Неточные совпадения
А нам земля осталася…
Ой ты, земля помещичья!
Ты нам не
мать, а мачеха
Теперь… «А кто велел? —
Кричат писаки праздные, —
Так вымогать, насиловать
Кормилицу свою!»
А я скажу: — А кто же
ждал? —
Ох! эти проповедники!
Кричат: «Довольно барствовать!
Проснись, помещик заспанный!
Вставай! — учись! трудись...
— А я тебя всё
жду, — сказала ему
мать, насмешливо улыбаясь. — Тебя совсем не видно.
Она тоже не спала всю ночь и всё утро
ждала его.
Мать и отец были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она
ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой мысли, и робела и стыдилась, и сама не знала, что она сделает. Она слышала его шаги и голос и
ждала за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не думая, не спрашивая себя, как и что, подошла к нему и сделала то, что она сделала.
Потом, когда он узнал случайно от няни, что
мать его не умерла, и отец с Лидией Ивановной объяснили ему, что она умерла для него, потому что она нехорошая (чему он уже никак не мог верить, потому что любил ее), он точно так же отыскивал и
ждал ее.
На утро однако всё устроилось, и к девяти часам — срок, до которого просили батюшку
подождать с обедней, сияющие радостью, разодетые дети стояли у крыльца пред коляской, дожидаясь
матери.
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в свете, основанная, как она полагала, на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и то, что он, влюбленный в ее дочь, ездил в дом полтора месяца, чего-то как будто
ждал, высматривал, как будто боялся, не велика ли будет честь, если он сделает предложение, и не понимал, что, ездя в дом, где девушка невеста, надо было объясниться.
По тону Бетси Вронский мог бы понять, чего ему надо
ждать от света; но он сделал еще попытку в своем семействе. На
мать свою он не надеялся. Он знал, что
мать, так восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь была неумолима к ней за то, что она была причиной расстройства карьеры сына. Но он возлагал большие надежды на Варю, жену брата. Ему казалось, что она не бросит камня и с простотой и решительностью поедет к Анне и примет ее.
Она знала, что старуху
ждут со дня на день, знала, что старуха будет рада выбору сына, и ей странно было, что он, боясь оскорбить
мать, не делает предложения; однако ей так хотелось и самого брака и, более всего, успокоения от своих тревог, что она верила этому.
Но ласки
матери и сына, звуки их голосов и то, что они говорили, — всё это заставило его изменить намерение. Он покачал головой и, вздохнув, затворил дверь. «
Подожду еще десять минут», сказал он себе, откашливаясь и утирая слезы.
Прошла почти неделя, а я еще не познакомился с Лиговскими.
Жду удобного случая. Грушницкий, как тень, следует за княжной везде; их разговоры бесконечны: когда же он ей наскучит?..
Мать не обращает на это внимания, потому что он не жених. Вот логика
матерей! Я подметил два, три нежные взгляда, — надо этому положить конец.
Но Авдотья Романовна как будто
ждала очереди и, проходя вслед за
матерью мимо Сони, откланялась ей внимательным, вежливым и полным поклоном. Сонечка смутилась, поклонилась как-то уторопленно и испуганно, и какое-то даже болезненное ощущение отразилось в лице ее, как будто вежливость и внимание Авдотьи Романовны были ей тягостны и мучительны.
Мать и сестра его сидели у него на диване и
ждали уже полтора часа.
Он снова молчал, как будто заснув с открытыми глазами. Клим видел сбоку фарфоровый, блестящий белок, это напомнило ему мертвый глаз доктора Сомова. Он понимал, что, рассуждая о выдумке, учитель беседует сам с собой, забыв о нем, ученике. И нередко Клим
ждал, что вот сейчас учитель скажет что-то о
матери, о том, как он в саду обнимал ноги ее. Но учитель говорил...
Лидия писала Игорю каждый день и, отдавая письма
матери Игоря, нетерпеливо
ждала ответов.
— Это я знаю, — согласился Дронов, потирая лоб. — Она, брат… Да. Она вместо
матери была для меня. Смешно? Нет, не смешно. Была, — пробормотал он и заговорил еще трезвей: — Очень уважала тебя и
ждала, что ты… что-то скажешь, объяснишь. Потом узнала, что ты, под Новый год, сказал какую-то речь…
Он не очень интересовался, слушают ли его, и хотя часто спрашивал: не так ли? — но ответов не
ждал.
Мать позвала к столу, доктор взял Клима под руку и, раскачиваясь на ходу, как австрийский тамбур-мажор, растроганно сказал...
— Вот вы о старом халате! — сказал он. — Я
жду, душа замерла у меня от нетерпения слышать, как из сердца у вас порывается чувство, каким именем назовете вы эти порывы, а вы… Бог с вами, Ольга! Да, я влюблен в вас и говорю, что без этого нет и прямой любви: ни в отца, ни в
мать, ни в няньку не влюбляются, а любят их…
После «тумана» наставало светлое утро, с заботами
матери, хозяйки; там манил к себе цветник и поле, там кабинет мужа. Только не с беззаботным самонаслаждением играла она жизнью, а с затаенной и бодрой мыслью жила она, готовилась,
ждала…
Мать Викентьева разоделась в платье gris-de-perle [жемчужно-cepoгo цвета (фр.).] с отделкой из темных кружев. Викентьев прибегал уже, наряженный с осьми часов во фрак и белые перчатки.
Ждали только появления Марфеньки.
Ждал было он, что
мать пойдет жаловаться, и, возгордясь, молчал; только где уж, не посмела
мать жаловаться.
— Что ты,
подожди оплакивать, — улыбнулся старец, положив правую руку свою на его голову, — видишь, сижу и беседую, может, и двадцать лет еще проживу, как пожелала мне вчера та добрая, милая, из Вышегорья, с девочкой Лизаветой на руках. Помяни, Господи, и
мать, и девочку Лизавету! (Он перекрестился.) Порфирий, дар-то ее снес, куда я сказал?
— Прощай, старик, меня
ждет мать к обеду, — проговорил он скороговоркой. — Как жаль, что я ее не предуведомил! Очень будет беспокоиться… Но после обеда я тотчас к тебе, на весь день, на весь вечер, и столько тебе расскажу, столько расскажу! И Перезвона приведу, а теперь с собой уведу, потому что он без меня выть начнет и тебе мешать будет; до свиданья!
… С ужасом открывается мало-помалу тайна, несчастная
мать сперва старается убедиться, что ей только показалось, но вскоре сомнение невозможно; отчаянием и слезами сопровождает она всякое движение младенца, она хотела бы остановить тайную работу жизни, вести ее назад, она
ждет несчастья, как милосердия, как прощения, а неотвратимая природа идет своим путем, — она здорова, молода!
К сожалению, пьяная
мать оказалась права. Несомненно, что Клавденька у всех на глазах сгорала. Еще когда ей было не больше четырнадцати лет, показались подозрительные припадки кашля, которые с каждым годом усиливались. Наследственность брала свое, и так как помощи ниоткуда
ждать было нельзя, то девушка неминуемо должна была погибнуть.
— А хочешь, я тебя, балбес, в Суздаль-монастырь сошлю? да, возьму и сошлю! И никто меня за это не осудит, потому что я
мать: что хочу, то над детьми и делаю! Сиди там да и
жди, пока
мать с отцом умрут, да имение свое тебе, шельмецу, предоставят.
Экзамены кончены. Предстоит два месяца свободы и поездка в Гарный Луг.
Мать с сестрами и старший брат поедут через несколько дней на наемных лошадях, а за нами тремя пришлют «тройку» из Гарного Луга. Мы нетерпеливо
ждем.
Подошла осень. Выпал первый снег. Моя
мать и сестренка были у Линдгорстов и завязали знакомство.
Ждали ответного посещения.
Матери условились, что это будет запросто, вечером.
Однажды
мать взяла меня с собой в костел. Мы бывали в церкви с отцом и иногда в костеле с
матерью. На этот раз я стоял с нею в боковом приделе, около «сакристии». Было очень тихо, все будто чего-то
ждали… Священник, молодой, бледный, с горящими глазами, громко и возбужденно произносил латинские возгласы… Потом жуткая глубокая тишина охватила готические своды костела бернардинов, и среди молчания раздались звуки патриотического гимна: «Boźe, coś Polskę przez tak długie wieki…»
Я
ждал с жутким чувством, когда исчезнет последней ярко — белая шляпа дяди Генриха, самого высокого из братьев моей
матери, и, наконец, остался один…
— Слушайся дедушку, — сказала
мать, перекрестив меня. Я
ждал, что она скажет что-то другое, и рассердился на деда, — это он помешал ей.
Чуешь ли: как вошел дед в ярость, и вижу, запорет он тебя, так начал я руку эту подставлять,
ждал — переломится прут, дедушка-то отойдет за другим, а тебя и утащат бабаня али
мать! Ну, прут не переломился, гибок, моченый! А все-таки тебе меньше попало, — видишь насколько? Я, брат, жуликоватый!..
Церковь
ждет от сынов своих верности
матери, требует рыцарского к себе отношения; рыцарство же не есть рабство и рабству противоположно.
Но если какой-нибудь глупенький, отбившийся от выводки и
матери утенок или цыпленок, услыша издалека зов ее, вздумает переплыть материк или не заросшую травой заводь, то гибель
ждет его и сверху и снизу: в воде широкое горло щуки или сома, на поверхности — длинные когти хищных птиц.
— Это верно. Мы
ждем, когда из-за туч проглянет опять эта глубокая синева. Гроза пройдет, а небо над нею останется все то же; мы это знаем и потому спокойно переживаем грозу. Так вот, небо сине… Море тоже сине, когда спокойно. У твоей
матери синие глаза. У Эвелины тоже.
Тут никто не может ни на кого положиться: каждую минуту вы можете
ждать, что приятель ваш похвалится тем, как он ловко обсчитал или обворовал вас; компаньон в выгодной спекуляции — легко может забрать в руки все деньги и документы и засадить своего товарища в яму за долги; тесть надует зятя приданым; жених обочтет и обидит сваху; невеста-дочь проведет отца и
мать, жена обманет мужа.
В скитах
ждали возвращения
матери Енафы с большим нетерпением. Из-под горы Нудихи приплелась даже старая схимница Пульхерия и сидела в избе
матери Енафы уже второй день. Федосья и Акулина то приходили, то уходили, сгорая от нетерпения. Скитские подъехали около полуден. Первой вошла Енафа, за ней остальные, а последним вошел Мосей, тащивший в обеих руках разные гостинцы с Самосадки.
Аграфена давно вылезла из саней и
ждала, когда
мать Енафа ее позовет. Она забыла снять шапку и опомнилась только тогда, когда
мать Енафа, вглядевшись в нее, проговорила...
Пришло известие, что Роберт Блюм расстрелян. Семья Райнеров впала в ужас. Старушка
мать Ульриха Райнера, переехавшая было к сыну, отпросилась у него опять в тихую иезуитскую Женеву. Старая француженка везде
ждала гренадеров Сюррирье и просила отпустить с нею и внука в ее безмятежно-молитвенный город.
Примите мой совет: успокойтесь; будьте русскою женщиною и посмотрите, не верно ли то, что стране вашей нужны прежде всего хорошие
матери, без которых трудно
ждать хороших людей».
Блюд оказалось множество, точно нас
ждали, но все кушанья были так жирны, что
мать и я с сестрицей встали из-за стола почти голодные.
Хотя печальное и тягостное впечатление житья в Багрове было ослаблено последнею неделею нашего там пребывания, хотя длинная дорога также приготовила меня к той жизни, которая
ждала нас в Уфе, но, несмотря на то, я почувствовал необъяснимую радость и потом спокойную уверенность, когда увидел себя перенесенным совсем к другим людям, увидел другие лица, услышал другие речи и голоса, когда увидел любовь к себе от дядей и от близких друзей моего отца и
матери, увидел ласку и привет от всех наших знакомых.
Я, конечно, и прежде знал, видел на каждом шагу, как любит меня
мать; я наслышался и даже помнил, будто сквозь сон, как она ходила за мной, когда я был маленький и такой больной, что каждую минуту
ждали моей смерти; я знал, что неусыпные заботы
матери спасли мне жизнь, но воспоминание и рассказы не то, что настоящее, действительно сейчас происходящее дело.
Она благодарила отца и особенно
мать, целовала у ней руки и сказала, что «не
ждала нас, зная по письмам, как Прасковья Ивановна полюбила Софью Николавну и как будет уговаривать остаться, и зная, что Прасковье Ивановне нельзя не уважить».
Отец, улыбнувшись, напомнил мне о том и на мои просьбы идти поскорее удить сказал мне, чтоб я не торопился и
подождал, покуда он все уладит около моей
матери и распорядится кормом лошадей.
Да ведь я… слушай, Наташа: да ведь я часто к тебе ходил, и
мать не знала, и никто не знал; то под окнами у тебя стою, то
жду: полсутки иной раз
жду где-нибудь на тротуаре у твоих ворот!
— Стали обыскивать всех в воротах! — сказал Самойлов.
Мать чувствовала, что от нее чего-то хотят,
ждут, и торопливо спрашивала...
Закуривая папиросу, она спрашивала и не
ждала ответов, лаская
мать и юношу взглядом серых глаз.
Мать смотрела на нее и, внутренне улыбаясь, думала...
День становился все более ясным, облака уходили, гонимые ветром.
Мать собирала посуду для чая и, покачивая головой, думала о том, как все странно: шутят они оба, улыбаются в это утро, а в полдень
ждет их — кто знает — что? И ей самой почему-то спокойно, почти радостно.
— Сейчас приду! — не открывая, ответили ей. Она
подождала немного и снова постучалась. Тогда дверь быстро отворилась, и в коридор вышла высокая женщина в очках. Торопливо оправляя смятый рукав кофточки, она сурово спросила
мать...
Он сел, не глядя на судей,
мать, сдерживая дыхание, пристально смотрела на судей,
ждала.