Неточные совпадения
Надо заметить, что Коля понимал и разгадывал с этой стороны Дарданелова и, уж разумеется, глубоко презирал его за его «чувства»; прежде даже имел неделикатность выказывать это презрение свое пред
матерью, отдаленно намекая ей, что понимает, чего
добивается Дарданелов.
Четвертая строка: имя, отчество и фамилия. Насчет имен могу только вспомнить, что я, кажется, не записал правильно ни одного женского татарского имени. В татарской семье, где много девочек, а отец и
мать едва понимают по-русски, трудно
добиться толку и приходится записывать наугад. И в казенных бумагах татарские имена пишутся тоже неправильно.
Споры, однако, продолжались, отец не уступал, и все, чего могла
добиться мать, состояло в том, что отец согласился не выходить в отставку немедленно, а отложил это намерение до совершенного выздоровления
матери от будущей болезни, то есть до лета.
Александр прошел по всем комнатам, потом по саду, останавливаясь у каждого куста, у каждой скамьи. Ему сопутствовала
мать. Она, вглядываясь в его бледное лицо, вздыхала, но плакать боялась; ее напугал Антон Иваныч. Она расспрашивала сына о житье-бытье, но никак не могла
добиться причины, отчего он стал худ, бледен и куда девались волосы. Она предлагала ему и покушать и выпить, но он, отказавшись от всего, сказал, что устал с дороги и хочет уснуть.
На другой день
мать едва могла
добиться, чтобы он сказал несколько слов о том, что говорил с ним отец.
Старик Кокин увязался за своей снохой и, не
добившись от нее ничего, зверски убил ее ребенка, девочку лет четырех: старик завел маленькую жертву в подполье и там отрезывал ей один палец за другим, а
мать в это время оставалась наверху и должна была слушать отчаянные вопли четвертуемой дочери.
Егорушка еще позвал деда. Не
добившись ответа, он сел неподвижно и уж не ждал, когда все кончится. Он был уверен, что сию минуту его убьет гром, что глаза нечаянно откроются и он увидит страшных великанов. И он уж не крестился, не звал деда, не думал о
матери и только коченел от холода и уверенности, что гроза никогда не кончится.
Между детьми и кредиторами объявилась игра, в которой на ставке стояла престарелая
мать первых, и она бог весть бы докуда просидела и, может быть, и умерла бы в тюрьме, потому что и та и другая из играющих сторон обличали большой такт и выдержку: кредиторы томили старушку в тюрьме, надеясь
добиться, что дети сжалятся над нею и отдадут деньги, а дети были еще тверже в своем намерении не платить денег и оставить
мать в тюрьме.
Ида, кажется, этого только и
добивалась: она сейчас же обняла
мать и, держа ее за плечи руками, говорила весело...
Помню, как однажды, когда, за отсутствием учителя,
мать, сидя в классной, заставляла меня делать грамматический разбор какой-то русской фразы, и я стал в тупик, — она, желая
добиться своего, громко и настоятельно начала повторять: «Какой это падеж? какой это падеж?» При этих восклицаниях находившийся в числе прислуги молодой и щеголеватый портной Меркул Кузьмич проворно растворил дверь классной и внушительно доложил: «Коровий, сударыня, у Зыбиных коровы падают».
Все это были качества, очень подходящие для полицейской службы, которой
добивался Рыжов, — и он был сделан солигалическим квартальным, а
мать его продолжала печь и продавать свои пироги на том самом базаре, где сын ее должен был установить и держать добрые порядки: блюсти вес верный и меру полную и утрясенную.
Как ни пытала любопытная
мать Таисея, что за дела у него там объявились, не могла от гостя толку
добиться.
О Фленушке задумался. «Отчего это она слова со мной не хотела сказать?.. Зачем заперлась, ставни даже закрыла? За какую провинность мою так осерчала?.. Кажется, я на все был готов — третье лето согласья
добиваюсь, а она все со своей сухою любовью… Надоел, видно, ей, прискучил… Или обнесли меня чем-нибудь?.. По обителям это как раз… На что на другое, а на сплетни да напраслину
матери с белицами куда как досужи!..»
— Я верю и сознаю, что не легко вам будет это. Особенно трудно вам будет поладить с Ниной и стать для моей девочки второй
матерью. Нина — дикий цветок. Привить его к чужой почве будет трудно. Но с вашим уменьем, с вашей мудрой головкой вы
добьетесь ее любви, я в этом уверен. А раз она полюбит, то делается мягкой, как воск. Она добрая девочка. У нее настоящее южное отзывчивое и преданное сердечко.
— Как же иначе-то?.. Ведь нельзя же так оставить все. Серафима теперь у тетеньки… Как бы она меня там ни встретила, я туда поеду… Зачем же я ее буду вводить в новые грехи? Вы войдите ей в душу. В ней страсть-то клокочет, быть может, еще сильнее. Что она, первым делом, скажет
матери своей: Калерия довела меня до преступления и теперь живет себе поживает на даче,
добилась своего, выжила меня. В ее глазах я — змея подколодная.
Тогда я быстро начинаю объяснять ему, что мне скоро двадцать лет, что замужем я уже почти два года, что я
мать шестимесячного мальчика и что решила работать для моего ребенка; хочу, во-первых, сама, своим трудом, поднять его на ноги, а во-вторых, хочу
добиться славы, чтобы мой ребенок мог впоследствии гордиться своею
матерью, и вот, по этим двум причинам, прошу зачислить меня на драматические курсы.
Последняя, как это всегда бывает с женщинами вообще, а с молоденькими девушками в особенности, чем более слышала дурного от своей
матери о «спасителе», тем в более ярких чертах создавала в себе его образ, и Капитолина Андреевна
добилась совершенно противоположных результатов: симпатия, внушенная молодой девушке «авантюристом Савиным» — как называла его Усова — день ото дня увеличивалась, и Вера Семеновна кончила тем, что влюбилась по уши в героя стольких приключений.
Юноша опустил голову. Он почувствовал, что в настоящую минуту он ничего более не
добьется. Он, конечно, знал раньше, что встречи с
матерью прекратятся с возвращением его в корпус. Отец дозволил переписку, это была милость, на которую он не смел даже надеяться.
— Да, к Хвостовой… Насколько я могла
добиться от несчастной, в минуты, когда на нее дорогой находило нечто вроде сознания, ее
мать зовут Ольгой Николаевной и она живет в собственном доме на Сивцевом Вражке.
Наконец, убедившись, что ничего не
добьешься, она вернулась в Варшаву к родственникам — ее
мать и отчим умерли в Петербурге, а сводная сестра жила в этом городе и вращалась в придворных сферах. Казалось, Станислава Феликсовна навеки умерла для своего бывшего мужа и вдруг теперь, совершенно неожиданно, снова появилась в России, где ее муж уже занимал довольно видный военный пост.
Увлекшись «потемкинской затворницей», он
добился ее взаимности, не жалея золота для
матери «жар-птицы».