался, кашлял и, когда не
мог откашляться, что-то ворчал. Иногда, когда он тяжело вздыхал, он говорил: «Ах, Боже мой» Иногда, когда мокрота душила его, он с досадой выговаривал: «А! чорт!» Левин долго не спал, слушая его. Мысли Левина
были самые разнообразные, но конец всех мыслей
был один: смерть.
После помазания
больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он
был, как ни очевидно
было при взгляде на него, что он не
может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
Он не
мог теперь никак примирить свое недавнее прощение, свое умиление, свою любовь к
больной жене и чужому ребенку с тем, что теперь
было, то
есть с тем, что, как бы в награду зa всё это, он теперь очутился один, опозоренный, осмеянный, никому не нужный и всеми презираемый.
Предсказание Марьи Николаевны
было верно.
Больной к ночи уже
был не в силах поднимать рук и только смотрел пред собой, не изменяя внимательно сосредоточенного выражения взгляда. Даже когда брат или Кити наклонялись над ним, так, чтоб он
мог их видеть, он так же смотрел. Кити послала за священником, чтобы читать отходную.
— Ты сказал, чтобы всё
было, как
было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники,
может быть, ты больше числом знал женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до
больного места. — Но я женат, и поверь, что, узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
— Ах, она гадкая женщина! Кучу неприятностей мне сделала. — Но он не рассказал, какие
были эти неприятности. Он не
мог сказать, что он прогнал Марью Николаевну за то, что чай
был слаб, главное же, за то, что она ухаживала за ним, как за
больным. ― Потом вообще теперь я хочу совсем переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, делал глупости, но состояние ― последнее дело, я его не жалею.
Было бы здоровье, а здоровье, слава Богу, поправилось.
Всё это знал Левин, и ему мучительно, больно
было смотреть на этот умоляющий, полный надежды взгляд и на эту исхудалую кисть руки, с трудом поднимающуюся и кладущую крестное знамение на тугообтянутый лоб, на эти выдающиеся плечи и хрипящую пустую грудь, которые уже не
могли вместить в себе той жизни, о которой
больной просил.
Но хотя я перерыл все комоды, я нашел только в одном — наши дорожные зеленые рукавицы, а в другом — одну лайковую перчатку, которая никак не
могла годиться мне: во-первых, потому, что
была чрезвычайно стара и грязна, во-вторых, потому, что
была для меня слишком велика, а главное потому, что на ней недоставало среднего пальца, отрезанного, должно
быть, еще очень давно, Карлом Иванычем для
больной руки.
— А я так даже подивился на него сегодня, — начал Зосимов, очень обрадовавшись пришедшим, потому что в десять минут уже успел потерять нитку разговора с своим
больным. — Дня через три-четыре, если так пойдет, совсем
будет как прежде, то
есть как
было назад тому месяц, али два… али, пожалуй, и три? Ведь это издалека началось да подготовлялось… а? Сознаётесь теперь, что,
может, и сами виноваты
были? — прибавил он с осторожною улыбкой, как бы все еще боясь его чем-нибудь раздражить.
Они хотели
было говорить, но не
могли. Слезы стояли в их глазах. Они оба
были бледны и худы; но в этих
больных и бледных лицах уже сияла заря обновленного будущего, полного воскресения в новую жизнь. Их воскресила любовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого.
— Ведь обыкновенно как говорят? — бормотал Свидригайлов, как бы про себя, смотря в сторону и наклонив несколько голову. — Они говорят: «Ты болен, стало
быть, то, что тебе представляется,
есть один только несуществующий бред». А ведь тут нет строгой логики. Я согласен, что привидения являются только
больным; но ведь это только доказывает, что привидения
могут являться не иначе как
больным, а не то что их нет самих по себе.
Выходило, что или тот человек еще ничего не донес, или… или просто он ничего тоже не знает и сам, своими глазами, ничего не видал (да и как он
мог видеть?), а стало
быть, все это, вчерашнее, случившееся с ним, Раскольниковым, опять-таки
было призрак, преувеличенный раздраженным и
больным воображением его.
— По закону мы обязаны известить полицию, так как все
может быть, а
больная оставила имущество. Но мы, извините, справились, установили, что вы законный супруг, то будто бы все в порядке. Однако для твердости вам следовало бы подарить помощнику пристава рублей пятьдесят… Чтобы не беспокоили, они это любят. И притом — напуганы, — время ненадежное…
Клим постоял, затем снова сел, думая: да, вероятно, Лидия, а
может быть, и Макаров знают другую любовь, эта любовь вызывает у матери, у Варавки, видимо, очень ревнивые и завистливые чувства. Ни тот, ни другая даже не посетили
больного. Варавка вызвал карету «Красного Креста», и, когда санитары, похожие на поваров, несли Макарова по двору, Варавка стоял у окна, держа себя за бороду. Он не позволил Лидии проводить
больного, а мать, кажется, нарочно ушла из дома.
Самгин чувствовал, что эта большеглазая девица не верит ему, испытывает его. Непонятно
было ее отношение к сводному брату; слишком часто и тревожно останавливались неприятные глаза Татьяны на лице Алексея, — так следит жена за мужем с
больным сердцем или склонным к неожиданным поступкам, так наблюдают за человеком, которого хотят, но не
могут понять.
Проводив ее, чувствуя себя
больным от этой встречи, не желая идти домой, где пришлось бы снова сидеть около Инокова, — Самгин пошел в поле. Шел по тихим улицам и думал, что не скоро вернется в этот город,
может быть — никогда. День
был тихий, ясный, небо чисто вымыто ночным дождем, воздух живительно свеж, рыжеватый плюш дерна источал вкусный запах.
«
Больная, хитрая бестия. Когда он говорит настоящее свое, то, чему верит?
Может быть, на этот раз, пьяный, он скажет о себе больше, чем всегда?»
— Десять часов. Вам пора спать, — сказал он. — Вероятно, через три недели вы
сможете покинуть больницу. Тогда позвоните мне, —
быть может, я дам вам работу в нашей амбулатории: записывать имена приходящих
больных. А спускаясь по темной лестнице, зажигайте… хотя бы спичку.
—
Есть больные, — строго заметила Марфенька, — а безобразных нет! Ребенок не
может быть безобразен. Он еще не испорчен ничем.
Отчего же милее?
Может быть, бабушка теперь щадит ее, думалось Вере, оттого, что ее женское, глубокое сердце открылось состраданию. Ей жаль карать бедную,
больную, покаявшуюся, — и она решилась покрыть ее грех христианским милосердием.
— Лжец! — обозвал он Рубенса. — Зачем, вперемежку с любовниками, не насажал он в саду нищих в рубище и умирающих
больных: это
было бы верно!.. А
мог ли бы я? — спросил он себя. Что бы
было, если б он принудил себя жить с нею и для нее? Сон, апатия и лютейший враг — скука! Явилась в готовой фантазии длинная перспектива этой жизни, картина этого сна, апатии, скуки: он видел там себя, как он
был мрачен, жосток, сух и как,
может быть, еще скорее свел бы ее в могилу. Он с отчаянием махнул рукой.
В ожидании какого-нибудь серьезного труда, какой
могла дать ей жизнь со временем, по ее уму и силам, она положила не избегать никакого дела, какое представится около нее, как бы оно просто и мелко ни
было, — находя, что, под презрением к мелкому, обыденному делу и под мнимым ожиданием или изобретением какого-то нового, еще небывалого труда и дела, кроется у большей части просто лень или неспособность, или, наконец,
больное и смешное самолюбие — ставить самих себя выше своего ума и сил.
Есть больные воспоминания, мой милый, причиняющие действительную боль; они
есть почти у каждого, но только люди их забывают; но случается, что вдруг потом припоминают, даже только какую-нибудь черту, и уж потом отвязаться не
могут.
— Да,
была, — как-то коротко ответила она, не подымая головы. — Да ведь ты, кажется, каждый день ходишь к
больному князю? — спросила она как-то вдруг, чтобы что-нибудь сказать,
может быть.
— Ну, вот и прекрасно. Сюда, видите ли, приехал англичанин, путешественник. Он изучает ссылку и тюрьмы в Сибири. Так вот он у нас
будет обедать, и вы приезжайте. Обедаем в пять, и жена требует исполнительности. Я вам тогда и ответ дам и о том, как поступить с этой женщиной, а также о
больном.
Может быть, и можно
будет оставить кого-нибудь при нем.
Все эти гости
были самым
больным местом в душе Привалова, и он никак не
мог понять, что интересного
могла находить Зося в обществе этой гуляющей братии. Раз, когда Привалов зашел в гостиную Зоси, он сделался невольным свидетелем такой картины: «Моисей» стоял в переднем углу и, закрывшись ковром, изображал архиерея, Лепешкин служил за протодьякона, а Половодов, Давид, Иван Яковлич и горные инженеры представляли собой клир. Сама Зося хохотала как сумасшедшая.
Слабое движение руки, жалко опустившейся на одеяло,
было ответом, да глаза раскрылись шире, и в них мелькнуло сознание живого человека. Привалов посидел около
больного с четверть часа; доктор сделал знак, что продолжение этого безмолвного визита
может утомить
больного, и все осторожно вышли из комнаты. Когда Привалов начал прощаться, девушка проговорила...
— Если вы не заботитесь о себе, то подумайте о вашей дочери, — говорил доктор, когда Надежда Васильевна не хотела следовать его советам. —
Больному вы не принесете особенной пользы, а себя
можете окончательно погубить.
Будьте же благоразумны…
И вот постепенно, в расстроенном и
больном мозгу его созидается мысль — страшная, но соблазнительная и неотразимо логическая: убить, взять три тысячи денег и свалить все потом на барчонка: на кого же и подумают теперь, как не на барчонка, кого же
могут обвинить, как не барчонка, все улики, он тут
был?
О, я вполне убежден вместе с судом и с прокуратурой, что Иван Карамазов —
больной и в горячке, что показание его действительно
могло быть отчаянною попыткой, замышленною притом же в бреду, спасти брата, свалив на умершего.
«А
может быть, падучая
была настоящая.
Больной вдруг очнулся, услыхал крик, вышел» — ну и что же? Посмотрел да и сказал себе: дай пойду убью барина? А почему он узнал, что тут
было, что тут происходило, ведь он до сих пор лежал в беспамятстве? А впрочем, господа,
есть предел и фантазиям.
Илюша же и говорить не
мог. Он смотрел на Колю своими большими и как-то ужасно выкатившимися глазами, с раскрытым ртом и побледнев как полотно. И если бы только знал не подозревавший ничего Красоткин, как мучительно и убийственно
могла влиять такая минута на здоровье
больного мальчика, то ни за что бы не решился выкинуть такую штуку, какую выкинул. Но в комнате понимал это,
может быть, лишь один Алеша. Что же до штабс-капитана, то он весь как бы обратился в самого маленького мальчика.
Но мигом поняв
больным сердцем своим, что,
может быть, потому-то эта женщина и скрывала этого нового соперника, потому-то и обманывала его давеча, что этот вновь прилетевший соперник
был слишком для нее не фантазией и не фикцией, а составлял для нее все, все ее упование в жизни, — мигом поняв это, он смирился.
Да к тому же Митя его даже и за человека теперь считать не
мог, ибо известно
было всем и каждому в городе, что это лишь
больная развалина, сохранившая отношения с Грушенькой, так сказать, лишь отеческие, а совсем не на тех основаниях, как прежде, и что это уже давно так, уже почти год как так.
Осмотрев
больного тщательно (это
был самый тщательный и внимательный доктор во всей губернии, пожилой и почтеннейший старичок), он заключил, что припадок чрезвычайный и «
может грозить опасностью», что покамест он, Герценштубе, еще не понимает всего, но что завтра утром, если не помогут теперешние средства, он решится принять другие.
Когда Алеша с тревогой и с болью в сердце вошел в келью старца, то остановился почти в изумлении: вместо отходящего
больного,
может быть уже без памяти, каким боялся найти его, он вдруг его увидал сидящим в кресле, хотя с изможженным от слабости, но с бодрым и веселым лицом, окруженного гостями и ведущего с ними тихую и светлую беседу.
— Вы обо всем нас
можете спрашивать, — с холодным и строгим видом ответил прокурор, — обо всем, что касается фактической стороны дела, а мы, повторяю это, даже обязаны удовлетворять вас на каждый вопрос. Мы нашли слугу Смердякова, о котором вы спрашиваете, лежащим без памяти на своей постеле в чрезвычайно сильном,
может быть, в десятый раз сряду повторявшемся припадке падучей болезни. Медик, бывший с нами, освидетельствовав
больного, сказал даже нам, что он не доживет,
может быть, и до утра.
— Если бы я даже эту самую штуку и мог-с, то
есть чтобы притвориться-с, и так как ее сделать совсем нетрудно опытному человеку, то и тут я в полном праве моем это средство употребить для спасения жизни моей от смерти; ибо когда я в болезни лежу, то хотя бы Аграфена Александровна пришла к ихнему родителю, не
могут они тогда с
больного человека спросить: «Зачем не донес?» Сами постыдятся.
Но скажут мне,
может быть, он именно притворился, чтоб на него, как на
больного, не подумали, а подсудимому сообщил про деньги и про знаки именно для того, чтоб тот соблазнился и сам пришел, и убил, и когда, видите ли, тот, убив, уйдет и унесет деньги и при этом, пожалуй, нашумит, нагремит, разбудит свидетелей, то тогда, видите ли, встанет и Смердяков, и пойдет — ну что же делать пойдет?
— Не стану я вас, однако, долее томить, да и мне самому, признаться, тяжело все это припоминать. Моя
больная на другой же день скончалась. Царство ей небесное (прибавил лекарь скороговоркой и со вздохом)! Перед смертью попросила она своих выйти и меня наедине с ней оставить. «Простите меня, говорит, я,
может быть, виновата перед вами… болезнь… но, поверьте, я никого не любила более вас… не забывайте же меня… берегите мое кольцо…»
Но через четыре дня
было уже очевидно для нее, что
больной почти перестал
быть больным, улики ее скептицизму
были слишком ясны: в этот вечер они втроем играли в карты, Лопухов уже полулежал, а не лежал, и говорил очень хорошим голосом. Кирсанов
мог прекратить свои сонные дежурства и объявил об этом.
Служители судили иначе: «Ну, этого Кирсанов берет в свою палату, — значит, труден», говорили они между собою, а потом
больному: «
Будь благонадежен: против этого лекаря редкая болезнь
может устоять, мастер: и как
есть, отец».
Прудон сидит у кровати
больного и говорит, что он очень плох потому и потому. Умирающему не поможешь, строя идеальную теорию о том, как он
мог бы
быть здоров, не
будь он болен, или предлагая ему лекарства, превосходные сами по себе, но которых он принять не
может или которых совсем нет налицо.
В этой гостиной, на этом диване я ждал ее, прислушиваясь к стону
больного и к брани пьяного слуги. Теперь все
было так черно… Мрачно и смутно вспоминались мне, в похоронной обстановке, в запахе ладана — слова, минуты, на которых я все же не
мог нe останавливаться без нежности.
…Я ждал ее больше получаса… Все
было тихо в доме, я
мог слышать оханье и кашель старика, его медленный говор, передвиганье какого-то стола… Хмельной слуга приготовлял, посвистывая, на залавке в передней свою постель, выругался и через минуту захрапел… Тяжелая ступня горничной, выходившей из спальной,
была последним звуком… Потом тишина, стон
больного и опять тишина… вдруг шелест, скрыпнул пол, легкие шаги — и белая блуза мелькнула в дверях…
Тюфяев
был настоящий царский слуга, его оценили, но мало. В нем византийское рабство необыкновенно хорошо соединялось с канцелярским порядком. Уничтожение себя, отречение от воли и мысли перед властью шло неразрывно с суровым гнетом подчиненных. Он бы
мог быть статский Клейнмихель, его «усердие» точно так же превозмогло бы все, и он точно так же штукатурил бы стены человеческими трупами, сушил бы дворец людскими легкими, а молодых людей инженерного корпуса сек бы еще
больнее за то, что они не доносчики.
Как-то вышло, что суд присудил Ф. Стрельцова только на несколько месяцев в тюрьму. Отвертеться не
мог — пришлось отсиживать, но сказался
больным,
был отправлен в тюремную больницу, откуда каким-то способом — говорили, в десять тысяч это обошлось, — очутился дома и, сидя безвыходно, резал купоны…
Доктор вдруг замолчал, нахмурился и быстро начал прощаться. Мисс Дудль, знавшая его семейную обстановку, пожалела доктора, которого,
может быть, ждет дома неприятная семейная сцена за лишние полчаса, проведенные у постели
больной. Но доктор не пошел домой, а бесцельно бродил по городу часа три, пока не очутился у новой вальцовой мельницы Луковникова.
Стабровский действительно перерыл всю литературу о нервных болезнях и модной наследственности, и чем больше читал, тем больше приходил в отчаяние. Он в своем отцовском эгоизме дошел до того, что точно
был рад, когда Устенька серьезно заболела тифом, будто от этого
могло быть легче его Диде. Потом он опомнился, устыдился и старался выкупить свою несправедливость усиленным вниманием к
больной.