Неточные совпадения
Он не хотел видеть и не видел, что в
свете уже
многие косо смотрят
на его жену, не хотел понимать и не понимал, почему жена его особенно настаивала
на том, чтобы переехать в Царское, где
жила Бетси, откуда недалеко было до лагеря полка Вронского.
Известно, что есть
много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила
на свет, сказавши: «
Живет!» Такой же самый крепкий и
на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе и в силу такого неповорота редко глядел
на того, с которым говорил, но всегда или
на угол печки, или
на дверь.
Анфиса (читает). «У меня все готово. Докажите, что вы меня любите не
на словах только, а
на самом деле. Доказательств моей любви вы видели
много. Для вас я бросил
свет, бросил знакомство, оставил все удовольствия и развлечения и
живу более года в этой дикой стороне, в которой могут
жить только медведи да Бальзаминовы…»
— Да, — продолжал Овсяников со вздохом, —
много воды утекло с тех пор, как я
на свете живу: времена подошли другие.
Добрые и умные люди написали
много книг о том, как надобно
жить на свете, чтобы всем было хорошо; и тут самое главное, — говорят они, — в том, чтобы мастерские завести по новому порядку.
Разве можно так
жить, когда
на свете так
много хорошего?
Она со слезами благодарности сообщила мне, что только чрез вас и чрез помощь вашу и
живет на свете; она
много ожидает от вас в будущем и горячо верит в будущие ваши успехи…
В своей чересчур скромной обстановке Женни, одна-одинешенька, додумалась до
многого. В ней она решила, что ее отец простой, очень честный и очень добрый человек, но не герой, точно так же, как не злодей; что она для него дороже всего
на свете и что потому она станет
жить только таким образом, чтобы заплатить старику самой теплой любовью за его любовь и осветить его закатывающуюся жизнь. «Все другое
на втором плане», — думала Женни.
«С тех пор, как я
живу на свете, мне часто приходится слышать от
многих частных людей возмущение против этой ужасающей привычки международного убиения. Все признают и оплакивают это зло; но как ему помочь? Очень часто пытались уничтожить дуэли: это казалось так легко! Так нет же! Все усилия, сделанные для достижения этой цели, ни к чему не послужили и никогда ни к чему не послужат.
« — Дело в том, — сказал он сегодня, час назад, — дело в том, что
живёт на свете велие множество замученных, несчастных, а также глупых и скверных людей, а пока их столь
много, сколь ни любомудрствуй, ни ври и ни лицемерь, а хорошей жизни для себя никому не устроить.
Я, любезный Дмитрий Яковлевич, долго
жил на свете и не похвастаюсь умом, а
много наметался.
Как-то ночевал у меня Антоша Чехонте. Так мы всю ночь, будучи оба трезвые, провожали Лиодора, а он непременно нас, и так до
света. Был ли он женат или просто
много лет
жил с этой женщиной, никто не знал. Он ее никак не рекомендовал, а она вела себя, как жена. Каждому приходящему совала лещом руку и сразу тащила
на стол водку.
Кручинина. Я опытнее вас и больше
жила на свете; я знаю, что в людях есть
много благородства,
много любви, самоотвержения, особенно в женщинах.
Коринкина. Вероятно.
Много надо опытности,
много надо
пожить на свете, чтобы выучиться отличать настоящее чувство от поддельного.
— Не досадуйте; я смеюсь тому, что вы сами себе враг, и если б вы попробовали, то вам и удалось, может быть, хоть бы и
на улице дело было; чем проще, тем лучше… Ни одна добрая женщина, если только она не глупа или особенно не сердита
на что-нибудь в эту минуту, не решилась бы отослать вас без этих двух слов, которых вы так робко вымаливаете… Впрочем, что я! конечно, приняла бы вас за сумасшедшего. Я ведь судила по себе. Сама-то я
много знаю, как люди
на свете живут!
«Среди океана
живет морской змей в версту длиною. Редко, не более раза в десять лет, он подымается со дна
на поверхность и дышит. Он одинок. Прежде их было
много, самцов и самок, но столько они делали зла мелкой рыбешке, что бог осудил их
на вымирание, и теперь только один старый, тысячелетний змей-самец сиротливо доживает свои последние годы. Прежние моряки видели его — то здесь, то там — во всех странах
света и во всех океанах.
Она рассказала брату, как губернский лев с первого ее появления в обществе начал за ней ухаживать, как она сначала привыкла его видеть, потом стала находить удовольствие его слушать и потом начала о нем беспрестанно думать: одним словом, влюбилась, и влюбилась до такой степени, что в обществе и дома начала замечать только его одного; все другие мужчины казались ей совершенно ничтожными, тогда как он владел всеми достоинствами: и умом, и красотою, и образованием, а главное, он был очень несчастлив; он очень
много страдал прежде, а теперь
живет на свете с растерзанным сердцем, не зная, для кого и для чего.
— Зачем же смешивать себя с толпою? Почему же не быть исключением? Я, Катерина Архиповна, не мальчик; я
много жил и
много размышлял. Я видел уже
свет и людей и убедился, что человек может быть счастлив только в семейной жизни… Да и неужели же вы думаете, что кто бы это ни был, женясь
на Марье Антоновне, может разлюбить это дивное существо: для этого надо быть не человеком, а каким-то зверем бесчувственным.
Их всегда было
много в нем; оборванные, полуголодные, боящиеся солнечного
света, они
жили в этой развалине, как совы, и мы с Коноваловым были среди них желанными гостями, потому что и он и я, уходя из пекарни, брали по караваю белого хлеба, дорогой покупали четверть водки и целый лоток «горячего» — печенки, легкого, сердца, рубца.
На два-три рубля мы устраивали очень сытное угощение «стеклянным людям», как их называл Коновалов.
— Нет, это что-о! Не в том сила! А просто я есть заразный человек… Не доля мне
жить на свете… Ядовитый дух от меня исходит. Как я близко к человеку подойду, так сейчас он от меня и заражается. И для всякого я могу с собой принести только горе… Ведь ежели подумать — кому я всей моей жизнью удовольствие принес? Никому! А тоже, со
многими людьми имел дело… Тлеющий я человек…
Ох, и люта же тоска
на бродягу
живет! Ночка-то темная, тайга-то глухая… дождем тебя моет, ветром тебя сушит, и
на всем-то,
на всем белом
свете нет тебе родного угла, ни приюту… Все вот
на родину тянешься, а приди
на родину, там тебя всякая собака за бродягу знает. А начальства-то
много, да начальство-то строго… Долго ли
на родине погуляешь — опять тюрьма!
Может, как вы еще молоденьким-то сюда приезжали, так я заглядывалась и засматривалась
на вас, и сколь
много теперь всем сердцем своим пристрастна к вам и жалею вас, сказать того не могу, и мое такое теперь намеренье, барин… пускай там, как собирается: ножом, что ли, режет меня али в реке топит, а мне либо около вас
жить, либо совсем не быть
на белом
свете: как хотите, так и делайте то!
Надя. Честных людей
много на свете, Платон Алексеич. Случается и мне говорить с ними. А из ученых и образованных, кому же, кроме вас, охота заниматься мною? Смотрела, как
живут люди.
— Худых дел у меня не затеяно, — отвечал Алексей, — а тайных дум, тайных страхов довольно… Что тебе поведаю, — продолжал он, становясь перед Пантелеем, — никто доселе не знает. Не говаривал я про свои тайные страхи ни попу
на духу, ни отцу с матерью, ни другу, ни брату, ни родной сестре… Тебе все скажу… Как
на ладонке раскрою… Разговори ты меня, Пантелей Прохорыч, научи меня, пособи горю великому. Ты
много на свете живешь,
много видал, еще больше того от людей слыхал… Исцели мою скорбь душевную.
Заморозь чугун с водой — он окаменеет. Поставь замороженный чугун в огонь: станет лед трескаться, таять, пошевеливаться; станет вода качаться, бульки пускать; потом, как станет кипеть, загудит, завертится. То же делается и
на свете от тепла. Нет тепла — все мертво; есть тепло — все движется и
живет. Мало тепла — мало движенья; больше тепла — больше движенья;
много тепла —
много движенья; очень
много тепла — и очень
много движенья.
Совы видят в темноте, но слепнут при солнечном
свете. То же бывает и с людьми учеными. Они знают
много ненужных научных пустяков, но ничего не знают и не могут знать о самом нужном для жизни: о том, как надо человеку
жить на свете.
В самом деле, зачем человеку лишать себя чего-либо, беспокоиться, тревожиться не для себя, а для человека, которого он не знает, и такого, каких
много на свете? Объяснить это можно только тем, что тот, кто делает добро не себе, а другим, знает, что тот, кому он делает добро, не отдельное от него существо, а то же самое существо, каким
живет и он, только в другом виде.
Мы всё находим, только самих себя не умеем найти. Удивительное дело! Человек
живет на свете много лет и не может заметить за собою, когда он чувствует себя лучше всего. Только бы замечал это человек, и ему ясно станет, в чем его истинное благо; ясно станет то, что хорошо ему бывает только тогда, когда в душе его любовь к людям.
— И, подумаешь,
много всяких народов, ваше благородие,
живет на свете. Каких только не повидаешь нациев… Домой, коли
на побывку после плавания пустят, придешь — так в деревне и не поверят, что такие народы есть… Пожалуйте, ваше благородие, пинджак.
—
Много ты
на свете жил, а, надо правду говорить,
жить не гораздо умел.
Живя на свете, я убедилась, что я была не права, считая безнатурным одного Висленева; предо мною вскрылись с этой же стороны очень
много людей, за которых мне приходилось краснеть.
— Беда, говорят, православные, быть богатым человеком, купцом или вроде. Нет денег — нет и заботы, есть деньги — держись всё время за карман, чтоб злые люди не украли. Страшно
жить на свете, у которого денег
много.
— Я говорила тебе ранее то, что тогда внушало мне справедливое сердце, но теперь скажу другое: не сокрушайся о том, что потерял нажитое богатство. Мы еще имеем глаза, чтобы видеть, и руки, чтобы ими трудиться: мы можем достать хлеб и кров для наших детей трудами рук наших. Ведь этак
живут еще очень
многие люди
на свете.