Неточные совпадения
Прохор. Вот что, — давайте-ка пошлем к чертовой
матери все это: семейность, прошлое и — все вообще. Сочиним маленький кавардак, покуда хозяйки нет! Я тебе, Рахиль, плясуна покажу, эх ты! Ахнешь! Ну-ка,
Люда, зови Пятеркина…
Хитры были, догадливы келейные
матери. В те самые дни, как народ справлял братчины, они завели по обителям годовые праздники. После торжественной службы стали угощать званых и незваных, гости охотно сходились праздновать на даровщину. То же пиво, то же вино, та же брага сыченая, те же ватрушки, пироги и сочовки, и все даровое. Молёного барашка нет, а зато рыбы — ешь не хочу. А рыба такая, что серому
люду не всегда удается и поглядеть на такую… Годы за годами — братчин по Керженцу не стало.
Когда начиналась обитель Манефина, там на извод братчины-петровщины на Петров день годовой праздник уставили. С той поры каждый год на этот день много сходилось в обитель званых гостей и незваных богомольцев. Не одни старообрядцы на том празднике бывали, много приходило и церковников.
Матери не спрашивали, кто да откуда, а садись и кушай. И люб показался тот обычай деревенскому
люду…
Ей около тридцати четырех —
Люде, моей воспитательнице, заменившей мне покойную
мать, между тем по виду она кажется немногим старше меня, пятнадцатилетней девочки… Все в доме называют
Люду ангелом — за ее доброту. Но доброта раздражает меня порой… Мне кажется, что нельзя быть такой доброй и кроткой, и что
Люда такова только ради того, чтобы ее любили… Да простит мне Господь подобные мысли!
Завтра на заре меня отвезут в Гурию, в поместье ненавистного Доурова, к его чопорной
матери и кривлякам-сестрам и… и я никогда не увижу ни милой
Люды, ни дорогого Андро, ни чудных гор и бездн Бестуди, ни обоих старых дедушек… Никогда! Никогда!
Люда приехала из Малороссии. Она обожала всю Полтаву, с ее белыми домиками и вишневыми садами. Там, вблизи этого города, у них был хутор. Отца у нее не было. Он был героем последней турецкой кампании и умер как герой, с неприятельским знаменем в руках на обломках взятого редута. Свою
мать, еще очень молодую, она горячо любила.
Всю эту шумную вереницу гульливого
люда, среди которого блистали красавец Алексей Яковлевич Шубин, прапорщик лейб-гвардии Семеновского полка, и весельчак Лесток, замыкал обоз с вьючниками. Шубин, сын богатого помещика Владимирской губернии, был ближний сосед цесаревны по вотчине своей
матери. Он был страстный охотник, на охоте и познакомился с Елизаветой Петровной. Лесток был врачом цесаревны, француз, восторженный, он чуть не молился на свою цесаревну.
«Не может быть, — неслось в голове любящей
матери, — чтобы такая красавица, такая молоденькая, княжна, с богатым приданым, не поразила приезжего петербуржца. Разве там, в Петербурге или Москве, есть такие, как моя
Люда? Голову закладываю, что нет… Бледные, худые, изможденные, с зеленоватым отливом лица, золотушные, еле волочащие отбитые на балах ноги — вот их петербургские и московские красавицы, — куда же им до моей
Люды?»
Мальчик послушался и медленно приблизился к отцу. Он знал уже, что Тане и
Люде пришлось покаяться и что его встречи с
матерью стали известны, но робость, с которой он обыкновенно приближался к отцу, уступила сегодня место нескрываемому упорству. Это не ускользнуло от Ивана Осиповича. Он окинул долгим, мрачным взглядом красивую юношескую фигуру сына.
— Не в нашу семью уродилась ты,
Люда, — наконец, после продолжительной паузы, начал он, — не в покойную
мать, мою сестру, царство ей небесное!
И княжна
Люда пустилась подробно объяснять
матери, как красиво и нарядно выглядит теперь старый княжеский дом. Княгиня Васса Семеновна рассеянно слушала дочь и более любовалась ее разгоревшимся лицом и глазками, нежели содержанием ее сообщения, из которого главное для нее было то, что «он» скоро приедет.