Кутузовский проспект

Александр Васькин, 2017

Леонид Брежнев, Юрий Андропов, Майя Плисецкая, Родион Щедрин, Дмитрий Шостакович, Евгений Евтушенко, Исаак Дунаевский – все эти известные люди, которых принято относить к элите советского общества, жили на Кутузовском проспекте Москвы. А ведь когда-то это место – Дорогомилово – называли не иначе как гиблым, здесь обитала городская чернь и дымили трубами заводы. Сегодня на Кутузовском нет ни одной хрущевки, а все сплошь сталинские дома, в т. ч. и высотка гостиницы «Украина», а среди достопримечательностей – Триумфальная арка, Кутузовская изба, Бородинская панорама, Поклонная гора. Новая книга Александра Васькина из серии «Легенды советской Москвы» расскажет нам о том, как создавался Кутузовский проспект, о его знаменитых домах и жителях.

© Васькин А.А., 2017

Дорогомилово как подмосковная Венеция. Из грязи в князи

Листая старый пузатый «Справочник улиц Москвы» 1956 года, мы не встретим на его пожелтевших страницах Кутузовский проспект, хотя найдутся в нем и улица Кутузовская слобода, и даже Кутузовские проезд с переулком. Оно и понятно — на карте столицы проспект в честь фельдмаршала появился лишь в 1957 году, что в определенной мере отражает последствия наступившей в стране оттепели. Ибо до этого для названий улиц, площадей и прочих городских объектов нередко использовались фамилии советских вождей разного рода и калибра, причем нередко здравствующих (завод им. Микояна, метрополитен им. Кагановича и т. д.), не говоря уже о многочисленных Заветах Ильича. А тут вдруг вспомнили, что достойные для увековечения (в масштабе проспекта) люди, оказывается, жили и до 1917 года. Хотели, правда, в Кремле назвать проспект именем Сталина, тридцать лет ездившего по нему на работу, но совесть не позволила, времена-то на дворе уже другие стояли…

Кутузовский проспект, обозначив направление Старой Смоленской дороги, стал совершенно новой магистралью, вобравшей в себя массу прежде существующих путей — Большого Новинского переулка, Новоарбатского моста, построенного в 1957 году, и его продолжения, Можайского шоссе, Кутузовской слободы, отрезка автострады Москва-Минск до границы города, которая в то время наступала раньше и не проходила по Московской кольцевой автодороге (да ее и самой-то тогда не было). Новый проспект, новые дома, новые люди.

А ведь когда-то о престижности здешних мест не было и речи. Захолустная окраина Первопрестольной, бывшая ямщицкая слобода Дорогомилово, через которую и прошел проспект, отродясь не отличалась ни чистотой, ни зажиточностью. Название ей дал то ли новгородский боярин Иван Дорогомилов (следы которого теряются в XIII веке), то ли присказка ямщиков, мол, «Довезем дорого, но мило». Но вот чем точно славилось Дорогомилово, так это своей трясиной и невыносимым запахом. Еще Андрей Белый писал о «вонючих канализационных бочках», которые тащились «к Дорогомилову, где непросошное море стояло коричневой грязи», в которой утонул один дирижер, «два раза в год дирижировавший в Благородном собрании танцами, в день наносивший полсотни визитов, сват-брат всей Москвы». Вот как было, просто «Гримпенская трясина» из «Собаки Баскервилей» Конан Дойла. Ни дать, ни взять. Неудивительно, что в Дорогомилове стоимость земли была в пять-шесть раз меньше, чем, например, на Арбате, где и жил процитированный нами Андрей Белый, который ни за какие коврижки не согласился бы переселиться, даже под предлогом «реновации».

А ямщики появились в Дорогомилове при Иване Грозном, повелевшем перевести своих «государевых ямщиков» из Вязьмы поближе к Москве: «охотники ямские из того Вяземского яму переведены при царе Иване Васильевиче под Москву в Дорогомиловскую слободу», сообщают писцовые книги. Стояла Дорогомиловская ямская слобода на правом берегу Москвы-реки.

У каждой московской слободы было свое профессиональное предназначение для царского двора, в т. ч. и у Дорогомилова, о чем у Ивана Забелина читаем: «Несмотря, однако ж, на такое быстрое распространение города, особенно в течение XVI столетия, он нисколько не изменял своему первоначальному, чисто вотчинному типу. Он все-таки оставался большою усадьбою великого господаря-вотчинника, так что и самое его распространение условливалось распространением потребностей и нужд этой усадьбы. Целые слободы и улицы существовали как домовные дворовые службы, удовлетворявшие только этим потребностям. Из таких слобод и улиц состояла почти вся западная часть города, именно та часть, которую отделял для своей опричнины царь Иван Васильевич, — все улицы от Москвы-реки до Никитской. Здесь подле реки находилось Остожье с обширными лугами под Новодевичьим монастырем, где паслись табуны государевых лошадей и на Остоженном дворе (улица Остоженка) заготовлялось в стогах сено на зиму. Здесь же в Земляном городе были запасные конюшни и слобода Конюшенная с населением конюшенных служителей (улица Староконюшенная), а в Белом городе аргамачьи конюшни и Колымажный двор (подле Каменного моста). У Дорогомилова перевоза, впоследствии моста, на берегу реки находился государев дровяной двор, готовивший запасы дров (церковь Николы на Щепах)».

Дровяной промысел, помимо ямщицкого, стал еще одним источником пропитания дорогомиловцев, позволяя им неплохо сводить концы с концами. Упоминаемый историком перевоз есть не что иное, как прообраз моста — в те времена через реку перевоз был лодочный и паромный, затем смастерили т. н. живой мост из связанных бревен, лежавших на воде. А перевозить было что, ибо путь на Смоленск в XVI–XVII веках был еще и дорогой на Запад, по которой приезжали в Москву иноземные дипломаты и негоцианты, высоко ценившие русскую пушнину. К услугам купцов были постоялые воры и трактиры Дорогомилова.

Старая Смоленская дорога позволяла богатеть дорогомиловцам до тех пор, пока царь Петр не решил основать новую столицу на брегах Невы, куда отныне и вел новый Петербургский тракт, взявший на себя функции главной дороги страны. Так, согласно закону сохранения энергии Ньютона, началось увядание Дорогомилова, ибо купцы с большей выгодой и удовольствием въезжали в Москву по другой дороге — и за перевоз платить не надо!

Петровские реформы ударили по ямщикам Дорогомилова и с другой стороны — в 1704 году им запретили торговать и держать в слободе лавки, но голь на выдумки хитра: «Дорогомиловской слободы ямщики, по прозванию обыденки, разбогатели, покинув гоньбу и отбывая с торгу платежей, записались пролазом своим и подлогом в сенные истопники в комнате царевны Наталии Алексеевны и доныне под той опекою имеют торги и лавки немалые», — доносил обер-фискал, налоговый инспектор тех времен. В переводе на современный язык, объективные экономические трудности заставили ямщиков поменять профессиональную ориентацию…

Провидению мало было держать дорогомиловских аборигенов в постоянном поиске новых доходов и областей деятельности — на протяжении нескольких столетий их постоянно донимала своими разливами Москва-река. Сменялись царствования и эпохи, а вода, знай себе, прибывала по весне — никаким реформам не отменить паводка. Когда читаешь газеты более чем вековой давности, складывается ощущение, что вода в Дорогомилово стояла круглый год: хочешь пей, хочешь стирай. Ну чем не Венеция с ее гондольерами! В 1879 году, например, москворецкая вода залила почти всю слободу, поднявшись на более чем два метра. Передвигаться можно было лишь на лодках, вмиг ставших предметом повышенного спроса. Ну а те, кто лодок не имел, отправлялись в опасное плавание на плотах, роль которых выполняли снятые с петель ворота. А в 1908 году Дорогомилово и вовсе оказалось отрезанным от большой земли, т. е. от Москвы. Случилось это испытание аккурат на Страстной неделе, продолжаясь вплоть до Пасхи.

Московский губернатор в 1908–1913 годах Владимир Джунковский рассказывал: «Крымский вал был сух, но зато огромные пустыри близ Голицынской и Городской больниц, Хамовники — низкая его часть, огороды близ Новодевичьего — это было сплошное море. Дорогомилово, Пресня представляли собой Венецию. 11 числа, в Страстную пятницу, вода продолжала подниматься, теплая ночь и солнечное утро как будто придали ей силы. На одну треть Москва была покрыта водой. Новый ряд улиц был под водой, где я еще накануне проезжал верхом, проехать уже нельзя было, всюду сновали лодки; протянуты были кое-где канаты, попадались наскоро сколоченные плоты с обывателями, вывозившими свои вещи. Дорогомилово было отрезано от города, и попасть в Дорогомиловский народный дом я не мог. Со стороны церкви Благовещения в Ростовском переулке открывался чудный вид. Насколько хватало глаза, весь противоположный берег реки Москвы, все улицы обратились в море сверкающей воды, к Потылихе и Воробьевым горам глаз тонул в безбрежном пространстве бурлившей воды. Только вдали виднелся как бы висящий в воздухе мост окружной дороги. К 6 часам вечера 11 числа вода поднялась на 13 аршин. На Павелецком вокзале вся площадь была залита водой. Последний поезд отошел в 6 часов вечера с большим трудом, колеса не брали рельсов, наконец, подав поезд назад, с разбега удалось поезду двинуться, и он, рассекая воду подобно пароходу, вышел на сухое место. Вода на станции достигала второй ступеньки вагонов. В это время отовсюду стали поступать сведения — в Дорогомилове вода залила склады сахарного завода, где хранилось 350 тысяч пудов сахару, залило станцию Французского электрического общества, и половина Москвы осталась без света и т. д.»

Упомянутый Джунковским народный дом — это что-то вроде дома культуры, только на дореволюционный манер, совмещавший в себе функции образования, просвещения и культурной работы с населением. Открывая в Москве народные дома, власть пыталась таким образом бороться с революционными брожениями в народе, учить людей грамоте, пропагандировать трезвость как образ жизни. Многое в народных домах было бесплатным: секции, театральные кружки, мастерские, библиотека, воскресная школа, а еще чайная и книготорговая лавка и даже музей. Такие дома открывались в основном в неблагополучных районах, где обитал простой рабочий люд. На Тверской, например, народного дома и быть не могло. А в Дорогомилово ему нашли самое место, в день его посещало до тысячи человек. Народный дом был открыт у Дорогомиловской заставы, отмечавшей границу Москвы по Камер-Коллежскому валу.

Дешевизна дорогомиловских земель привлекала капиталистов и прочих инвесторов, способствуя превращению местности в промзону. Здесь в 1875 году появился знаменитый Трехгорный пивоваренный завод, продукция которого не раз удостаивалась престижных наград, в т. ч. и права ставить на пивных бочках и бутылках государственный герб — символ наивысшего качества. Рядом с этим заводом вскоре вырос другой — газовый, продукцией которого освещалось пивное предприятие. В 1883 году задымила фабрика для выработки красильно-древесных экстрактов, а в 1894 году заработал цементный завод. А еще сахаро-рафинадный завод, красильно-аппретурная и канвово-ткацкая фабрики, мыльный завод, завод оцинкованного железа и другие… Отходы отправлялись, само собой, прямиком в Москву-реку.

Ну, а как все это смотрелось со стороны? Чтобы ощутить загородную атмосферу Дорогомилова конца XIX века, откроем путеводитель по Подмосковью 1891 года, его автор Алексей Ярцев сообщает: «К Дорогомиловскому (Бородинскому) мосту ведет от церкви Смоленской Божией Матери долгий спуск, прорезанный в высоком берегу Москвы-реки. В старинные времена именно этот берег назывался Дорогомиловским, говорят, за свою живописность (дорогое — милое). Особенно красива правая сторона, если смотреть с Дорогомиловского моста. За Дорогомиловским мостом, долблющимся под десятками экипажей и пешеходов, начинается теперешнее Дорогомилово. Расположенные в этом районе фабрики, большой проезд по главной улице со Смоленского шоссе, суетливое движение мелкого люда делают Дорогомилово одною из оживленнейших окраин столицы. Население этой пригородной части состоит главным образом из трудового люда: фабричных рабочих, мастеровых, извозчиков, огородников, так называемых мастерков, ведущих самостоятельно маленькие фабрички, и т. п. Уличное движение особенно заметно в праздники, когда отдыхающий простой народ стремится в имеющиеся здесь в изобилии трактиры. За заставой (начинается) район огородников, обрабатывающих расположенные с левой стороны от большой дороги огороды. Большая Старая Смоленская дорога (так называемый Можай) уклоняется тотчас за заставою влево. Чтобы не быть окутанным целыми облаками дорожной пыли, пешеходу нужно свернуть после слободы вправо, за вал. Прямая полевая тропинка ведет к виднеющемуся в полуверсте Дорогомиловскому кладбищу… Выйдя влево с Дорогомиловского кладбища и обогнув ограду Еврейского кладбища, занявшего место бывших здесь боен, вы выступаете снова на большую дорогу и направляйтесь к обрисовывающейся на расстоянии версты возвышенности. Эта возвышенность — Поклонная гора, с которой открывается такой прекрасный вид на Москву! Когда вы стоите на вершине Поклонной горы и озираете белокаменные громады зданий, построенных на живописно разбросанных холмах, вы испытываете совершенно особое чувство. Вы не отводите глаз от поразительно величественной картины, а в воображении вашем рисуются образы из прошлого этого старого города, сплотившего вокруг себя огромное государство. Вы чувствуете, что этот город с его историей — родной вам, что вы — единица из той народной массы, которая создала его, что в вас одни мысли с нею, одни чувства к родной земле. Десятки прочитанных книг по истории города не дадут такого живого впечатления, как вид на Москву с Поклонной горы… Спустившись с Поклонной горы и повернув по дороге влево, вы направляетесь к Кутузовской избе, одиноко стоящей среди обширного поля. Дорога от Кутузовской избы к Покровскому идет налево по открытому полю. Почти при самом начале пути на берегу Москвы-реки рядом с полотном Смоленской железной дороги раскинулась красильная фабрика г. Кузмичева на земле, принадлежавшей прежде деревне Филям. Тотчас за фабрикой — железнодорожный переезд около моста через Москву-реку. За переездом потянулись веселые рощицы… За ними зеленеют роскошные луговины по берегам речки Фильки, направо видно село Шелепиха».

Дорогомиловский мост, с которого открывался прекрасный вид на слободу, был «живым» еще в 1812 году, а в 1868 году на его месте выстроили новый, Бородинский. Но нас, конечно, интересуют трактиры. Куда же без них! В дорогомиловский трактир отправил героев своего рассказа «На плотах» и Владимир Гиляровский: «Дорогомилово гудело. По всей набережной, по лужам и грязи шлепали лаптями толпы сплавщиков, с котомками за плечами, пьяные. Двое стариков, обнявшись, возились в луже и, не обращая внимания на это видимое неудобство положения, обнимали друг друга за шею мокрыми грязными руками и целовались. Над самой водой, на откосе берега, раскинув крестом руки, лежал навзничь пожилой рыжий мужик в одной рубахе и в лаптях; пьяный плотовщик продавал еврею полушубок, против чего сильно восставала баба, со слезами на глазах умолявшая мужа не продавать шубы, и вместо ответа получала на каждое слово толчок наотмашь локтем в грудь и ответ: “Не встревай, дура! Ты кто?! А?” Мимо Никиты продребезжала пролетка с поднятым верхом, из-под которого виднелись лишь четыре ноги в лаптях и синих онучах, и одна из этих ног упиралась в спину извозчика. Около трактира толпы народа становились гуще, плотовщики перемешивались с золоторотцами».

Откуда в Дорогомилово плотовщики? Да все оттуда же. И при Иване Грозном, и при Николае II печи в Москве топили дровами, которые весной, когда наступало половодье, пригоняли плотами из-под Можайска. День, когда плоты приставали к берегу, превращался для тысяч москвичей в праздник, семьями приходили на набережную наблюдать за этим интересным процессом — прибытия плотов в Дорогомилово: как искусно, мастерски плавщики проводили их под Бородинским мостом! Ремесло это было рискованным и опасным, а ну как свалится работяга в воду, тут уж неси багры. Разгружали плоты под Дорогомиловым, на Красном лугу. Тут же, рядом с Бородинским мостом, был и тот грязный Дорогомиловский трактир, где пропивала свои деньги деревня — сплавщики, а с ними и низы общества, босяки да оборванцы из золотой роты (синоним крайнего обнищания).

Криминогенная обстановочка в Дорогомилове сложилась соответствующая, создавая кучу проблем городовым и полицейским. Ночью сюда лучше было и не соваться. Недаром у того же Андрея Белого встречаем следующий рассказ о его метаниях в «кривых, заборчатых дорогомиловских закоулках» с отцовским пистолетом — «бульдогом». Там мерещилась ему «тень избивателя»: «видел я приподымаемый кулак с движеньем навстречу мне, но бросался рукою в карман: схватить свой — “бульдог”; тулуп отступал, обливая руганью в спину: “Жидовская сволочь!”»

И как написали бы в советских учебниках, только Великая октябрьская социалистическая революция позволила увидеть несчастным дорогомиловским обитателям свет в конце туннеля. Не сразу, конечно, а в 1935 году с принятием т. н. Сталинского плана реконструкции Москвы, по которому Дорогомиловская улица расширялась более чем в два раза, до 70 метров. А Дорогомиловской площади нашли применение своеобразного узла, связывающего Новый Арбат через Дорогомилово с Можайским шоссе, превращенное в одну из самых оживленных магистралей Москвы, шириной чуть ли не до ста метров. «Правая сторона этой магистрали, — диктовал сталинский план, — освобождается от ветхих зданий. Богатые зелёные массивы связывают магистраль с набережной Москвы-реки. В целях разгрузки Арбата прокладывается новая прямая магистраль, так называемая Новоарбатская. Магистраль проходит от Москвы-реки через кварталы Дорогомиловской улицы и Дорогомиловской площади. Набережная Москвы-реки превращается в сквозную магистраль. Набережные озеленяются, берега одеваются в гранит. Москва-река у Дорогомиловской луки спрямляется». Назвать новый проспект предполагалось именем Конституции, другая гигантская магистраль новой Москвы — Аллея Ильича — должна была вобрать в себя Охотный ряд, Моховую, Волхонку и привезти к Дворцу Советов.

Из грязи в князи — как же подходит эта поговорка проспекту. Верна она и в более глубоком смысле. Дети рабочих и крестьян, оккупировавшие кремлевские палаты, решили обосноваться в бывшей Дорогомиловской слободе. Сталин, конечно, не претендовал на отдельную квартиру в Дорогомилове, у него и так было где жить, но, что важно, через Дорогомилово вождь ездил на дачу. Это была правительственная трасса. И негоже было хибарам да лачугам попадаться на глаза вождю. Магистраль должна была стать образцовой, парадной, демонстрируя, таким образом, преимущества самого гуманного в мире демократического советского строя, пусть и на отдельно взятом проспекте.

Мало осталось на Кутузовском старожилов, что не только на своем горбу пережили воплощение грандиозных сталинских планов, но и прожили здесь всю жизнь, сохранив при этом отменную память. Таких людей в принципе не должно было быть, учитывая специфику эпохи. Но одного все же удалось отыскать. Это художник Борис Жутовский, появившийся на свет аж в 1932 году и проживший более восьмидесяти лет в одной и той же квартире в доме рядом с «Бородинской панорамой». Участник легендарной выставки в Манеже, это он, Жутовский, удостоился личного упоминания своего имени товарищем Хрущевым в историческом докладе «Высокая идейность и художественное мастерство — великая сила советской литературы и искусства» (абракадабра какая-то!). Сравнивая живопись Жутовского на выставке в Манеже 1962 года с творениями Александра Лактионова («Письмо с фронта»), Хрущев сказал: «Давайте сравним два произведения живописи — автопортрет А. Лактионова и автопортрет Б. Жутовского. Как бы иные ни думали и что бы они ни говорили по этому поводу, но для всякого здравомыслящего человека, обладающего неиспорченными вкусами, ясно, что картина художника Лактионова привлекает своей человечностью и вызывает уважение к человеку. Смотришь на него, любуешься им и радуешься за человека. А кого изобразил Б. Жутовский? Урода! Посмотрев на его автопортрет, напугаться можно. Как только не стыдно человеку тратить свои силы на такое безобразие! Как же так, человек закончил советскую среднюю школу, институт, на него затрачены народные деньги, он ест народный хлеб. А чем же он отплачивает народу, рабочим и крестьянам за те средства, которые они затратили на его образование, за те блага, которые они дают ему сейчас, — вот таким автопортретом, этой мерзостью и жутью? Противно смотреть на такую грязную мазню и противно слушать тех, кто ее защищает…» После такой яркой характеристики Жутовского узнал весь мир. Впоследствии Хрущев уже в отставке извинился перед художником.

Рассказ Бориса Жутовского о жизни на Кутузовском полон интереснейших подробностей, мы будем к нему обращаться в течение всего повествования, а пока впечатления детства: «Кутузовка всегда была правительственной трассой. Вся эта дорога была утыкана вот такой высоты чугунными шкафчиками — телефонами. В один прекрасный момент все шкафчики начинали звонить. И тогда, откуда ни возьмись, возникало штук 20 НКВДэшников, которые начали гонять нас палками. Тогда мы, утирая сопли, скатывались к подножию горы, где была керосинная дяди Феди. До сих пор люблю этот запах керосина с опилками — весь пол засыпан был опилками. Мы там пережидали, пока Сталин проедет, чтобы опять кататься. Его превосходительство ездило, кстати говоря, всего на двух автомобилях. Потом уже через какое-то количество лет мы уже договорились. Они говорили: “Ребята, уходим”. Мы уходили. Мы скатывались вниз. А тут на углу еще была деревня. В марте 1953 года я побывал на даче Сталина. Попер туда на лыжах из любопытства — он умер только-только. Забор местами разломан был, и я вошел на территорию. Тихо, никого нет — охранная будка с выбитыми стеклами… И только одна тетка выходит в ватнике, в валенках, с ведром и идет к речке полоскать тряпки…»

Район Кутузовского проспекта и прилегающих к нему улиц по своему уникален — здесь почти нет панельных домов, все сплошь т. н. «сталинки» — роскошные и внутри, и снаружи дома с просторными подъездами, квартирами большой площади и высокими потолками, прекрасно разработанным внутридомовым пространством. Все построено прочно и надолго, для людей, очень больших людей, их близких и родственников, а также обслуживающей их тонкой научно-технической прослойки. Прямо как в песне: «Будет людям счастье, счастье на века, У советской власти сила велика». Но ведь никто и не обещал, что счастье наступит сразу для всех. Поэтому Кутузовский проспект — это островок счастья, отдельно взятый кусочек коммунизма, возникший в советской Москве в середине 1950-х годов.

Если бы все же проспекты называли в честь строивших их зодчих, то Кутузовский вправе был бы носить имя Розенфельда. Нет-нет, никакого отношения к большевику Льву Каменеву (Розенфельду) он не имеет. Зиновий Моисеевич Розенфельд, уроженец Витебщины и лауреат двух Сталинских премий, два десятка лет занимался застройкой Кутузовского проспекта еще с конца 1930-х годов, когда и названия-то такого не было. А громко заявил он о себе в начале 1930-х годов, когда спроектировал т. н. «Дом ударников-железнодорожников» на Краснопрудной улице, «сумев создать во многом уникальный и аутентичный образ многоквартирного жилого дома для широкой столичной магистрали». В дальнейшем Розенфельд специализировался на проектировании домов для номенклатуры, можно сказать, собаку на этом съел. Быть может, именно по сей причине застройка Кутузовского среди всех других своих московских собратьев отличается наибольшим стилистическим однообразием и гармоничностью. Не каждому архитектору выпадает такая честь и удача — застраивать целые улицы. Розенфельд — автор проектов домов № 21, 22, 23, 24, 25, 30/32. Ну и, кроме того, работа над проектированием соседних зданий проходила под его чутким руководством и влиянием. Вторую свою Сталинскую премию он получил в 1951 году «за разработку и осуществление индустриальных методов строительства многоэтажных жилых домов в Москве».

Рассказ о домах, их создателях и жителях Кутузовского логично будет начать с самого начала — там, где гордо маячит своим шпилем гостиница «Украина».