Неточные совпадения
— Давно не бывали у нас, сударь, —
говорил катальщик, поддерживая ногу и навинчивая каблук. — После вас никого из господ
мастеров нету. Хорошо ли так будет? —
говорил он, натягивая ремень.
В коротких, но определительных словах изъяснил, что уже издавна ездит он по России, побуждаемый и потребностями, и любознательностью; что государство наше преизобилует предметами замечательными, не
говоря уже о красоте мест, обилии промыслов и разнообразии почв; что он увлекся картинностью местоположенья его деревни; что, несмотря, однако же, на картинность местоположенья, он не дерзнул бы никак обеспокоить его неуместным заездом своим, если бы не случилось что-то в бричке его, требующее руки помощи со стороны кузнецов и
мастеров; что при всем том, однако же, если бы даже и ничего не случилось в его бричке, он бы не мог отказать себе в удовольствии засвидетельствовать ему лично свое почтенье.
— В том-то и дело, что есть. Зять делал выправки:
говорит, будто и след простыл, но ведь он человек военный:
мастер притопывать шпорой, а если бы похлопотать по судам…
— Да я и строений для этого не строю; у меня нет зданий с колоннами да фронтонами.
Мастеров я не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопашества ни за что не оторву. На фабриках у меня работают только в голодный год, всё пришлые, из-за куска хлеба. Этаких фабрик наберется много. Рассмотри только попристальнее свое хозяйство, то увидишь — всякая тряпка пойдет в дело, всякая дрянь даст доход, так что после отталкиваешь только да
говоришь: не нужно.
Я от него было и двери на запор;
Да
мастер услужить: мне и сестре Прасковье
Двоих ара́пченков на ярмарке достал;
Купил, он
говорит, чай, в карты сплутовал;
А мне подарочек, дай бог ему здоровье!
— Великий
мастер празднословия, — лениво, однако с явной досадой сказал Попов, наливая Климу красного вина. — Вы имейте в виду: ему дорого не то, что он
говорит, а то — как!
— Я — тоже не
мастер по части объяснений. Самому многое неясно. А с мужиками и вообще не умею
говорить.
—
Мастер ты удивляться, Иван! —
говорил Варавка, играя пышной своей бородищей.
—
Мастер жалкие-то слова
говорить: так по сердцу точно ножом и режет…
Дело в том, что Тарантьев
мастер был только
говорить; на словах он решал все ясно и легко, особенно что касалось других; но как только нужно было двинуть пальцем, тронуться с места — словом, применить им же созданную теорию к делу и дать ему практический ход, оказать распорядительность, быстроту, — он был совсем другой человек: тут его не хватало — ему вдруг и тяжело делалось, и нездоровилось, то неловко, то другое дело случится, за которое он тоже не примется, а если и примется, так не дай Бог что выйдет.
О, вы, конечно, простите мне тривиальное сравнение мое; я слишком красноречиво
говорить не
мастер.
— Ракитин знает. Много знает Ракитин, черт его дери! В монахи не пойдет. В Петербург собирается. Там,
говорит, в отделение критики, но с благородством направления. Что ж, может пользу принесть и карьеру устроить. Ух, карьеру они
мастера! Черт с эфикой! Я-то пропал, Алексей, я-то, Божий ты человек! Я тебя больше всех люблю. Сотрясается у меня сердце на тебя, вот что. Какой там был Карл Бернар?
Служители судили иначе: «Ну, этого Кирсанов берет в свою палату, — значит, труден»,
говорили они между собою, а потом больному: «Будь благонадежен: против этого лекаря редкая болезнь может устоять,
мастер: и как есть, отец».
— Зачем ты пришел сюда? — так начала
говорить Оксана. — Разве хочется, чтобы выгнала за дверь лопатою? Вы все
мастера подъезжать к нам. Вмиг пронюхаете, когда отцов нет дома. О, я знаю вас! Что, сундук мой готов?
Приезжал дядя Яков с гитарой, привозил с собою кривого и лысого часовых дел
мастера, в длинном черном сюртуке, тихонького, похожего на монаха. Он всегда садился в угол, наклонял голову набок и улыбался, странно поддерживая ее пальцем, воткнутым в бритый раздвоенный подбородок. Был он темненький, его единый глаз смотрел на всех как-то особенно пристально;
говорил этот человек мало и часто повторял одни и те же слова...
Мне хотелось, чтобы он ослеп скорее, — я попросился бы в поводыри к нему, и ходили бы мы по миру вместе. Я уже
говорил ему об этом;
мастер, усмехаясь в бороду, ответил...
Стонал и всхлипывал дед, ворчала бабушка, потом хлопнула дверь, стало тихо и жутко. Вспомнив, зачем меня послали, я зачерпнул медным ковшом воды, вышел в сени — из передней половины явился часовых дел
мастер, нагнув голову, гладя рукою меховую шапку и крякая. Бабушка, прижав руки к животу, кланялась в спину ему и
говорила тихонько...
Не
говоря уже о писарях, чертежниках и хороших
мастерах, которым по роду их занятий жить в тюрьме не приходится, на Сахалине немало семейных каторжников, мужей и отцов, которых непрактично было бы держать в тюрьмах отдельно от их семей: это вносило бы немалую путаницу в жизнь колонии.
Первая причина мне кажется основательнее других, да и ружейные
мастера всегда ею объясняют свои неудачи в приведении иных ружей в цель; они
говорят, и с ними согласиться, что от мгновенного, ровного нагреванья ствола придается большая сила вылетающей дроби, для чего необходима ровность слоев железа.
Он особенный
мастер вдруг сесть на всем бегу, и охотники
говорят, что заяц садок.
— А самого этого
мастера, —
говорят, — мы сейчас хотим видеть.
А больше и
говорить не стал, да и некогда ему было ни с кем разговаривать, потому что государь приказал сейчас же эту подкованную нимфозорию уложить и отослать назад в Англию — вроде подарка, чтобы там поняли, что нам это не удивительно. И велел государь, чтобы вез блоху особый курьер, который на все языки учен, а при нем чтобы и Левша находился и чтобы он сам англичанам мог показать работу и каковые у нас в Туле
мастера есть.
— Нимфозория, —
говорит, — ваше величество, все в том же пространстве, и я ее назад привез, а тульские
мастера ничего удивительнее сделать не могли.
— Это, —
говорит, — ваше величество, точно, что работа очень тонкая и интересная, но только нам этому удивляться с одним восторгом чувств не следует, а надо бы подвергнуть ее русским пересмотрам в Туле или в Сестербеке, — тогда еще Сестрорецк Сестербеком звали, — не могут ли наши
мастера сего превзойти, чтобы англичане над русскими не предвозвышались.
— Если бы, —
говорит, — был лучше мелкоскоп, который в пять миллионов увеличивает, так вы изволили бы, —
говорит, — увидать, что на каждой подковинке мастерово имя выставлено: какой русский
мастер ту подковку делал.
— Ах, ах, ах, —
говорит, — как это так… как это даже можно так тонко сделать! — И к Платову по-русски оборачивается и
говорит: — Вот если бы у меня был хотя один такой
мастер в России, так я бы этим весьма счастливый был и гордился, а того
мастера сейчас же благородным бы сделал.
Мастера ему только осмелились сказать за товарища, что как же, мол, вы его от нас так без тугамента увозите? ему нельзя будет назад следовать! А Платов им вместо ответа показал кулак — такой страшный, багровый и весь изрубленный, кое-как сросся — и, погрозивши,
говорит: «Вот вам тугамент!» А казакам
говорит...
Англичане Левшу сейчас хлоп-хлоп по плечу и как ровного себе — за руки. «Камрад, —
говорят, — камрад — хороший
мастер, — разговаривать с тобой со временем, после будем, а теперь выпьем за твое благополучие».
— Так-то оно так, а кто твой проект читать будет? Лука Назарыч… Крепостное право изничтожили, это ты правильно
говоришь, а Лука Назарыч остался… Старухи так
говорят: щука-то умерла, а зубы остались… Смотри, как бы тебе благодарность из Мурмоса кожей наоборот не вышла. Один Овсянников чего стоит… Они попрежнему гнут, чтобы вольного-то мужика в оглобли завести, а ты дровосушек да кричных
мастеров здесь жалеешь. А главная причина. Лука Назарыч обидится.
Зимние сборы мои самые демократические: надобно беречь деньги, которых мало, и в этом деле я не
мастер, как вам известно… Всем
говорю: до свидания! Где и как, не знаю. Это слово легче выговорить, нежели тяжелое:, прощай!..
Будь уверена, что я не выскажусь Марье, не потому, чтоб я был
мастер в этом отношении, как ты
говоришь, но потому, что это заветное дело сердечное недоступно для других. Это как будто какой-то тайник отрадный, боящийся чужого дыхания. До сих пор он только Киту доступен. Опять на то возвращаюсь, хотя сказал, что не буду писать об этом…
Не нужно вам
говорить, что Оболенский тот же оригинал, начинает уже производить свои штуки. Хозяйство будет на его руках, — а я буду ворчать. Все подробности будущего устройства нашего, по крайней мере предполагаемого, вы узнаете от Басаргина. Если я все буду писать, вам не о чем будет
говорить, — между тем вы оба на это
мастера. Покамест прощайте. Пойду побегать и кой-куда зайти надобно. Не могу приучить Оболенского к движению.
— А-а! Поняли типерь. Наш брат, будь я белодеревной, будь я краснодеревной, все я должен работу в своем виде сделать, а гробовщик
мастер тленный. Верно я
говорю или нет?
Говорить он был великий
мастер и умел, разгорячась, произносить около трехсот слов в минуту.
Одни
говорили, что беды никакой не будет, что только выкупаются, что холодная вода выгонит хмель, что везде мелко, что только около кухни в стари́це будет по горло, но что они
мастера плавать; а другие утверждали, что, стоя на берегу, хорошо растабарывать, что глубоких мест много, а в стари́це и с руками уйдешь; что одежа на них намокла, что этак и трезвый не выплывет, а пьяные пойдут как ключ ко дну.
— И Шиллер — сапожник: он выучился стихи писать и больше уж ничего не знает. Всякий немец — мастеровой: знает только мастерство; а русский, брат, так на все руки
мастер. Его в солдаты отдадут: «Что, спросят, умеешь на валторне играть?..» — «А гля че,
говорит, не уметь — губы есть!»
— Да ведь на грех
мастера нет. Толковал он мне много, да мудрено что-то. Я ему
говорю:"Вот рубль — желаю на него пятнадцать копеечек получить". А он мне:"Зачем твой рубль? Твой рубль только для прилику, а ты просто задаром еще другой такой рубль получишь!"Ну, я и поусомнился. Сибирь, думаю. Вот сын у меня, Николай Осипыч, — тот сразу эту механику понял!
Мимо матери не спеша прошел
мастер столярного цеха Вавилов и табельщик Исай. Маленький, щуплый табельщик, закинув голову кверху, согнул шею налево и, глядя в неподвижное, надутое лицо
мастера, быстро
говорил, тряся бородкой...
Встречаясь друг с другом,
говорили о фабрике, о машинах, ругали
мастеров, —
говорили и думали только о том, что связано с работой.
На фабрике было неспокойно, рабочие собирались кучками, о чем-то вполголоса
говорили между собой, всюду шныряли озабоченные
мастера, порою раздавались ругательства, раздраженный смех.
— А это, —
говорит Мартемьян, — новый у нас старец прибыл, отец Иаков прозывается; он для нас сколь хошь всякой манаты наделает —
мастер.
— Ты обо мне не суди по-теперешнему; я тоже повеселиться
мастер был. Однажды даже настоящим образом был пьян. Зазвал меня к себе начальник, да в шутку, должно быть, — выпьемте да выпьемте! — и накатил! Да так накатил, что воротился я домой — зги божьей не вижу! Сестра Аннушкина в ту пору у нас гостила, так я Аннушку от нее отличить не могу: пойдем, —
говорю! Месяца два после этого Анюта меня все пьяницей звала. Насилу оправдался.
— А опять, —
говорит, — потому, что я
мастер, а ты еще ученик.
— Надобно бы мне мой Олимп реставрировать;
мастеров только здесь не найдешь! — часто
говорил он, ходя около статуй.
— Как это жалко! — произнес немец, и когда начали играть, оказался очень плохим
мастером этого дела. С первой игры Калинович начал без церемонии браниться; ставя ремиз, он
говорил: «Так нельзя играть; это значит подсиживать!.. У вас все приемные листы, а вы пасуете».
— Но, впрочем, не
говоря об вас, он на это
мастер, — продолжала она, понизив голос (что мне было особенно приятно) и указывая глазами на Любовь Сергеевну, — он открыл в бедной тетеньке (так называлась у них Любовь Сергеевна), которую я двадцать лет знаю с ее Сюзеткой, такие совершенства, каких я и не подозревала…
Вы приходите к
мастеру и
говорите: «Любезный
мастер, сделайте мне хороший портсигар из карельской березы, шести дюймов в длину, четырех в ширину и двух в толщину».
— О, ритор — лицо очень важное! — толковала ей gnadige Frau. — По-моему, его обязанности трудней обязанностей великого
мастера. Покойный муж мой, который никогда не был великим
мастером, но всегда выбирался ритором, обыкновенно с такою убедительностью представлял трудность пути масонства и так глубоко заглядывал в душу ищущих, что некоторые устрашались и отказывались,
говоря: «нет, у нас недостанет сил нести этот крест!»
Засим великий
мастер начал зажигать стоящие около гроба свечи,
говоря при зажжении первой свечи: «Вы есте соль земли», второй свечи: «Вы есте свет миру», третьей свечи: «Вы есте род избран, царское священие, язык свят, люди обновления!».
Великий
мастер, который был не кто иной, как Сергей Степаныч, в траурной мантии и с золотым знаком гроссмейстера на шее, открыв ложу обычным порядком, сошел со своего стула и, подойдя к гробу, погасил на западе одну свечу,
говоря: «Земля еси и в землю пойдеши!» При погашении второй свечи он произнес: «Прискорбна есть душа моя даже до смерти!» При погашении третьей свечи он сказал: «Яко возмеши дух, и в персть свою обратится».