Неточные совпадения
Как в ноги губернаторше
Я пала, как заплакала,
Как стала говорить,
Сказалась усталь долгая,
Истома непомерная,
Упередилось времечко —
Пришла моя
пора!
Спасибо губернаторше,
Елене Александровне,
Я столько благодарна ей,
Как матери родной!
Сама крестила мальчика
И имя Лиодорушка —
Младенцу избрала…
— О, в этом мы уверены, что ты можешь не
спать и другим не давать, — сказала Долли мужу с тою чуть заметною иронией, с которою она теперь почти всегда относилась к своему мужу. — А по-моему, уж теперь
пора….
Я пойду,
я не ужинаю.
—
Мне нечего говорить. Да и… — вдруг быстро сказала она, с трудом удерживая улыбку, — право
пора спать.
Уже было поздно и темно, когда
я снова отворил окно и стал звать Максима Максимыча, говоря, что
пора спать; он что-то пробормотал сквозь зубы;
я повторил приглашение, — он ничего не отвечал.
—
Я не хочу
спать, мамаша, — ответишь ей, и неясные, но сладкие грезы наполняют воображение, здоровый детский сон смыкает веки, и через минуту забудешься и
спишь до тех
пор, пока не разбудят. Чувствуешь, бывало, впросонках, что чья-то нежная рука трогает тебя; по одному прикосновению узнаешь ее и еще во сне невольно схватишь эту руку и крепко, крепко прижмешь ее к губам.
— Auf, Kinder, auf!.. s’ist Zeit. Die Mutter ist schon im Saal, [Вставать, дети, вставать!..
пора. Мать уже в зале (нем.).] — крикнул он добрым немецким голосом, потом подошел ко
мне, сел у ног и достал из кармана табакерку.
Я притворился, будто
сплю. Карл Иваныч сначала понюхал, утер нос, щелкнул пальцами и тогда только принялся за
меня. Он, посмеиваясь, начал щекотать мои пятки. — Nu, nun, Faulenzer! [Ну, ну, лентяй! (нем.).] — говорил он.
— Эх, Анна Сергеевна, станемте говорить правду. Со
мной кончено.
Попал под колесо. И выходит, что нечего было думать о будущем. Старая шутка смерть, а каждому внове. До сих
пор не трушу… а там придет беспамятство, и фюить!(Он слабо махнул рукой.) Ну, что ж
мне вам сказать…
я любил вас! это и прежде не имело никакого смысла, а теперь подавно. Любовь — форма, а моя собственная форма уже разлагается. Скажу
я лучше, что какая вы славная! И теперь вот вы стоите, такая красивая…
— Лекарская? — повторила Фенечка и повернулась к нему. — А знаете что? Ведь с тех
пор, как вы
мне те капельки дали, помните? уж как Митя
спит хорошо!
Я уж и не придумаю, как
мне вас благодарить; такой вы добрый, право.
—
Я нахожу, что
пора спать, вот что, — сказал он. — У
меня завтра куча работы…
— Десять часов. Вам
пора спать, — сказал он. — Вероятно, через три недели вы сможете покинуть больницу. Тогда позвоните
мне, — быть может,
я дам вам работу в нашей амбулатории: записывать имена приходящих больных. А спускаясь по темной лестнице, зажигайте… хотя бы спичку.
— И
я с вами пойду, — сказал он Райскому и, надевши фуражку, в одно мгновение выскочил из окна, но прежде задул свечку у Леонтья, сказав: — Тебе
спать пора: не сиди по ночам. Смотри, у тебя опять рожа желтая и глаза ввалились!
Мне стало досадно, но Версилов вдруг прервал разговор, встал и объявил, что
пора идти
спать.
Я попал в театр в первый раз в жизни, в любительский спектакль у Витовтовой; свечи, люстры, дамы, военные, генералы, девицы, занавес, ряды стульев — ничего подобного
я до сих
пор не видывал.
— Вот так-то, хороша-хороша, да до
поры до времени, а
попади ей вожжа под хвост, она то сделает, что и вздумать нельзя… Верно
я говорю. Вы
меня, барин, извините.
Я выпил, ну, что же теперь делать… — сказал фабричный и стал укладываться
спать, положив голову на колени улыбающейся жены.
В полдень погода не изменилась. Ее можно было бы описать в двух словах: туман и дождь. Мы опять просидели весь день в палатках.
Я перечитывал свои дневники, а стрелки
спали и пили чай. К вечеру поднялся сильный ветер. Царствовавшая дотоле тишина в природе вдруг нарушилась. Застывший воздух пришел в движение и одним могучим
порывом сбросил с себя апатию.
К утру ветер начал стихать. Сильные
порывы сменялись периодами затишья. Когда рассвело,
я не узнал места: одна фанза была разрушена до основания, у другой выдавило стену; много деревьев, вывороченных с корнями, лежало на земле. С восходом солнца ветер
упал до штиля; через полчаса он снова начал дуть, но уже с южной стороны.
— Ну, старина,
пора и нам соснуть часок, — обратился
я к своему спутнику, но Дерсу уже
спал, прислонившись к валежине, лежащей на земле около костра.
— Эх! — сказал он, — давайте-ка о чем-нибудь другом говорить или не хотите ли в преферансик по маленькой? Нашему брату, знаете ли, не след таким возвышенным чувствованиям предаваться. Наш брат думай об одном: как бы дети не пищали да жена не бранилась. Ведь
я с тех
пор в законный, как говорится, брак вступить успел… Как же… Купеческую дочь взял: семь тысяч приданого. Зовут ее Акулиной; Трифону-то под стать. Баба, должен
я вам сказать, злая, да благо
спит целый день… А что ж преферанс?
И с тех
пор как
я родилась, царства их стали
падать быстро, быстро, и они вовсе
падут, — из них следующая не могла заменить прежних, и они оставались при ней.
— Ну что? ведь не до свету же тебе здесь оставаться, дом мой не харчевня, не с твоим проворством, братец, поймать Дубровского, если уж это Дубровский. Отправляйся-ка восвояси да вперед будь расторопнее. Да и вам
пора домой, — продолжал он, обратясь к гостям. — Велите закладывать, а
я хочу
спать.
— Никакого. С тех
пор как
я вам писал письмо, в ноябре месяце, ничего не переменилось. Правительство, чувствующее поддержку во всех злодействах в Польше, идет очертя голову, ни в грош не ставит Европу, общество
падает глубже и глубже. Народ молчит. Польское дело — не его дело, — у нас враг один, общий, но вопрос розно поставлен. К тому же у нас много времени впереди — а у них его нет.
У
меня в кисете был перочинный ножик и карандаш, завернутые в бумажке;
я с самого начала думал об них и, говоря с офицером, играл с кисетом до тех
пор, пока ножик
мне попал в руку,
я держал его сквозь материю и смело высыпал табак на стол, жандарм снова его всыпал. Ножик и карандаш были спасены — вот жандарму с аксельбантом урок за его гордое пренебрежение к явной полиции.
Однажды
я сидел в гостиной с какой-то книжкой, а отец, в мягком кресле, читал «Сын отечества». Дело, вероятно, было после обеда, потому что отец был в халате и в туфлях. Он прочел в какой-то новой книжке, что после обеда
спать вредно, и насиловал себя, стараясь отвыкнуть; но
порой преступный сон все-таки захватывал его внезапно в кресле. Так было и теперь: в нашей гостиной было тихо, и только по временам слышался то шелест газеты, то тихое всхрапывание отца.
— Однако
я у тебя закалякался, — объявил гость, поднимаясь. —
Мне и
спать пора…
Я ведь, как воробей, поднимаюсь вместе с зарей.
Я сплю хорошо. Выносите мои вещи, Яша.
Пора. (Ане.) Девочка моя, скоро мы увидимся…
Я уезжаю в Париж, буду жить там на те деньги, которые прислала твоя ярославская бабушка на покупку имения — да здравствует бабушка! — а денег этих хватит ненадолго.
Журавли медленно подвигались прямо на
меня, а мои дрожки продолжали ездить взад и вперед до тех
пор, пока вся журавлиная стая не подошла ко
мне очень близко. Наконец,
я выстрелил: три журавля остались на месте, а четвертый, тяжело раненный, пошел на отлет книзу и
упал, версты за полторы, в глухой и болотистой уреме, при соединении реки Боклы с Насягаем.
Я искал его вплоть до вечера и, наконец, нашел с помощью собаки, но уже мертвого.
Но не все думать о старине, не все думать о завтрашнем дне. Если беспрестанно буду глядеть на небо, не смотря на то, что под ногами, то скоро споткнусь и
упаду в грязь… размышлял
я. Как ни тужи, а Новагорода по-прежнему не населишь. Что бог даст вперед. Теперь
пора ужинать. Пойду к Карпу Дементьичу.
Часов в девять мы легли около костра.
Я долго и крепко
спал. Но вот сквозь сон
я услышал голоса и поднялся со своего ложа.
Я увидел всех моих спутников и ороча, проворно собирающего свои вещи. Полагая, что
пора вставать,
я тоже стал собираться и потянулся за обувью.
—
Я, ей-богу, ничего не допускал.
Я до сих
пор не понимаю, как всё это сделалось…
я —
я побежал тогда за Аглаей Ивановной, а Настасья Филипповна
упала в обморок; а потом
меня всё не пускают до сих
пор к Аглае Ивановне.
— Эй, Васюк, вставай! — будил Груздев мальчика лет десяти, который
спал на подушках в экипаже счастливым детским сном. —
Пора, брат, а то
я уеду один…
— Это не наше дело… — заговорил он после неприятной паузы. — Да и тебе
пора спать. Ты вот бегаешь постоянно в кухню и слушаешь все, что там говорят. Знаешь, что
я этого не люблю. В кухне болтают разные глупости, а ты их повторяешь.
— Не знаю, доктор.
Я ходила в Москву, в почтамт, и долго там прождала. Вернулась, он
спал и с тех
пор едва откроет глазки и опять заводит, опять
спит. Послушайте, как он дышит… и ничего не просит. Это ведь не простой же сон?
— Да, он лучше всех, кого
я до сих
пор знала, — отвечала спокойно Лиза и тотчас же добавила: — чудо как хорошо
спать у тебя на этом диване.
Я проворно вскочил с постели, стал на коленки и начал молиться с неизвестным
мне до тех
пор особого роду одушевленьем; но мать уже не становилась на колени и скоро сказала: «Будет, ложись
спать».
В та
поры, не мешкая ни минуточки, пошла она во зеленый сад дожидатися часу урочного, и когда пришли сумерки серые, опустилося за лес солнышко красное, проговорила она: «Покажись
мне, мой верный друг!» И показался ей издали зверь лесной, чудо морское: он прошел только поперек дороги и пропал в частых кустах, и не взвидела света молода дочь купецкая, красавица писаная, всплеснула руками белыми, закричала источным голосом и
упала на дорогу без памяти.
«Не
пора ли
спать тебе, Сережа?» — сказал мой отец после долгого молчания; поцеловал
меня, перекрестил и бережно, чтоб не разбудить мать, посадил в карету.
Голова моя закружилась от волнения; помню только, что
я отчаянно бился головой и коленками до тех
пор, пока во
мне были еще силы; помню, что нос мой несколько раз натыкался на чьи-то ляжки, что в рот
мне попадал чей-то сюртук, что вокруг себя со всех сторон
я слышал присутствие чьих-то ног, запах пыли и violette, [фиалки (фр.).] которой душился St.-Jérôme.
— Не знаю, — отвечал Макар Григорьев, как бы нехотя. — Конечно, что нам судить господ не приходится, только то, что у
меня с самых первых
пор, как мы под власть его
попали, все что-то неладно с ним пошло, да и до сей
поры, пожалуй, так идет.
Я делал, что хотел, особенно с тех
пор, как
я расстался с последним моим гувернером-французом, который никак не мог привыкнуть к мысли, что он
упал «как бомба» (comme une bombe) в Россию, и с ожесточенным выражением на лице по целым дням валялся на постели.
Мне ничего не было нужно.
Я быстро отвернулся, стыдясь своего
порыва, боясь, чтоб отец не прочел его в моем смущенном лице. Убежав в чащу сада,
я упал лицом в траву и горько заплакал от досады и боли.
Действительно, с тех
пор как умерла моя мать, а суровое лицо отца стало еще угрюмее,
меня очень редко видели дома. В поздние летние вечера
я прокрадывался по саду, как молодой волчонок, избегая встречи с отцом, отворял посредством особых приспособлений свое окно, полузакрытое густою зеленью сирени, и тихо ложился в постель. Если маленькая сестренка еще не
спала в своей качалке в соседней комнате,
я подходил к ней, и мы тихо ласкали друг друга и играли, стараясь не разбудить ворчливую старую няньку.
Пал он
мне, сударь, в ноги и поклялся родителями обо всем
мне весть подавать. И точно-с, с этих
пор кажную ночь
я уж знаю, об чем у них днем сюжет был… должен быть он здесь, то есть Андрюшка-с, по моему расчету, не завтра, так послезавтрева к ночи беспременно-с.
Я внезапно вхожу во все виды моего начальника; взор мой делается мутен, у рта показывается пена, и
я грызу, грызу до тех
пор, пока сам не
упадаю от изнеможения и бешенства…
"Любезный Филоверитов, — говорит он
мне, — у такого-то господина NN нос очень длинен; это нарушает симметрию администрации, а потому нельзя ли, carissimo… [дражайший (итал.).]"И
я лечу исполнить приказание моего начальника,
я впиваюсь когтями и зубами в ненавистного ему субъекта и до тех
пор не оставляю его, пока жертва не
падает к моим ногам, изгрызенная и бездыханная.
А положение мое в эту
пору было совсем необыкновенное:
я вам докладывал, что у
меня всегда было такое заведение, что если
нападет на
меня усердие к выходу, то
я, бывало, появляюсь к князю, отдаю ему все деньги, кои всегда были у
меня на руках в большой сумме, и говорю; «
Я на столько-то или на столько-то дней пропаду».
Ну, тут
я вижу, что он пардону просит, поскорее с него сошел, протер ему глаза, взял за вихор и говорю: «Стой, собачье мясо, песья снедь!» да как дерну его книзу — он на колени передо
мною и
пал, и с той
поры такой скромник сделался, что лучше требовать не надо: и садиться давался и ездил, но только скоро издох.
Я было попервоначалу и сам испугался, но потом как увидал, что они этак дрыгают, вдруг совсем в иное расположение пришел и, с тех
пор как в полон
попал, в первый раз как заскриплю зубами, да и ну на них вслух какие
попало незнакомые слова произносить.
Я ему мало в ноги от радости не поклонился и думаю: чем
мне этою дверью заставляться да потом ее отставлять,
я ее лучше фундаментально прилажу, чтобы она
мне всегда была ограждением, и взял и учинил ее на самых надежных плотных петлях, а для безопаски еще к ней самый тяжелый блок приснастил из булыжного камня, и все это исправил в тишине в один день до вечера и, как пришла ночная
пора, лег в свое время и
сплю.
А
мне в ту
пору, как
я на форейторскую подседельную сел, было еще всего одиннадцать лет, и голос у
меня был настоящий такой, как по тогдашнему приличию для дворянских форейторов требовалось: самый пронзительный, звонкий и до того продолжительный, что
я мог это «ддди-ди-и-и-ттт-ы-о-о» завести и полчаса этак звенеть; но в теле своем силами
я еще не могуч был, так что дальние пути не мог свободно верхом переносить, и
меня еще приседлывали к лошади, то есть к седлу и к подпругам, ко всему ремнями умотают и сделают так, что
упасть нельзя.
И таким манером пошли у нас тут над лиманом свидания: барыня все с дитем, а
я сплю, а
порой она
мне начнет рассказывать, что она того… замуж в своем месте за моего барина насильно была выдана… злою мачехою и того… этого мужа своего она не того… говорит, никак не могла полюбить.