Неточные совпадения
Первое лицо, встретившее Анну
дома, был сын. Он выскочил к ней по лестнице, несмотря на крик гувернантки, и с отчаянным восторгом кричал: «
Мама,
мама!» Добежав до нее, он повис ей на шее.
Выдумывать было не легко, но он понимал, что именно за это все в
доме, исключая Настоящего Старика, любят его больше, чем брата Дмитрия. Даже доктор Сомов, когда шли кататься в лодках и Клим с братом обогнали его, — даже угрюмый доктор, лениво шагавший под руку с
мамой, сказал ей...
Помню еще около
дома огромные деревья, липы кажется, потом иногда сильный свет солнца в отворенных окнах, палисадник с цветами, дорожку, а вас,
мама, помню ясно только в одном мгновении, когда меня в тамошней церкви раз причащали и вы приподняли меня принять дары и поцеловать чашу; это летом было, и голубь пролетел насквозь через купол, из окна в окно…
Дома Версилова не оказалось, и ушел он действительно чем свет. «Конечно — к
маме», — стоял я упорно на своем. Няньку, довольно глупую бабу, я не расспрашивал, а кроме нее, в квартире никого не было. Я побежал к
маме и, признаюсь, в таком беспокойстве, что на полдороге схватил извозчика. У
мамы его со вчерашнего вечера не было. С
мамой были лишь Татьяна Павловна и Лиза. Лиза, только что я вошел, стала собираться уходить.
Замечу тоже, что у нас в
доме уже несколько дней как приготовлялись справлять день рождения
мамы, приходившийся ровно через пять дней, и часто говорили об этом.
Я пустился домой; в моей душе был восторг. Все мелькало в уме, как вихрь, а сердце было полно. Подъезжая к
дому мамы, я вспомнил вдруг о Лизиной неблагодарности к Анне Андреевне, об ее жестоком, чудовищном слове давеча, и у меня вдруг заныло за них всех сердце! «Как у них у всех жестко на сердце! Да и Лиза, что с ней?» — подумал я, став на крыльцо.
Я забежал и к
маме, но не вошел, а вызвал Лукерью в сени; от нее узнал, что он не был и что Лизы тоже нет
дома.
Несмотря на все, я нежно обнял
маму и тотчас спросил о нем. Во взгляде
мамы мигом сверкнуло тревожное любопытство. Я наскоро упомянул, что мы с ним вчера провели весь вечер до глубокой ночи, но что сегодня его нет
дома, еще с рассвета, тогда как он меня сам пригласил еще вчера, расставаясь, прийти сегодня как можно раньше.
Мама ничего не ответила, а Татьяна Павловна, улучив минуту, погрозила мне пальцем.
Назавтра Лиза не была весь день
дома, а возвратясь уже довольно поздно, прошла прямо к Макару Ивановичу. Я было не хотел входить, чтоб не мешать им, но, вскоре заметив, что там уж и
мама и Версилов, вошел. Лиза сидела подле старика и плакала на его плече, а тот, с печальным лицом, молча гладил ее по головке.
— Пока на постоялый двор, чтоб только не ночевать в этом
доме. Скажи
маме, что я люблю ее.
— Да кто у нас знакомые: у папы бывают золотопромышленники только по делам, а
мама знается только со старухами да старцами. Два-три
дома есть, куда мы ездим с
мамой иногда; но там еще скучнее, чем у нас. Я замечала, что вообще богатые люди живут скучнее бедных. Право, скучнее…
—
Мама, окрести его, благослови его, поцелуй его, — прокричала ей Ниночка. Но та, как автомат, все дергалась своею головой и безмолвно, с искривленным от жгучего горя лицом, вдруг стала бить себя кулаком в грудь. Гроб понесли дальше. Ниночка в последний раз прильнула губами к устам покойного брата, когда проносили мимо нее. Алеша, выходя из
дому, обратился было к квартирной хозяйке с просьбой присмотреть за оставшимися, но та и договорить не дала...
— А я знаю! — кричала она в озлоблении. — Я знаю, что и вы такие же, как и я! Но у вас папа,
мама, вы обеспечены, а если вам нужно, так вы и ребенка вытравите,многие так делают. А будь вы на моем месте, — когда жрать нечего, и девчонка еще ничего не понимает, потому что неграмотная, а кругом мужчины лезут, как кобели, — то и вы бы были в публичном
доме! Стыдно так над бедной девушкой изголяться, — вот что!
В
доме тревога большая.
Счастливы, светлы лицом,
Заново
дом убирая,
Шепчутся
мама с отцом.
Как весела их беседа!
Сын подмечает, молчит.
— Скоро увидишь ты деда! —
Саше отец говорит…
Дедушкой только и бредит
Саша, — не может уснуть:
«Что же он долго не едет?..»
— Друг мой! Далек ему путь! —
Саша тоскливо вздыхает,
Думает: «Что за ответ!»
Вот наконец приезжает
Этот таинственный дед.
Она рассказала ему, как, после третьегодняшнего разговора,
мама все хотела добиться от нее, Джеммы, чего-нибудь положительного; как она отделалась от фрау Леноры обещанием сообщить свое решение в течение суток; как она выпросила себе этот срок — и как это было трудно; как совершенно неожиданно явился г-н Клюбер, более чопорный и накрахмаленный, чем когда-либо; как он изъявил свое негодование по поводу мальчишески-непростительной и для него, Клюбера, глубоко оскорбительной (так именно он выразился) выходки русского незнакомца — он разумел твою дуэль — и как он потребовал, чтобы тебе немедленно отказали от
дому.
— Если ты урод — ты должен быть умным, иначе всем будет стыдно за тебя, папе,
маме и всем! Даже люди станут стыдиться, что в таком богатом
доме есть маленький уродец. В богатом
доме всё должно быть красиво или умно — понимаешь?
Тетушке Клеопатре Львовне как-то раз посчастливилось сообщить брату Валерию, что это не всегда так было; что когда был жив папа, то и
мама с папою часто езжали к Якову Львовичу и его жена Софья Сергеевна приезжала к нам, и не одна, а с детьми, из которых уже два сына офицеры и одна дочь замужем, но с тех пор, как папа умер, все это переменилось, и Яков Львович стал посещать maman один, а она к нему ездила только в его городской
дом, где он проводил довольно значительную часть своего времени, живучи здесь без семьи, которая жила частию в деревне, а еще более за границей.
Мамы не было
дома, она ушла еще после обеда куда-то в гости, и Линочка рисовала, когда в тихую комнатку ее тихо вошел Саша и сел у стола, в зеленой тени абажура.
Оба испугались.
Мама, обыкновенная
мама, такой живой человек, которого только сейчас нет
дома, но вот-вот он придет, — и вдруг похожа на икону! Что же это значит? И вдруг она совсем и не придет: заблудится ночью, потеряет
дом, пропадет в этом ужасном снегу и будет одна звать: «Саша! Линочка! Дети!..»
— Орсуна, радость моя, капитан капитанов! — сказал он. — На мысе Гардена с тех пор, как я купил у Траулера этот
дом, поселилось столько народа, что женское население стало очень разнообразно. Ваша фея Маленькой Ноги должна иметь папу и
маму; что касается меня, то я не вижу здесь пока другой феи, кроме Дигэ Альвавиз, но и та не может исчезнуть, я думаю.
— Отчего же? Там убрано. Я одна тут; мне нельзя отойти от магазина;
мамы нет
дома, а бабушка уж закатилась и спит.
Маша. Идите, Константин Гаврилович, в
дом. Вас ждет ваша
мама. Она непокойна.
Как ни страстен я был к неисчерпаемым сказкам Прасковьи, но должен сказать, что, подобно всему
дому, испытывал невольное влечение к горничной или, как тогда говорили, фрейлине
мам_а_ Аннушке.
Он, конечно, не знал подробностей домашней обстановки. Не знал он, что
мама его была ни больше ни меньше, как крайне взбалмошная, хотя и добрая чухонка, переходившая из
дома в
дом в качестве кухарки и отовсюду гонимая, отчасти за излишнюю слабость сердца и постоянные романтические приключения, отчасти за неряшливое обращение с посудой, бившейся у нее в руках как бы по собственному капризу.
«Неужели обо мне забыли
дома? — шепчет в тревоге Буланин, но тотчас же пугается своей мысли. — Нет, нет, этого быть не может:
мама знает,
мама сама соскучилась… Ну, вот, идет снова дядька… Теперь уж, наверно, меня».
Буланин и сам не мог бы сказать: дадут ему
дома два рубля или нет. Но соблазн приобрести фонарь был так велик, что ему показалось, будто достать два рубля самое пустое дело. «Ну, у сестер добуду, что ли, если
мама не даст… Вывернусь как-нибудь», — успокаивал он последние сомнения.
— Мне не везет,
мама! — сказал он однажды за обедом. — Сегодня у меня было четыре вскрытия, и я себе сразу два пальца порезал. И только
дома я это заметил.
«Маменька! — стала звать, — маменька! если б ты меня теперь, душечка, видела? Если б ты, чистенький ангел мой, на меня теперь посмотрела из своей могилки? Как она нас, Домна Платоновна, воспитывала! Как мы жили хорошо; ходили всегда чистенькие; все у нас в
доме было такое хорошенькое; цветочки
мама любила; бывало, — говорит, — возьмет за руки и пойдем двое далеко… в луга пойдем…»
Вера (возбуждённо).
Мама, было бы тебе известно — я убегу из
дому, но замуж за этого болвана не пойду!
Allo!
Кто говорит?
Мама?
Мама!
Ваш сын прекрасно болен!
Мама!
У него пожар сердца.
Скажите сестрам, Люде и Оле, —
ему уже некуда деться.
Каждое слово,
даже шутка,
которые изрыгает обгорающим ртом он,
выбрасывается, как голая проститутка
из горящего публичного
дома.
И я ушел из усадьбы тою же дорогой, какой пришел сюда в первый раз, только в обратном порядке: сначала со двора в сад, мимо
дома, потом по липовой аллее… Тут догнал меня мальчишка и подал записку. «Я рассказала все сестре, и она требует, чтобы я рассталась с вами, — прочел я. — Я была бы не в силах огорчить ее своим неповиновением. Бог даст вам счастья, простите меня. Если бы вы знали, как я и
мама горько плачем!»
У хорошего мальчика Пети была очень хорошая
мама, которая постоянно его учила и образовывала. И жили они в большом
доме, а во дворе гуляли гуси и куры: куры несли им яички, а гусей они кушали. И, кроме того, жил еще во дворе маленький теленочек, которого все любили и в шутку звали Васенькой, и этот теленочек рос для того, чтобы сделать из него для хорошего мальчика Пети котлетки.
Войницев (вздыхает). Страшное несчастье стряслось над нашим
домом,
мама Анюта! Отчего я вам не сказал до сих пор? Не знаю. Все надеялся, да и стыдно говорить… Сам только вчера утром узнал… А на имение мне наплевать!
Папы,
мамы и тети Нади нет
дома.
Анна Фоминишна, моя попутчица, старалась всячески рассеять меня, рассказывая мне о Петербурге, об институте, в котором воспитывалась она сама и куда везла меня теперь. Поминутно при этом она угощала меня пастилой, конфектами и яблоками, взятыми из
дома. Но кусок не шел мне в горло. Лицо
мамы, такое, каким я его видела на станции, не выходило из памяти, и мое сердце больно сжималось.
Один экзамен сбыли. Оставалось еще целых пять, и в том числе география, которая ужасно смущала меня. География мне не давалась почему-то: бесчисленные наименования незнакомых рек, морей и гор не укладывались в моей голове. К географии, к тому же, меня не подготовили
дома, между тем как все остальные предметы я прошла с
мамой. Экзамен географии был назначен по расписанию четвертым, и я старалась не волноваться. А пока я усердно занялась следующим по порядку русским языком.
Она расспрашивала меня о
доме, о
маме, Васе.
— A ты знаешь, — вставила свое слово Тарочка, — сегодня должен придти ответ от твоей
мамы: наша
мама послала ей длинное письмо, где написала все подробно о твоей болезни и поправке.
Мама боялась писать раньше, пока ты так была больна, чтобы не растревожить твою
маму. Она только телеграфировала ей, что напала на твой след, что скоро отыщет тебя, и что ты в безопасности. Но на телеграмму ответа не было. Верно твоя
мама искала тебя и отсутствовала
дома.
Мама будет плакать и говорить: «Ах, зачем я отдала Тасю из
дома!» И Леночка будет плакать, и няня, и Маня, и Дуся, и Карлуша, и даже Сова.
Тася с опущенной головой и сильно бьющимся сердцем последовала позади всех. Она видела, как выбежала на террасу
мама, как она с легкостью девочки спрыгнула с крыльца и, подбежав к Марье Васильевне, несшей Леночку, выхватила из её рук девочку и, громко рыдая, понесла ее в
дом. В один миг появились простыней.
Мама свернула одну из них на подобие гамака, положила в нее безжизненную Леночку и при помощи трех гувернанток стала качать ее изо всех сил в обе стороны.
— Девочка моя родная! Да разве я могу сердиться на тебя! Ни минутки не сердилась на тебя твоя
мама, ни когда из
дома пришлось отдать в пансион, ни когда о побеге твоем узнала! Тасечка, жизнь моя! Ведь у меня самой кровью сердце обливалось, когда я, для твоего исправления, отдала тебя из
дома. A ты, верно, упрекала
маму?
И она решительно зашагала к
дому. На террасе ее встретила
мама.
— Что с тобой, Нина? — как-то раз серьезно и строго спросил меня отец, застав меня и Юлико в самом горячем споре, — что с тобой, я не узнаю тебя! Ты забываешь обычай своей родины и оскорбляешь гостя в своем
доме! Нехорошо, Нина! Что бы сказала твоя
мама, если б видела тебя такою.
На следующий день
мама с возмущением заговорила со мною об угрозе, которую я применил к девочкам в нашей ссоре за
дом. Рассказывая про Зыбино, сестры рассказали
маме и про это. А папа целый месяц меня совсем не замечал и, наконец, однажды вечером жестоко меня отчитал. Какая пошлость, какая грязь! Этакие вещи сметь сказать почти уже взрослым девушкам!
Отношения между папой и
мамой были редко-хорошие. Мы никогда не видели, чтоб они ссорились, разве только спорили иногда повышенными голосами. Думаю, — не могло все-таки совсем быть без ссор; но проходили они за нашими глазами. Центром
дома был папа. Он являлся для всех высшим авторитетом, для нас — высшим судьею и карателем.
Дверь мне отворила
мама. Папа уже спал. Я с увлечением стал рассказывать о пьяных учителях, о поджоге Добрыниным своего
дома.
Мама слушала холодно и печально, В чем дело? Видимо, в чем-то я проштрафился. Очень мне было знакомо это лицо мамино: это значило, что папа чем-нибудь возмущен до глубины души и с ним предстоит разговор. И
мама сказала мне, чем папа возмущен: что я не приехал домой с бала, когда начался пожар.
— Как далеко? Всего полквартала, ветер был как раз в нашу сторону. Да и как ты вообще мог оттуда судить, нужен ты или не нужен? Всякий чуткий мальчик, не такой черствый эгоист, как ты, сейчас же бы бросился домой, сейчас же спросил бы себя, — не беспокоятся ли
мама с папой, не понадоблюсь ли я
дома? А у тебя только и заботы, что о белых лайковых перчатках.
По Тульской губернии у нас много жило родственников-помещиков — и крупных и мелких. Двоюродные дедушки и бабушки, дядья. Смидовичи, Левицкие, Юнацкие, Кашерининовы, Гофштетер, Кривцовы, многочисленные их родственники. Летом мы посещали их, чаще всего с тетей Анной.
Мама была домоседка и не любила выезжать из своего
дома. Тетя Анна все лето разъезжала по родственникам, даже самым дальним, была она очень родственная.
И помню я, как он упал на колени, и седая борода его тряслась, и как
мама, взволнованная, с блестящими глазами, необычно быстро шла по дорожке к
дому.
Наша немка, Минна Ивановна, была в ужасе, всю дорогу возмущалась мною, а
дома сказала папе. Папа очень рассердился и сказал, что это свинство, что меня больше не нужно ни к кому отпускать на елку. А
мама сказала...