Неточные совпадения
Пришел какой-то пасмурный
Мужик с скулой свороченной,
Направо все глядит:
— Хожу я за
медведями.
И счастье мне великое:
Троих моих товарищей
Сломали мишуки,
А я живу, Бог милостив!
Но тяжелая туша Бердникова явилась в игре Самгина
медведем сказки о том, как маленькие зверки поселились для дружеской жизни в черепе лошади, но
пришел медведь, спросил — кто там, в черепе, живет? — и, когда зверки назвали себя, он сказал: «А я всех вас давишь», сел на череп и раздавил его вместе с жителями.
— И зовете меня на помощь; думал, что
пришла пора
медведю «сослужить службу», и чуть было не оказал вам в самом деле «медвежьей услуги», — добавил он, вынимая из кармана и показывая ей обломок бича. — От этого я позволил себе сделать вам дерзкий вопрос об имени… Простите меня, ради Бога, и скажите и остальное: зачем вы открыли мне это?
За ними же скоро, говорят,
придут медведи за этим же.
Охота была счастливая, убили двух
медведей и обедали, собираясь уезжать, когда хозяин избы, в которой останавливались,
пришел сказать, что
пришла дьяконова дочка, хочет видеться с князем Нехлюдовым.
И рассказал я ему, как
приходил раз
медведь к великому святому, спасавшемуся в лесу, в малой келейке, и умилился над ним великий святой, бесстрашно вышел к нему и подал ему хлеба кусок: «Ступай, дескать, Христос с тобой», и отошел свирепый зверь послушно и кротко, вреда не сделав.
В это время подошли кони. Услышав наш выстрел, А. И. Мерзляков остановил отряд и
пришел узнать, в чем дело. Решено было для добычи меда оставить двое стрелков. Надо было сперва дать пчелам успокоиться, а затем морить их дымом и собрать мед. Если бы это не сделали мы, то все равно весь мед съел бы
медведь.
Для уборки рыбы природа позаботилась
прислать санитаров в лице
медведей, кабанов, лисиц, барсуков, енотовидных собак, ворон, сизоворонок, соек и т.д. Дохлой кетой питались преимущественно птицы, четвероногие же старались поймать живую рыбу. Вдоль реки они протоптали целые тропы. В одном месте мы увидели
медведя. Он сидел на галечниковой отмели и лапами старался схватить рыбу.
Вот как-то
пришел заветный час — ночь, вьюга воет, в окошки-то словно
медведи лезут, трубы поют, все беси сорвались с цепей, лежим мы с дедушком — не спится, я и скажи: «Плохо бедному в этакую ночь, а еще хуже тому, у кого сердце неспокойно!» Вдруг дедушко спрашивает: «Как они живут?» — «Ничего, мол, хорошо живут».
— Да ты ошалел никак? Ступай к своей-то Оксе и спроси ее, куда мне
приходить… Отпусти,
медведь!
Барин наш терпел, терпел, — и только раз, когда к нему собралась великая компания гостей, ездили все они
медведя поднимать, подняли его, убили, на радости, без сумнения, порядком выпили; наконец, после всего того, гости разъехались, остался один хозяин дома, и скучно ему: разговоров иметь не с кем, да и голова с похмелья болит; только вдруг докладывают, что священник этот самый
пришел там за каким-то дельцем маленьким…
— Он, батюшка!.. Кому же, окромя его — варвара!.. Я, батюшка, Михайло Поликарпыч, виновата уж, — обратилась она к полковнику, — больно злоба-то меня на него взяла: забежала в Петрушино к егерю Якову Сафонычу. «Не подсидишь ли, говорю, батюшка, на лабазе [Лабаз — здесь полати в лесу, полок или помост на деревьях, откуда бьют
медведей.]; не подстрелишь ли злодея-то нашего?» Обещался
прийти.
— Барынька-то у него уж очень люта, — начал он, — лето-то
придет, все посылала меня — выгоняй баб и мальчиков, чтобы грибов и ягод ей набирали; ну, где уж тут: пойдет ли кто охотой… Меня допрежь того невесть как в околотке любили за мою простоту, а тут в селенье-то
придешь, точно от
медведя какого мальчишки и бабы разбегутся, — срам! — а не принесешь ей, — ругается!.. Псит-псит, хуже собаки всякой!.. На последние свои денежки покупывал ей, чтобы только отвязаться, — ей-богу!
Не в первый раз видели молодцы Слободу;
приходили они сюда и гуслярами, и нищими, и поводильщиками
медведей.
— Да, подымешь небось! И ты не подымешь, да и дед твой,
медведь,
приди, — и тот не подымет! — проворчал кто-то сквозь зубы.
— И то не стоит, — обрадовался
медведь. — Я это так… Пусть-ка они ко мне в берлогу
придут, да я… я…
— Ой, батюшки!..
Пришел в наше болото
медведь и завалился спать. Как лег в траву, так сейчас же задавил пятьсот комаров; как дохнул — проглотил целую сотню. Ой, беда, братцы! Мы едва унесли от него ноги, а то всех бы передавил…
Пришли еще
Медведь с Зайцем, серенький бабушкин Козлик с Уточкой-хохлаткой, Петушок с Волком — всем место нашлось у Ваньки.
— Федот работать не хочет. Я, говорит, сюда барином жить
пришел, а не бревна таскать, пускай тебе
медведь потаскает, а не я.
И ушел, как
пришел, только его и видели, только его и знали. Дернул ершами, захрустел сучьями в лесу, как
медведь, и пропал.
Ах, наконец ты вспомнил обо мне!
Не стыдно ли тебе так долго мучить
Меня пустым жестоким ожиданьем?
Чего мне в голову не
приходило?
Каким себя я страхом не пугала?
То думала, что конь тебя занес
В болото или пропасть, что
медведьТебя в лесу дремучем одолел,
Что болен ты, что разлюбил меня —
Но слава богу! жив ты, невредим,
И любишь всё попрежнему меня;
Неправда ли?
— Новый-то — он старый. Моим подручным был. Ах, какой пекарь! Золото! Но тоже пьяница, и-их! Только он запоем тянет… Вот он
придет, возьмется за работу и месяца три-четыре учнет ломить, как
медведь! Сна, покоя не знает, за ценой не стоит. Работает и поет! Так он, братец ты мой, поет, что даже слушать невозможно — тягостно делается на сердце. Поет, поет, потом учнет снова пить!
Все сделал, голова, по-его; однако на шестую зорю
пришел: кол мой перерублен, и вся земля кругом взрыта, словно
медведь с убойной возился.
Вот вы, Сергей Васильич, братец теперь ихней, может, не поговорите ли им, да не посоветуете ли: теперь, через эту ихнюю самую доброту, так у нас вотчина распущена, что хошь махни рукой: баба какая
придет, притворится хилой да хворой: «Ай, батюшко, родиминькой, уволь от заделья!..» — «Ступай, матушка, будь слободна на всю жизнь…», — того не знаючи, что вон и
медведи представляют в шутку, как оне на заделье идут, а с заделья бегут.
Так, от материнской обмолвки и няниной скороговорки и от родительского приказа смотреть и помнить — связанного у меня только с предметами — белый
медведь в пассаже, негр над фонтаном, Минин и Пожарский и т.д. — а никак не с человеками, ибо царь и Иоанн Кронштадтский, которых мне, вознеся меня над толпой, показывали, относились не к человекам, а к священным предметам — так это у меня и осталось: к нам в гости
приходил сын Памятник-Пушкина.
Афимья. Ох, нехорош! Поди-ка лучше спрячься от греха, нехорош
пришел и на меня-то ровно
медведь зарычал.
— Кому у нас стрелять? Был в Терентьеве один стрелок, да и тот перед заговеньем помер… Тоже вот эдак по весне сел на лабаз; медведь-то
пришел, падалину только обнюхал, а его стряс с елки и почал ломать, всю шабалку [Шабалка — голова.] своротил; тем и помер, никак залечить не могли.
Поворчал на девок Трифон, но не больно серчал… Нечего думой про девок раскидывать, не
медведь их заел, не волк зарезал —
придут, воротятся. Одно гребтело Лохматому: так ли, не так ли, а Карпушке быть в лесу. «Уж коли дело на то пошло, — думает он про Параньку, — так пусть бы с кем хотела, только б не с мироедом…» Подумал так Трифон Михайлыч, махнул рукой и спать собрался.
Придя домой, я, чтобы не видеть, как ужинают, поскорее ложусь в постель и, закрывши глаза, мечтаю о том, как хорошо было бы претерпеть мучения от какого-нибудь Ирода или Диоскора, жить в пустыне и, подобно старцу Серафиму, кормить
медведей, жить в келии и питаться одной просфорой, раздать имущество бедным, идти в Киев.