Неточные совпадения
Очень помню, что
мать, а иногда нянька держит меня на руках, одетого очень тепло, что мы
сидим в карете, стоящей в сарае, а иногда вывезенной на двор; что я хнычу, повторяя слабым голосом: «Супу, супу», — которого мне давали понемножку, несмотря на болезненный, мучительный голод, сменявшийся иногда совершенным отвращеньем от пищи.
Один раз,
сидя на окошке (с этой минуты я все уже твердо помню), услышал я какой-то жалобный визг в саду;
мать тоже его услышала, и когда я стал просить, чтобы послали посмотреть, кто это плачет, что, «верно, кому-нибудь больно» —
мать послала девушку, и та через несколько минут принесла в своих пригоршнях крошечного, еще слепого, щеночка, который, весь дрожа и не твердо опираясь на свои кривые лапки, тыкаясь во все стороны головой, жалобно визжал, или скучал, как выражалась моя нянька.
Мать дорогой принялась мне растолковывать, почему не хорошо так безумно предаваться какой-нибудь забаве, как это вредно для здоровья, даже опасно; она говорила, что, забывая все другие занятия для какой-нибудь охоты, и умненький мальчик может поглупеть, и что вот теперь, вместо того чтоб весело смотреть в окошко, или читать книжку, или разговаривать с отцом и
матерью, я
сижу молча, как будто опущенный в воду.
Я очнулся или очувствовался уже на коленях
матери, которая
сидела на канапе, положив мою голову на свою грудь.
Дедушка
сидел на кровати, а возле него по одну руку отец, по другую
мать.
Когда я кончил, она выслала нас с сестрой в залу, приказав няньке, чтобы мы никуда не ходили и
сидели тихо, потому что хочет отдохнуть; но я скоро догадался, что мы высланы для того, чтобы
мать с отцом могли поговорить без нас.
Наконец комары буквально одолели нас, и мы с
матерью ушли в свою комнату без дверей и окон, а как она не представляла никакой защиты, то сели на кровать под рединный полог, и хотя душно было
сидеть под ним, но зато спокойно.
Охота удить рыбу час от часу более овладевала мной; я только из боязни, чтоб
мать не запретила мне
сидеть с удочкой на озере, с насильственным прилежанием занимался чтением, письмом и двумя первыми правилами арифметики, чему учил меня отец.
Мать ожидала нас на дворе,
сидя, при дымном костре от комаров, за самоваром и чайным прибором.
Более всего любил я смотреть, как
мать варила варенье в медных блестящих тазах на тагане, под которым разводился огонь, — может быть, потому, что снимаемые с кипящего таза сахарные пенки большею частью отдавались нам с сестрицей; мы с ней обыкновенно
сидели на земле, поджав под себя ноги, нетерпеливо ожидая, когда масса ягод и сахара начнет вздуваться, пузыриться и покрываться беловатою пеленою.
Мать не могла зимой ездить в закрытом экипаже: ей делалось тошно и дурно; даже в кибитке она
сидела каким-то особенным образом, вся наружи, так что воздух обхватывал ее со всех сторон.
У нас в возке опять стало тепло, а
мать все
сидела даже и не внутри повозки, а вся открытая.
Мать несколько дней не могла оправиться; она по большей части
сидела с нами в нашей светлой угольной комнате, которая, впрочем, была холоднее других; но
мать захотела остаться в ней до нашего отъезда в Уфу, который был назначен через девять дней.
Я замечал иногда, что Параша что-то шептала моей
матери; иногда она слушала ее, а всего чаще заставляла молчать и прогоняла, и вот что эта Параша, одевая меня, один раз мне сказала: «Да, вы тут
сидите, а вас грабят».
Только помещались уже не так: с
матерью вместе
сидела кормилица с нашим маленьким братцем, а мы с сестрицей и Парашей ехали в какой-то коляске на пазах, которая вся дребезжала и бренчала, что нас очень забавляло.
Я в это время
сидел в карете с отцом и
матерью.
В карете было довольно просторно, и когда
мать не лежала, тогда нас с сестрицей брали попеременно в карету; но мне доставалось
сидеть чаще.
Мать, в самом мрачном расположении духа,
сидела в углу кареты; в другом углу
сидел отец; он также казался огорченным, но я заметил, что в то же время он не мог без удовольствия смотреть на открывшиеся перед нашими глазами камышистые пруды, зеленые рощи, деревню и дом.
Один раз, когда мы все
сидели в гостиной, вдруг вошел Иван Борисыч, небритый, нечесаный, очень странно одетый; бормоча себе под нос какие-то русские и французские слова, кусая ногти, беспрестанно кланяясь набок, поцеловал он руку у своей
матери, взял ломберный стол, поставил его посереди комнаты, раскрыл, достал карты, мелки, щеточки и начал сам с собою играть в карты.
Я охотно и часто ходил бы к нему послушать его рассказов о Москве, сопровождаемых всегда потчеваньем его дочки и жены, которую обыкновенно звали «Сергеевна»; но старик не хотел
сидеть при мне, и это обстоятельство, в соединении с потчеваньем, не нравившимся моей
матери, заставило меня редко посещать Пантелея Григорьича.
Я стал заниматься иногда играми и книгами, стал больше
сидеть и говорить с
матерью и с радостью увидел, что она была тем довольна.
Мать с бабушкой
сидели на крыльце, и мы поехали в совершенной тишине; все молчали, но только съехали со двора, как на всех экипажах начался веселый говор, превратившийся потом в громкую болтовню и хохот; когда же отъехали от дому с версту, девушки и женщины запели песни, и сама тетушка им подтягивала.
Я побежал к
матери в спальню, где она
сидела с сестрицей и братцем, занимаясь кройкою какого-то белья для нас.
Сад с яблоками, которых мне и есть не давали, меня не привлекал; ни уженья, ни ястребов, ни голубей, ни свободы везде ходить, везде гулять и все говорить, что захочется; вдобавок ко всему, я очень знал, что
мать не будет заниматься и разговаривать со мною так, как в Багрове, потому что ей будет некогда, потому что она или будет
сидеть в гостиной, на балконе, или будет гулять в саду с бабушкой и гостями, или к ней станут приходить гости; слово «гости» начинало делаться мне противным…
Мать лежала под пологом, отец с Парашей беспрестанно подавали ей какие-то лекарства, а мы,
сидя в другом углу, перешептывались вполголоса между собой и молились богу, чтоб он послал маменьке облегчение.
И от всего этого надобно было уехать, чтоб жить целую зиму в неприятном мне Чурасове, где не нравились мне многие из постоянных гостей, где должно избегать встречи с тамошней противной прислугой и где все-таки надо будет
сидеть по большей части в известных наших, уже опостылевших мне, комнатах; да и с
матерью придется гораздо реже быть вместе.
Неточные совпадения
— Намеднись, а когда именно — не упомню, — свидетельствовал Карапузов, —
сидел я в кабаке и пил вино, а неподалеку от меня
сидел этот самый учитель и тоже пил вино. И, выпивши он того вина довольно, сказал:"Все мы, что человеки, что скоты, — все едино; все помрем и все к чертовой
матери пойдем!"
Сидеть дома с нею, с
матерью и сестрами?
Сообразив наконец то, что его обязанность состоит в том, чтобы поднимать Сережу в определенный час и что поэтому ему нечего разбирать, кто там
сидит,
мать или другой кто, а нужно исполнять свою обязанность, он оделся, подошел к двери и отворил ее.
Сидя на звездообразном диване в ожидании поезда, она, с отвращением глядя на входивших и выходивших (все они были противны ей), думала то о том, как она приедет на станцию, напишет ему записку и что̀ она напишет ему, то о том, как он теперь жалуется
матери (не понимая ее страданий) на свое положение, и как она войдет в комнату, и что она скажет ему.
«Плохо! — подумал Вронский, поднимая коляску. — И то грязно было, а теперь совсем болото будет».
Сидя в уединении закрытой коляски, он достал письмо
матери и записку брата и прочел их.