Неточные совпадения
Я
замечал, и многие старые
воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться.
Апостол-воин, готовый проповедовать крестовый поход и идти во главе его, готовый отдать за свой народ свою душу, своих детей, нанести и вынести страшные удары, вырвать душу врага, рассеять его прах… и, позабывши потом победу, бросить окровавленный
меч свой вместе с ножнами в глубину морскую…
После ссылки я его мельком встретил в Петербурге и нашел его очень изменившимся. Убеждения свои он сохранил, но он их сохранил, как
воин не выпускает
меча из руки, чувствуя, что сам ранен навылет. Он был задумчив, изнурен и сухо смотрел вперед. Таким я его застал в Москве в 1842 году; обстоятельства его несколько поправились, труды его были оценены, но все это пришло поздно — это эполеты Полежаева, это прощение Кольрейфа, сделанное не русским царем, а русскою жизнию.
— Опять с медалями? Ты у меня, Аника-воин, не
смей на улицу бегать, слышишь!
Старче всё тихонько богу плачется,
Просит у Бога людям помощи,
У Преславной Богородицы радости,
А Иван-от
Воин стоит около,
Меч его давно в пыль рассыпался,
Кованы доспехи съела ржавчина,
Добрая одежа поистлела вся,
Зиму и лето гол стоит Иван,
Зной его сушит — не высушит,
Гнус ему кровь точит — не выточит,
Волки, медведи — не трогают,
Вьюги да морозы — не для него,
Сам-от он не в силе с места двинуться,
Ни руки поднять и ни слова сказать,
Это, вишь, ему в наказанье дано...
Смело, бодро выступил профессор политических наук А. П. Куницын и начал не читать, а говорить об обязанностях гражданина и
воина.
В состав этих кружков попадали и Фальстафы, непобеждаемые в крике, и «
воины смирные средь
мечей».
Ты, гражданский
воин, мужественно перенесший столько устремленных на тебя ударов и стяжавший такую известность, что когда некто ругнул тебя в обществе, то один из твоих клиентов
заметил, что каким же образом он говорит это, когда тебя лично не знает?
Утром
воины беспрекословно исполнили приказание вождя. И когда они, несмотря на адский ружейный огонь, подплыли почти к самому острову, то из воды послышался страшный треск, весь остров покосился набок и стал тонуть. Напрасно европейцы
молили о пощаде. Все они погибли под ударами томагавков или нашли смерть в озере. К вечеру же вода выбросила труп Черной Пантеры. У него под водою не хватило дыхания, и он, перепилив корень, утонул. И с тех пор старые жрецы поют в назидание юношам, и так далее и так далее.
Один — Рогдай, воитель смелый,
Мечом раздвинувший пределы
Богатых киевских полей;
Другой — Фарлаф, крикун надменный,
В пирах никем не побежденный,
Но
воин скромный средь
мечей...
Приехали на Святки семинаристы, и сын отца Захарии, дающий приватные уроки в добрых домах, привез совершенно невероятную и дикую новость: какой-то отставной солдат, притаясь в уголке Покровской церкви, снял венец с чудотворной иконы Иоанна
Воина и, будучи взят с тем венцом в доме своем, объяснил, что он этого венца не крал, а что, жалуясь на необеспеченность отставного русского
воина,
молил сего святого воинственника пособить ему в его бедности, а святой, якобы вняв сему, проговорил: „Я их за это накажу в будущем веке, а тебе на вот покуда это“, и с сими участливыми словами снял будто бы своею рукой с головы оный драгоценный венец и промолвил: „Возьми“.
То-то вот: коли хороший жернов, так и стар, а все свое дело сделает!» Стариковская похвала оправдывалась, впрочем, как нельзя лучше на самом деле: подобно старому
воину, который в пылу жаркого рукопашного боя не
замечает нанесенных ему ран, Глеб забывал тогда, казалось, и ломоту в ребрах, и боль в пояснице, забывал усталость, поперхоту и преклонные годы свои.
А куряне славные —
Витязи исправные:
Родились под трубами,
Росли под шеломами,
Выросли как
воины,
С конца копья вскормлены.
Все пути им ведомы,
Все яруги знаемы,
Луки их натянуты,
Колчаны отворены,
Сабли их наточены,
Шеломы позолочены.
Сами скачут по полю волками
И, всегда готовые к борьбе,
Добывают острыми
мечамиКнязю — славы, почестей — себе...
Этот храбрый
воин Наполеона, один из героев Аустерлицкого сражения, в первый раз еще преклонял отягченную лаврами главу свою перед
мечом победителя.
— Теперь надо
молить царицу небесную, чтобы она помогла нашим
воинам завоевать славян… — начала было она выпечатывать.
Оттоманы, спасенные бегством от
меча Российского, разили
воинов Иосифа, тех, которые прежде сами побеждали храбрейшие армии в Европе.
Все
воины в одно мгновение обнажили
мечи свои, взывая: «Идем, идем сражаться!» Друзья Иоанновы и враги посадницы умолкли.
— Граждане толпились вокруг дома Борецких: напрасно
воины хотели удалить их, но вдруг раздался звон колокольный во всех пяти концах, и народ, всегда любопытный, забыл на время судьбу Марфы: он спешил навстречу к Иоанну, который с величием и торжеством въезжал в Новгород, под сению хоругви отечества, среди легионов многочисленных, в венце Мономаха и с
мечом в руке.
— Мы люди, непривычные к обращению с оружием. И если мы вступим в борьбу с римскими
воинами, то они всех нас перебьют. Кроме того, ты принес только два
меча, — что можно сделать двумя
мечами?
— Да, но завтра
воинов спросят: а где ваши
мечи? И, не найдя, накажут их без вины.
— Разве мы
воины, что должны опоясываться
мечами? И разве Иисус не пророк, а военачальник?
Действительно, работали с радостию. Откуда только что возможно было выбрать — все собрали. А сам Иван Фомич в это время изготовил свой проект, который, как все им писанное, был изложен мастерски и пошел в ход. Прежде чем готовы были наши кадастры и
сметы, потребные уже к заключительному дележу и рассадке двадцати пяти тысяч наших
воинов, которые должны были поставить свои самовары и напустить здесь приятного отечественного дымку, князь был введен Самбурским во все его соображения.
Пошел в праздник Аггей в церковь. Пришел он туда с женою своею в пышных одеждах: мантии на них были златотканые, пояса с дорогими каменьями, а над ними несли парчовый балдахин. И впереди их и сзади шли
воины с
мечами и секирами и довели их до царского места, откуда им слушать службу. Вокруг них стали начальники да чиновники. И слушал Аггей службу и думал по-своему, как ему казалось, верно или неверно говорится в Святом Писании.
И видит Аггей: идут его воины-телохранители с секирами и
мечами, и начальники, и чиновники в праздничных одеждах. И идут под балдахином парчовым правитель с правительницей: одежды на них золототканые, пояса дорогими каменьями украшенные. И взглянул Аггей в лицо правителю и ужаснулся: открыл ему Господь глаза, и узнал он ангела Божия. И бежал Аггей в ужасе из города.
Воины, как перед тем юноши, обступили Мафальду и жаждали ее объятий. Но так как они были грубые люди и не могли соблюдать очередь, как делали это учтивые и скромные юноши того города, хорошо воспитанные их благочестивыми родителями, то они разодрались, и пока один из них обнимал Мафальду, другие пускали в ход оружие, чтобы решить силой
меча, кто должен насладиться несравненными прелестями Мафальды. И многие были ранены и убиты.
Наступила последняя сцена. Я стоял за входной портьерой и видел все самым отчетливым образом.
Воины ввели Лоренциту с завязанными назад руками. Когда ее клали на разостланный по земле красный ковер, она
заметила из-за портьеры мое лицо и улыбнулась мне.
Мой отец — рубака и
воин,
смело водивший полк на усмирение восставшего аула, — теперь плакал при расставании со своей маленькой девочкой горькими, тяжелыми слезами!
Князь Холмский, о котором рассказывали, что он сдирал кожу с неприятельских
воинов и собственною рукою убивал своих за грабеж, был чувствителен к добру, ему оказанному. Он не принял назад жуковины и просил лекаря оставить ее у себя на память великодушного поступка. Перстень, по металлу, не имел высокой цены, и Антон не
посмел отказать.
В два, три дня даровитый
воин, как он, может выучиться немецкой науке биться на
мечах.
Иоанн
заметил эту хитрость тверского князя, но молчал и был милостив к пришедшим
воинам и приветлив с их предводителем.
— Народ шумит, безумствует, королева! Не хочет слушать нас. Мы уже собрали войска, чтобы наказать непокорных, и тебе, королева, предстоит стать во главе верных
воинов с
мечом в руке. Возьми его и поведи войска против непокорных.
Ножи бывали также не у всех
воинов, но
мечи и копья — у каждого.
— Знаю и тех, кто одной рукой обнимает, а другой замахивается. Я жду
воинов ваших к делу, которое скоро начнется, — с ударением
заметил великий князь.
Предки Иоанновы, воевавшие с новгородцами, бывали иногда побеждаемы неудобством перехода по топким дорогам, пролегающим к Новгороду, болотистым местам и озерам, окружавшим его, но, несмотря на это, ни на позднюю осень, дружины Иоанна бодро пролагали себе путь, где прямо, где околицею. Порой снег
заметал следы их, хрустел под копытами лошадей, а порой, при наступлении оттепели, трясины и болота давали себя знать, но неутомимые
воины преодолевали препятствия и шли далее форсированным маршем.
Пошевни везло двенадцать лошадей. Их со всех сторон окружали московские
воины с обнаженными
мечами. Процессия ехала тихо, молчаливо, как бы эскортируя важного преступника.
Надобно
заметить, что в описываемое нами время было больше конницы, нежели пехоты, а оружие русских
воинов состояло уже не из самострелов, подкатных туров, приступных перевесов, быков, баранов или огнестрельных пороков, или зелий, и прочих орудий, употреблявшихся ранее при осадах, но из пушек и завесных пищалей [Завесными они назывались потому, что завешивались ремнем за плечи.
— Есть оружие острее всех
мечей, убийственнее ружей и пушек, — это любовь к отчизне, а мы с тобою и Ричардом не имеем в ней недостатка. Падете вы оба, я сама явлюсь на поле битвы. Будет рука моя слаба, чтобы поражать врагов, поведу, по крайней мере, своих
воинов против притеснителей моей отчизны и одушевлю их собственным примером. Не в первый раз Польша видела своих дочерей во главе полков!
Иоанн родился не
воином, а монархом, сидел на троне лучше, чем на коне, и владел скипетром искуснее, нежели
мечом.
Барышня — молодец,
заметила, что ты с нее влюбленных глаз не сводишь, а молчишь, как пень, дай, думаю, сама этого робкого
воина поймаю…
Воины смело вступили на лед озера Ильменя.
Воины смело вступили на лед озера Ильмень.
Пошевни везли двенадцать лошадей. Их окружали со всех сторон московские
воины с обнаженными
мечами.
Суров с вида был отец, но и на пасмурном его лице мальчик угадывал иногда грусть нежной, любящей натуры; среди редких его ласк
замечал на глазах его невольную слезу, которую старый
воин тотчас старался скрыть от сына.
Предки Иоанновы, воевавшие с новгородцами, бывали иногда побуждаемы неудобством перехода по топким дорогам, пролегающим к Новгороду, болотистым местам и озерам, окружавшим его, но несмотря на это, ни на позднюю осень, дружины Иоанна бодро пролагали себе путь, где прямо, где околицею. Порой снег
заметал следы их, хрустя под копытами лошадей, а порой, при наступлении оттепели, трясины и болота давали себя знать, но неутомимые
воины преодолевали препятствия и шли далее форсированным маршем.
— Мир вам, убитые! — говорил Суворов. — Царство небесное вам, христолюбивые
воины, за православную веру, за матушку-царицу, за Русскую землю павшие! Мир вам! Царство вам небесное! Богатыри-витязи, вы приняли венец мученический, венец славы!..
Молите Бога о нас.
Дух их окрыляют имя
воинов Карла, везде победителя, народная и личная честь, чувство преимущества выгодной позиции и воинского искусства, мщение за смерть братьев, зарезанных на розенгофском форпосте, и вид родных жилищ, откуда дети, отцы, жены просят не выдавать их
мечу или плену татарскому.
Соседи не замедлили передать ему рассказы о прежнем хозяине дома, но эти рассказы, подтверждаемые находками, не испугали храброго
воина, и он
заметил передававшему ему рассказ о «кровавом старике...
Воин мчится назад, потрясая
мечом…
ВоиныНаполним кубок!
меч во длань!
Внимай нам, вечный мститель!
За гибель — гибель, брань — за брань,
И казнь тебе, губитель!
ВоиныВожди славян, хвала и честь!
Свершайте истребленье,
Отчизна к вам взывает:
месть!
Вселенная: спасенье!