Неточные совпадения
— Я бы вот как стал
менять: пересчитал бы первую тысячу, этак раза четыре со всех концов, в каждую бумажку всматриваясь, и принялся бы за
другую тысячу; начал бы ее считать, досчитал бы до средины, да и вынул бы какую-нибудь пятидесятирублевую, да на свет, да переворотил бы ее и опять на свет — не фальшивая ли?
Все молчали, глядя на реку: по черной дороге бесшумно двигалась лодка, на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а
другой, с длинным шестом в руках, стоял согнувшись у борта и целился шестом в отражение огня на воде; отражение чудесно
меняло формы, становясь похожим то на золотую рыбу с множеством плавников, то на глубокую, до дна реки, красную яму, куда человек с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
Неспешное движение поезда заставляло этот городок медленно кружиться; казалось, что все его необыкновенные постройки вращаются вокруг невидимой точки,
меняют места свои, заслоняя
друг друга, скользят между песчаных дорожек и небольших площадей.
Белье носит тонкое,
меняет его каждый день, моется душистым мылом, ногти чистит — весь он так хорош, так чист, может ничего не делать и не делает, ему делают все
другие: у него есть Захар и еще триста Захаров…
— Я шучу! — сказала она,
меняя тон на
другой, более искренний. — Я хочу, чтоб вы провели со мной день и несколько дней до вашего отъезда, — продолжала она почти с грустью. — Не оставляйте меня, дайте побыть с вами… Вы скоро уедете — и никого около меня!
— По крайней мере, можете ли вы, cousin, однажды навсегда сделать resume: [вывод (фр.).] какие это их правила, — она указала на улицу, — в чем они состоят, и отчего то, чем жило так много людей и так долго, вдруг нужно
менять на
другое, которым живут…
Райский, живо принимая впечатления,
меняя одно на
другое, бросаясь от искусства к природе, к новым людям, новым встречам, — чувствовал, что три самые глубокие его впечатления, самые дорогие воспоминания, бабушка, Вера, Марфенька — сопутствуют ему всюду, вторгаются во всякое новое ощущение, наполняют собой его досуги, что с ними тремя — он связан и той крепкой связью, от которой только человеку и бывает хорошо — как ни от чего не бывает, и от нее же бывает иногда больно, как ни от чего, когда судьба неласково дотронется до такой связи.
Русский священник в Лондоне посетил нас перед отходом из Портсмута и после обедни сказал речь, в которой остерегал от этих страхов. Он исчислил опасности, какие можем мы встретить на море, — и, напугав сначала порядком, заключил тем, что «и жизнь на берегу кишит страхами, опасностями, огорчениями и бедами, — следовательно, мы
меняем только одни беды и страхи на
другие».
Все бросились
менять, то есть повезли со всех сторон сюда доллары, и брали за них векселя на Лондон и
другие места, выигрывая по два шиллинга на доллар.
Много наименований можно давать человеческому типу, но человек менее меняется, чем это кажется по его внешности и его жестам, он часто
менял лишь свою одежду, надевал в один период жизни одежду революционера, в
другой период одежду реакционера; он может быть классиком и может быть романтиком, не будучи ни тем ни
другим в глубине.
«А что, — спросил он меня в
другой раз, — у тебя своя вотчина есть?» — «Есть». — «Далеко отсюда?» — «Верст сто». — «Что же ты, батюшка, живешь в своей вотчине?» — «Живу». — «А больше, чай, ружьем пробавляешься?» — «Признаться, да». — «И хорошо, батюшка, делаешь; стреляй себе на здоровье тетеревов, да старосту
меняй почаще».
В протестантской Германии образовалась тогда католическая партия, Шлегель и Лео
меняли веру, старый Ян и
другие бредили о каком-то народном и демократическом католицизме. Люди спасались от настоящего в средние века, в мистицизм, — читали Эккартсгаузена, занимались магнетизмом и чудесами князя Гогенлоэ; Гюго, враг католицизма, столько же помогал его восстановлению, как тогдашний Ламенне, ужасавшийся бездушному индифферентизму своего века.
Княгиня удивлялась потом, как сильно действует на князя Федора Сергеевича крошечная рюмка водки, которую он пил официально перед обедом, и оставляла его покойно играть целое утро с дроздами, соловьями и канарейками, кричавшими наперерыв во все птичье горло; он обучал одних органчиком,
других собственным свистом; он сам ездил ранехонько в Охотный ряд
менять птиц, продавать, прикупать; он был артистически доволен, когда случалось (да и то по его мнению), что он надул купца… и так продолжал свою полезную жизнь до тех пор, пока раз поутру, посвиставши своим канарейкам, он упал навзничь и через два часа умер.
Но не все рискнули с нами. Социализм и реализм остаются до сих пор пробными камнями, брошенными на путях революции и науки. Группы пловцов, прибитые волнами событий или мышлением к этим скалам, немедленно расстаются и составляют две вечные партии, которые,
меняя одежды, проходят через всю историю, через все перевороты, через многочисленные партии и кружки, состоящие из десяти юношей. Одна представляет логику,
другая — историю, одна — диалектику,
другая — эмбриогению. Одна из них правее,
другая — возможнее.
В устья рек кета входит здоровая и сильная, но затем безостановочная борьба с быстрым течением, теснота, голод, трение и ушибы о карчи и камни истощают ее, она худеет, тело ее покрывается кровоподтеками, мясо становится дряблым и белым, зубы оскаливаются; рыба
меняет свою физиономию совершенно, так что люди непосвященные принимают ее за
другую породу и называют не кетой, а зубаткой.
Из обращения Тейтча к германскому парламенту мы узнали, во-первых, что человек этот имеет общее a tous les coeurs bien nes [всем благородным сердцам (франц.)] свойство любить свое отечество, которым он почитает не Германию и даже не отторгнутые ею, вследствие последней войны, провинции, а Францию; во-вторых, что, сильный этою любовью, он сомневается в правильности присоединения Эльзаса и Лотарингии к Германии, потому что с разумными существами (каковыми признаются эльзас-лотарингцы) нельзя обращаться как с неразумными, бессловесными вещами, или, говоря
другими словами, потому что нельзя разумного человека заставить переменить отечество так же легко, как он
меняет белье; а в-третьих, что, по всем этим соображениям, он находит справедливым, чтобы совершившийся факт присоединения был подтвержден спросом населения присоединенных стран, действительно ли этот факт соответствует его желаниям.
Такое положение вещей может продлиться неопределенное время, потому что общественное течение, однажды проложивши себе русло, неохотно его
меняет. И опять-таки в этом коснении очень существенную роль играет солидный читатель. Забравшись в мурью (какой бы то ни было окраски), он любит понежиться и потягивается в ней до тех пор, пока блохи и
другая нечисть не заставят выскочить. Тогда он с несвойственною ему стремительностью выбегает наверх и высматривает, куда укрыться.
— Хорошо, — сказала Джемма. — Если вы, как
друг, советуете мне изменить мое решение… то есть не
менять моего прежнего решения, — я подумаю. — Она, сама не замечая, что делает, начала перекладывать вишни обратно из тарелки в корзину… — Мама надеется, что я вас послушаюсь… Что ж? Я, быть может, точно послушаюсь вас…
— Не нужно, — возразила ей резко адмиральша, — докторов
менять нельзя: там в Москве будут лечить Людмилу
другие доктора, а ты лучше съезди за тетей, скажи ей, чтобы она приехала к вам пожить без меня, и привези ее с собой.
Разноцветов перекусил
другую баранку и замолчал. Молчали и мы. Фаинушка закрыла глазки от утомления и жалась к Глумову;
меняло жадно впился глазами в хозяина и, казалось, в расчете на постигшее его оголтение, обдумывал какую-то комбинацию.
На
другой день, только что встали — смотрим, два письма: одно от Перекусихина 1-го к
меняле,
другое от Балалайкина к Глумову [Пусть читатель ничему не удивляется в этой удивительной истории.
Никто его не тревожил, никто не надоедал никакими расспросами, но каждый раз, как приходилось
менять вагон или пересаживаться на
другой поезд, к Матвею подходил или кондуктор, или кто-нибудь из соседей брал его за руку и вел за собою на новое место.
Разорванные в нескольких местах порывами ветра, они точно обрушились, но остановленные посреди падения, мигом превратились в груды фантастических развалин, которые продолжали двигаться,
меняя с каждою секундой свой цвет, величину и очертание: то падали они
друг на дружку, смешивались, растягивались тяжелыми закругленными массами и принимали вид исполинских темно-синих чудовищ, плавающих по разъяренному морю; то росли, вздымались, как горные хребты, и медленно потом расходились, открывая глубокие долины и пропасти, на дне которых проносились клочки
других облаков; то снова все это смешивалось в один неопределенный хаос, полный страшного движения…
— Там такая хорошая да славная, — повторил Константин, не слушая, — такая хозяйка, умная да разумная, что
другой такой из простого звания во всей губернии не сыскать. Уехала… А ведь скучает, я зна-аю! Знаю, сороку! Сказала, что завтра к обеду вернется… А ведь какая история! — почти крикнул Константин, вдруг беря тоном выше и
меняя позу, — теперь любит и скучает, а ведь не хотела за меня выходить!
Тяжело, огромными клубами они лезли одно на
другое, всё выше и выше, постоянно
меняя формы, то похожие на дым пожара, то — как горы или как мутные волны реки.
Вдруг вскакивает Гриша, схватывает через стол одной рукой банкомета, а
другой руку его помощника и поднимает кверху; у каждого по колоде карт в руке, не успели перемениться: «Шулера, колоды
меняют!» На момент все замерло, а он схватил одной рукой за горло толстяка и кулачищем начал его тыкать в морду и лупить по чем попело…
— Конечно, не французские, — отвечал тот, — но я хочу этим сказать, что хорошей газеты у нас нет ни одной: один издатель похож на лавочника, который сидит с своими молодцами и торгует…
Другой, как флюгер, становится под ветер и каждый год
меняет свое направление… Третий — какой-то поп… Четвертый в шовинизм ударился, — словом, настоящей, честной газеты нет!
Мы долго смотрели так
друг на
друга, но глаз своих она перед моими не опускала и взгляду своего не
меняла, так что мне стало, наконец, отчего-то жутко.
В 1788 году уже почувствовался недостаток даже в медной монете, «вдруг начали деньги оскудевать в Москве и в
других городах, пошли
менять, там учинили затруднения, якобы не довольно было счетчиков; не получившие пошли без медных денег,
другим рассказали, и кредит банка государственного и монарша слова (Екатерина дала «торжественное монаршее слово, что каждая ассигнация должна почитаться за наличные деньги и верно будет плачена») пропал».
Потом, еще чем эта жизнь была приятна, так это свободой. Надоело в одном городе — стрельнул на дорогу, иногда даже билет второго класса выудишь, уложил чемодан, — айда в
другой, в третий, в столицу, в уезд, по помещикам, в Крым, на Волгу, на Кавказ. Денег всегда масса, — иногда я по двадцати пяти рублей в день зарабатывал — пьешь, женщин
меняешь, сколько хочешь — раздолье!
И помимо неаккуратности в художестве, все они сами расслабевши, все
друг пред
другом величаются, а
другого чтоб унизить ни во что вменяют; или еще того хуже, шайками совокупясь, сообща хитрейшие обманы делают, собираются по трактирам и тут вино пьют и свое художество хвалят с кичливою надменностию, а
другого рукомесло богохульно называют «адописным», а вокруг их всегда как воробьи за совами старьевщики, что разную иконописную старину из рук в руки перепущают,
меняют, подменивают, подделывают доски, в трубах коптят, утлизну в них делают и червоточину; из меди разные створы по старому чеканному образцу отливают; амаль в ветхозаветном роде наводят; купели из тазов куют и на них старинные щипаные орлы, какие за Грозного времена были, выставляют и продают неопытным верителям за настоящую грозновскую купель, хотя тех купелей не счесть сколько по Руси ходит, и все это обман и ложь бессовестные.
Причем Михайло Степанович, обыкновенно угрюмый и раздраженный,
менял гнев на милость и дарил своих слуг ласковым словом — отчасти в предупреждение
других подарков.
Припомнил Огнев свои разъезды по волостям, пикники, рыбные ловли, поездку всем обществом в девичий монастырь к игуменье Марфе, которая каждому из гостей подарила по бисерному кошельку, припомнил горячие, нескончаемые, чисто русские споры, когда спорщики, брызжа и стуча кулаками по столу, не понимают и перебивают
друг друга, сами того не замечая, противоречат себе в каждой фразе, то и дело
меняют тему и, поспорив часа два-три, смеются...
С няньками тоже возня, беспрестанно
меняет; та не умела занять ребенка,
другая сердито на него смотрит, третья собой нехороша.
Если сие справедливо, то немалую вину он к сомнению подает,
меняя одну веру на
другую и ругаясь святому крещению его повторением.
Диалектическое противоречие в смысле Гегеля проистекает из общего свойства дискурсивного мышления, которое, находясь в дискурсии [Дискурсия (от лат. discursus — довод, аргумент) — рассудочное (или логическое) мышление, мышление с помощью понятий.], в непрерывном движении, все время
меняет положение и переходит от одной точки пути к
другой; вместе с тем оно, хотя на мгновение, становится твердой ногой в каждой из таких точек и тем самым свой бег разлагает на отдельные миги, на моменты неподвижности (Зенон!)
Воротясь в Сосновку, тщетный искатель истины по-прежнему стал называться Герасимом Силиным Чубаловым, а до того,
меняя имена при каждом новом перекрещиванье, бывал он и Никифором, и Прокопием, и Савельем, и Никитою, Иринархом и Мефодием. Оттого прежние
друзья единоверные, теперь возненавидевшие его за отступничество, называли его «десятиверным» да «семиименным». До Сосновки об этом слухов не дошло.
Из местных обывателей не было такого, кто бы мог купить смолокуровский дом, даже и с долгой рассрочкой платежа, а жители
других городов и в помышленье не держали покупать тот дом, у каждого в своем месте от отцов и дедов дошедшая оседлость была — как же оставлять ее, как
менять верное на неверное?
Нет, Я сказал не так, а как-то
другими словами, но это все равно. Теперь Я
меняю кожу. Мне больно, стыдно и страшно, потому что всякая ворона может увидеть и заклевать Меня. Какая польза в том, что в кармане у Меня револьвер? Только научившись попадать в себя, сумеешь убить и ворону: вороны это знают и не боятся трагически отдутых карманов.
— Обо мне что… — начала она,
меняя тон, — здесь у меня
другое на душе.
Еще раз прошелся он по ней из одного угла до
другого. К нему наискось от амвона медленно двигалась старушка, скорее барыня, чем простого звания, в шляпе и мантилье, с желтым лицом, собранным в комочек. Шла она, — точно впала в благочестивую думу или собиралась класть земные поклоны, — к нему боком, и как только поравнялась — беззвучно и ловко повернулась всем лицом и, не
меняя ущемленной дворянской мины, проговорила сдержанно и вполголоса...
В сюртуке и не снимая перчаток, присел он к письменному столу, отпер ключом верхний ящик и вынул оттуда бумагу. Это была доверенность Марьи Орестовны Нетовой. Ее деньги положены были им, в разных бумагах, на хранение в контору государственного банка. Но он уже раза два вынимал их и
менял на
другие.
«Гниль в крови…» А у
других, у меня — что там в крови, что в нервах, что под разумом? Как оно
меняет мое восприятие и оценку жизни, как дурачит разум?
Другое дело мужчины: это самый беспутный и глупый народ на свете, и главное, что с ними нельзя так часто
менять, как с прислугой.
— Кто жаждает, тот должен напиться, кто хочет есть, тот должен насытиться… Я этим не хочу сказать, чтобы источник, который человек
меняет на
другой, потерял свои прекрасные свойства, второй только новый и в этом заключается вся его прелесть, достоинство скоро преходящее… Постоянство мужчины основано, главным образом, на его непостоянстве…
— Дай, думаю, у ней побываю да порасскажу, может она моему горю и поможет, образумит своего соколика… Где исправник не сможет, там баба, думаю, в лучшем виде дело отделает… Ха, ха, ха… Больше мне от вас ничего и не надобно… Чтобы он только бросил Маргаритку-то, да и имение, как ни есть, отнял… Один бросит,
другой бросит, надоест
менять ей, она ко мне и вернется… Одной этой мыслью и живу. Люблю ее, люблю, подлую… Кабы не надежда эта, давно бы пулю в лоб пустил… пулю.
Они надоедали ему, он ими пресытился, как пресытился всевозможными яствами, и
менял их одна на
другую, как
меняют ананасы на редьку и утонченные гастрономические блюда на солдатские щи с краюхой черного хлеба.
А если так, то зачем вы хотите
менять одну погоню за случаем на
другую.
Он бегал от одной к
другой, поглощенный лихорадочным желанием
менять свои удовольствия и свои капризы.
День прошел в отдохновении. В стане молились, пировали, пели песни,
меняли и продавали добычу. Офицеры разбирали по рукам пленников и пленниц, назначали их в подарок родственникам и
друзьям, в России находившимся, или тут же передавали, подобно ходячей монете, однокорытникам, для которых не было ничего заветного.