Неточные совпадения
— Намеднись, а когда именно — не упомню, — свидетельствовал Карапузов, —
сидел я в кабаке и пил вино, а неподалеку от меня
сидел этот самый учитель и тоже пил вино. И, выпивши он того вина довольно, сказал:"Все мы, что человеки, что скоты, — все едино; все помрем и все к чертовой
матери пойдем!"
Сидеть дома с нею, с
матерью и сестрами?
Сообразив наконец то, что его обязанность состоит в том, чтобы поднимать Сережу в определенный час и что поэтому ему нечего разбирать, кто там
сидит,
мать или другой кто, а нужно исполнять свою обязанность, он оделся, подошел к двери и отворил ее.
Сидя на звездообразном диване в ожидании поезда, она, с отвращением глядя на входивших и выходивших (все они были противны ей), думала то о том, как она приедет на станцию, напишет ему записку и что̀ она напишет ему, то о том, как он теперь жалуется
матери (не понимая ее страданий) на свое положение, и как она войдет в комнату, и что она скажет ему.
«Плохо! — подумал Вронский, поднимая коляску. — И то грязно было, а теперь совсем болото будет».
Сидя в уединении закрытой коляски, он достал письмо
матери и записку брата и прочел их.
Когда Анна вошла в комнату, Долли
сидела в маленькой гостиной с белоголовым пухлым мальчиком, уж теперь похожим на отца, и слушала его урок из французского чтения. Мальчик читал, вертя в руке и стараясь оторвать чуть державшуюся пуговицу курточки.
Мать несколько раз отнимала руку, но пухлая ручонка опять бралась за пуговицу.
Мать оторвала пуговицу и положила ее в карман.
Девочка,
сидя у стола, упорно и крепко хлопала по нем пробкой и бессмысленно глядела на
мать двумя смородинами — черными глазами.
Вот наконец мы пришли; смотрим: вокруг хаты, которой двери и ставни заперты изнутри, стоит толпа. Офицеры и казаки толкуют горячо между собою: женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось мне в глаза значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние. Она
сидела на толстом бревне, облокотясь на свои колени и поддерживая голову руками: то была
мать убийцы. Ее губы по временам шевелились: молитву они шептали или проклятие?
— Милая, я
сидела возле нее: румянец в палец толщиной и отваливается, как штукатурка, кусками.
Мать выучила, сама кокетка, а дочка еще превзойдет матушку.
Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью как-нибудь;
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик
сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.
Вот бегает дворовый мальчик,
В салазки жучку посадив,
Себя в коня преобразив;
Шалун уж заморозил пальчик:
Ему и больно и смешно,
А
мать грозит ему в окно…
Итак, она звалась Татьяной.
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная, боязлива,
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
Она ласкаться не умела
К отцу, ни к
матери своей;
Дитя сама, в толпе детей
Играть и прыгать не хотела
И часто целый день одна
Сидела молча у окна.
Мать и сестра его
сидели у него на диване и ждали уже полтора часа.
У стенки же на стуле
сидит ее
мать.
Кудряш. Ну, что ж, это ничего. У нас насчет этого оченно слободно. Девки гуляют себе, как хотят, отцу с
матерью и дела нет. Только бабы взаперти
сидят.
Поутру Самгин был в Женеве, а около полудня отправился на свидание с
матерью. Она жила на берегу озера, в маленьком домике, слишком щедро украшенном лепкой, похожем на кондитерский торт. Домик уютно прятался в полукруге плодовых деревьев, солнце благосклонно освещало румяные плоды яблонь, под одной из них, на мраморной скамье,
сидела с книгой в руке Вера Петровна в платье небесного цвета, поза ее напомнила сыну снимок с памятника Мопассану в парке Монсо.
Девять месяцев
сидел, да сослали, ну —
мать отхлопотала.
Через несколько минут, проводив Спиваков и возвратясь в сад, Клим увидал
мать все там же, под вишней, она
сидела, опустив голову на грудь, закинув руки на спинку скамьи.
Прислушиваясь к себе, Клим ощущал в груди, в голове тихую, ноющую скуку, почти боль; это было новое для него ощущение. Он
сидел рядом с
матерью, лениво ел арбуз и недоумевал: почему все философствуют? Ему казалось, что за последнее время философствовать стали больше и торопливее. Он был обрадован весною, когда под предлогом ремонта флигеля писателя Катина попросили освободить квартиру. Теперь, проходя по двору, он с удовольствием смотрел на закрытые ставнями окна флигеля.
— Судостроитель, мокшаны строю, тихвинки и вообще всякую мелкую посуду речную. Очень прошу прощения: жена поехала к родителям, как раз в Песочное, куда и нам завтра ехать. Она у меня — вторая, только весной женился. С
матерью поехала с моей, со свекровью, значит. Один сын — на войну взят писарем, другой — тут помогает мне. Зять, учитель бывший,
сидел в винопольке — его тоже на войну, ну и дочь с ним, сестрой, в Кресте Красном. Закрыли винопольку. А говорят — от нее казна полтора миллиарда дохода имела?
Клим заглянул в дверь: пред квадратной пастью печки, полной алых углей, в низеньком, любимом кресле
матери, развалился Варавка, обняв
мать за талию, а она
сидела на коленях у него, покачиваясь взад и вперед, точно маленькая. В бородатом лице Варавки, освещенном отблеском углей, было что-то страшное, маленькие глазки его тоже сверкали, точно угли, а с головы
матери на спину ее красиво стекали золотыми ручьями лунные волосы.
Все сказанное
матерью ничем не задело его, как будто он
сидел у окна, а за окном сеялся мелкий дождь. Придя к себе, он вскрыл конверт, надписанный крупным почерком Марины, в конверте оказалось письмо не от нее, а от Нехаевой. На толстой синеватой бумаге, украшенной необыкновенным цветком, она писала, что ее здоровье поправляется и что, может быть, к средине лета она приедет в Россию.
Через несколько дней он снова почувствовал, что Лидия обокрала его. В столовой после ужина
мать, почему-то очень настойчиво, стала расспрашивать Лидию о том, что говорят во флигеле.
Сидя у открытого окна в сад, боком к Вере Петровне, девушка отвечала неохотно и не очень вежливо, но вдруг, круто повернувшись на стуле, она заговорила уже несколько раздраженно...
Он сморщился и навел радужное пятно на фотографию
матери Клима, на лицо ее; в этом Клим почувствовал нечто оскорбительное. Он
сидел у стола, но, услыхав имя Риты, быстро и неосторожно вскочил на ноги.
Подозрительно было искусно сделанное
матерью оживление, с которым она приняла Макарова; так она встречала только людей неприятных, но почему-либо нужных ей. Когда Варавка увел Лютова в кабинет к себе, Клим стал наблюдать за нею. Играя лорнетом, мило улыбаясь, она
сидела на кушетке, Макаров на мягком пуфе против нее.
Клим
сидел с другого бока ее, слышал этот шепот и видел, что смерть бабушки никого не огорчила, а для него даже оказалась полезной:
мать отдала ему уютную бабушкину комнату с окном в сад и молочно-белой кафельной печкой в углу.
Дома он застал
мать в оживленной беседе со Спивак, они
сидели в столовой у окна, открытого в сад;
мать протянула Климу синий квадрат телеграммы, торопливо сказав...
Сидя на диване, Клим следил за игрою, но больше, чем дети, его занимала Варавка-мать.
Мать Клима тотчас же ушла, а девочка, сбросив подушку с головы,
сидя на полу, стала рассказывать Климу, жалобно глядя на него мокрыми глазами.
Когда, приехав с дачи, Вера Петровна и Варавка выслушали подробный рассказ Клима, они тотчас же начали вполголоса спорить. Варавка стоял у окна боком к
матери, держал бороду в кулаке и морщился, точно у него болели зубы,
мать,
сидя пред трюмо, расчесывала свои пышные волосы, встряхивая головою.
Клим
сидел у себя в комнате и слышал, как
мать сказала как будто с радостью...
Там же, между городским головой Радеевым, с золотой медалью на красной ленте, и протопопом с крестом на груди, неподвижно, точно каменная,
сидела мать.
Он сел в кресло, где
сидела мать, взял желтенькую французскую книжку, роман Мопассана «Сильна, как смерть», хлопнул ею по колену и погрузился в поток беспорядочных дум.
Было что-то тревожное в том, что она иногда приходит в комнату
матери и они
сидят там, тихо разговаривая.
Часа через два, разваренный, он
сидел за столом, пред кипевшим самоваром, пробуя написать письмо
матери, но на бумагу сами собою ползли из-под пера слова унылые, жалобные, он испортил несколько листиков, мелко изорвал их и снова закружился по комнате, поглядывая на гравюры и фотографии.
Вечером он выехал в Дрезден и там долго
сидел против Мадонны, соображая: что мог бы сказать о ней Клим Иванович Самгин? Ничего оригинального не нашлось, а все пошлое уже было сказано. В Мюнхене он отметил, что баварцы толще пруссаков. Картин в этом городе, кажется, не меньше, чем в Берлине, а погода — еще хуже. От картин, от музеев он устал, от солидной немецкой скуки решил перебраться в Швейцарию, — там жила
мать. Слово «
мать» потребовало наполнения.
В селе Верхлёве, где отец его был управляющим, Штольц вырос и воспитывался. С восьми лет он
сидел с отцом за географической картой, разбирал по складам Гердера, Виланда, библейские стихи и подводил итоги безграмотным счетам крестьян, мещан и фабричных, а с
матерью читал Священную историю, учил басни Крылова и разбирал по складам же «Телемака».
Бывало и то, что отец
сидит в послеобеденный час под деревом в саду и курит трубку, а
мать вяжет какую-нибудь фуфайку или вышивает по канве; вдруг с улицы раздается шум, крики, и целая толпа людей врывается в дом.
Между тем в доме у Татьяны Марковны все шло своим порядком. Отужинали и
сидели в зале, позевывая. Ватутин рассыпался в вежливостях со всеми, даже с Полиной Карповной, и с
матерью Викентьева, шаркая ножкой, любезничая и глядя так на каждую женщину, как будто готов был всем ей пожертвовать. Он говорил, что дамам надо стараться делать «приятности».
Он долго стоял и, закрыв глаза, переносился в детство, помнил, что подле него
сиживала мать, вспоминал ее лицо и задумчивое сияние глаз, когда она глядела на картину…
Викентьев сдержал слово. На другой день он привез к Татьяне Марковне свою
мать и, впустив ее в двери, сам дал «стречка», как он говорил, не зная, что будет, и
сидел, как на иголках, в канцелярии.
— Нет, не камнем! — горячо возразила она. — Любовь налагает долг, буду твердить я, как жизнь налагает и другие долги: без них жизни нет. Вы стали бы
сидеть с дряхлой, слепой
матерью, водить ее, кормить — за что? Ведь это невесело — но честный человек считает это долгом, и даже любит его!
Он уже не по-прежнему, с стесненным сердцем, а вяло прошел сумрачную залу с колоннадой, гостиные с статуями, бронзовыми часами, шкафиками рококо и, ни на что не глядя, добрался до верхних комнат; припомнил, где была детская и его спальня, где стояла его кровать, где
сиживала его
мать.
—
Сиди же смирно, когда Татьяна Марковна с тобою говорить хочет, — сказала
мать.
Умер у бабы сын,
мать отстала от работы,
сидела в углу как убитая, Марфенька каждый день ходила к ней и
сидела часа по два, глядя на нее, и приходила домой с распухшими от слез глазами.
Я проснулся около половины одиннадцатого и долго не верил глазам своим: на диване, на котором я вчера заснул,
сидела моя
мать, а рядом с нею — несчастная соседка,
мать самоубийцы.
Но Татьяна Павловна хмурилась; она даже не обернулась на его слова и продолжала развязывать кулек и на поданные тарелки раскладывать гостинцы.
Мать тоже
сидела в совершенном недоумении, конечно понимая и предчувствуя, что у нас выходит неладно. Сестра еще раз меня тронула за локоть.
Отворив дверь из коридора, мать-Шустова ввела Нехлюдова в маленькую комнатку, где перед столом на диванчике
сидела невысокая полная девушка в полосатой ситцевой кофточке и с вьющимися белокурыми волосами, окаймлявшими ее круглое и очень бледное, похожее на
мать, лицо. Против нее
сидел, согнувшись вдвое на кресле, в русской, с вышитым воротом рубашке молодой человек с черными усиками и бородкой. Они оба, очевидно, были так увлечены разговором, что оглянулись только тогда, когда Нехлюдов уже вошел в дверь.
Она
сидела рядом с плачущей
матерью и нежно гладила ее по плечу.
— Надо просить о том, чтобы разрешили свиданье
матери с сыном, который там
сидит. Но мне говорили, что это не от Кригсмута зависит, а от Червянского.
Ближе же всех к столу
сидела седая в черном платье женщина, очевидно
мать.