Неточные совпадения
Но теперь, странное дело, в большую такую телегу впряжена была маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка, одна из тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз с высоким каким-нибудь возом дров или сена, особенно коли воз застрянет в грязи или в колее, и при этом их так больно, так больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по самой морде и по глазам, а ему так жалко, так жалко на это смотреть, что он чуть не
плачет, а
мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка.
— Мне твоя
мамаша деньги
платила не затем, чтобы правду тебе говорить, а чтоб ты с уличными девицами не гулял, не заразился бы.
Его голос пресекся, все трое стояли обнявшись и уже молчали.
Плакала тихо на своем кресле и Ниночка, и вдруг, увидав всех плачущими, залилась слезами и
мамаша.
— Это жаль; а то бы я посмеялась. Разбейте по крайней мере китайскую вазу в гостиной! Она дорого стоит; пожалуйста, разбейте; она дареная,
мамаша с ума сойдет и при всех
заплачет, — так она ей дорога. Сделайте какой-нибудь жест, как вы всегда делаете, ударьте и разбейте. Сядьте нарочно подле.
Аглая отвернула свое счастливое и заплаканное личико от мамашиной груди, взглянула на папашу, громко рассмеялась, прыгнула к нему, крепко обняла его и несколько раз поцеловала. Затем опять бросилась к
мамаше и совсем уже спряталась лицом на ее груди, чтоб уж никто не видал, и тотчас опять
заплакала. Лизавета Прокофьевна прикрыла ее концом своей шали.
— Это я знаю, папаша. Папаша, голубчик, воротимтесь домой к
мамаше! Она бежала за нами. Ну что вы стали? Точно не понимаете… Ну чего вы-то
плачете?
— Он был прежде богатый… Я не знаю, кто он был, — отвечала она. — У него был какой-то завод… Так
мамаша мне говорила. Она сначала думала, что я маленькая, и всего мне не говорила. Все, бывало, целует меня, а сама говорит: все узнаешь; придет время, узнаешь, бедная, несчастная! И все меня бедной и несчастной звала. И когда ночью, бывало, думает, что я сплю (а я нарочно, не сплю, притворюсь, что сплю), она все
плачет надо мной, целует меня и говорит: бедная, несчастная!
Мамаша мне сперва не поверила, а потом так обрадовалась, что весь вечер меня расспрашивала, целовала и
плакала, и когда я уж ей все рассказала, то она мне вперед приказала: чтоб я никогда не боялась дедушку и что, стало быть, дедушка любит меня, коль нарочно приходил ко мне.
— Нет, нельзя! — настойчиво ответила Нелли, — потому что я вижу часто
мамашу во сне, и она говорит мне, чтоб я не ездила с ними и осталась здесь; она говорит, что я очень много согрешила, что дедушку одного оставила, и все
плачет, когда это говорит. Я хочу остаться здесь и ходить за дедушкой, Ваня.
Мамаша стала
плакать; дедушка испугался и сказал, что даст сто рублей тому, кто приведет Азорку.
Мамаша как узнала про все, то стала
плакать, потом вдруг встала с постели, оделась, схватила меня за руку и повела за собой.
— Нет, Ваня, он не умер! — сказала она решительно, все выслушав и еще раз подумав. —
Мамаша мне часто говорит о дедушке, и когда я вчера сказала ей: «Да ведь дедушка умер», она очень огорчилась,
заплакала и сказала мне, что нет, что мне нарочно так сказали, а что он ходит теперь и милостыню просит, «так же как мы с тобой прежде просили, — говорила
мамаша, — и все ходит по тому месту, где мы с тобой его в первый раз встретили, когда я упала перед ним и Азорка узнал меня…»
Я и сказала: к дедушке, просить денег, и она обрадовалась, потому что я уже рассказала
мамаше все, как он прогнал меня от себя, и сказала ей, что не хочу больше ходить к дедушке, хоть она и
плакала и уговаривала меня идти.
Мы всё ходили по улицам, до самого вечера, и
мамаша все
плакала и все ходила, а меня вела за руку.
И
мамаша очень
плакала, и все меня целовала, и крестила в дорогу и богу молилась, и меня с собой на колени перед образом поставила и хоть очень была больна, но вышла меня провожать к воротам, и когда я оглядывалась, она все стояла и глядела на меня, как я иду…
Она умерла две недели спустя. В эти две недели своей агонии она уже ни разу не могла совершенно прийти в себя и избавиться от своих странных фантазий. Рассудок ее как будто помутился. Она твердо была уверена, до самой смерти своей, что дедушка зовет ее к себе и сердится на нее, что она не приходит, стучит на нее палкою и велит ей идти просить у добрых людей на хлеб и на табак. Часто она начинала
плакать во сне и, просыпаясь, рассказывала, что видела
мамашу.
Сусанна принялась аккуратно исполнять просьбу Егора Егорыча и через неделю же после его приезда в Петербург она написала ему, что у них в Москве все идет по-прежнему: Людмила продолжает болеть,
мамаша страдает и
плачет, «а я, — прибавляла она и о себе, — в том только нахожу успокоение и утешение, что молюсь, и одно меня смущает: прежде я всегда ходила за обедни, за всенощные; но теперь мне гораздо отраднее молиться, когда в церкви никого нет.
— Я-то пожелаю расстаться с
мамашей! — воскликнула Сусанна и, долее не выдержав,
заплакала.
—
Мамаша, это, наконец, несносно!.. Что за расспросы:
заплатили ли тому, что дадите на то?.. Вам что за дело до этого?! — почти вскрикнула она сердитым голосом.
И Милорд залаял басом: «Гав! гав!» Оказалось, что мальчиков задержали в городе, в Гостином дворе (там они ходили и все спрашивали, где продается порох). Володя как вошел в переднюю, так и зарыдал и бросился матери на шею. Девочки, дрожа, с ужасом думали о том, что теперь будет, слышали, как папаша повел Володю и Чечевицына к себе в кабинет и долго там говорил с ними; и
мамаша тоже говорила и
плакала.
До двух часов, когда сели обедать, все было тихо, но за обедом вдруг оказалось, что мальчиков нет дома. Послали в людскую, в конюшню, во флигель к приказчику — там их не было. Послали в деревню — и там не нашли. И чай потом тоже пили без мальчиков, а когда садились ужинать,
мамаша очень беспокоилась, даже
плакала. А ночью опять ходили в деревню, искали, ходили с фонарями на реку. Боже, какая поднялась суматоха!
— А вы что мне,
мамаша, обещали, чтобы никогда не говорить про этого гадкого человека; я опять
плакать начну.
«Я вас буду любить всю жизнь, — писала она. —
Мамаше как угодно: я не пойду за этого гадкого Рожнова. Вас ни за что в свете не забуду, стану писать к вам часто, и вы тоже пишите. Я сегодня целый день
плачу и завтра тоже буду
плакать и ничего не буду есть. Пускай
мамаша посмотрит, что она со мной делает».
Девочка, впрочем, не все молчала; она все-таки проговорилась в неясных ответах, что отца она больше любила, чем
мамашу, потому что он всегда прежде ее больше любил, а
мамаша прежде ее меньше любила; но что когда
мамаша умирала, то очень ее целовала и
плакала, когда все вышли из комнаты и они остались вдвоем… и что она теперь ее больше всех любит, больше всех, всех на свете, и каждую ночь больше всех любит ее.
— Что же, капитан, простимся на минутку, — сказал Щавинский, поднимаясь и потягиваясь. — Поздно. Вернее, надо бы сказать, рано. Приезжайте ко мне в час завтракать, капитан.
Мамаша, вы вино запишите на Карюкова. Если он любит святое искусство, то пусть и
платит за честь ужинать с его служителями. Мои комплименты.
Любочка. А какой умный! Коли бы вы слышали, как он мне все толкует. И как Катенька будет злиться! Ну, да поделом ей. Она все говорит, что я недоразвита. А я теперь и разовьюсь. Он говорит, что в две недели очень развилась. Няня, ты знаешь, она влюблена в него; Она по говорит, а уж я знаю. Вот они, вот они!
Мамаша, ты не будешь
плакать? Няня, не
плачь, пожалуйста. Он этого не любит, да и глупо. Это все старое, а у нас все будет по-новому. Ты и не понимаешь даже как, няня. Я так рада! Он такой умный. Да?
Онуфрий. Ну, конечно, со страху. Голода боится,
мамаши боится, тебя боится, ну и офицер ей тоже страшен, — вот и пошла. Глазки
плачут, а губенки уж улыбаются — в предвкушении тихих семейных радостей. Так-то, Коля: пренебреги, и если можешь, то воспари.
Аннушка. Говорила я вашей
мамаше, и оне мне обещали три рубля в месяц
платить, — так уж вы напомните им.
Блондинки обыкновенно благонравны, скромны, сентиментальны, любят папашу и
мамашу,
плачут над романами и жалеют животных.
Дашенька (матери).
Мамаша, что же вы
плачете? Я так счастлива!
— Ваше преосвященство, — проговорила она тонким голоском, уже горько
плача, — дядечка, мы с
мамашей остались несчастными… Дайте нам немножечко денег… будьте такие добрые… голубчик!..
— Я единственный сын у своей матери… Мы люди бедные и, конечно, не можем
заплатить вам за ваш труд, и… нам очень совестно, доктор, хотя, впрочем,
мамаша и я… единственный сын у матери, убедительно просим вас принять в знак нашей благодарности… вот эту вещь, которая… Вещь очень дорогая, из старинной бронзы… редкое произведение искусства.
— И вы будете знаменитостью, я это отлично понимаю, но войдите же и в мое положение. Я боюсь
мамаши… Она строгая и раздражительная. Как узнает, что вы на мне не женитесь, а так только… то и начнет меня изводить. О, горе мое! А тут вы еще ей за квартиру не
заплатили!
И это называется — праздники, Рождество! Ужасно. И днем еще терпимо, а ночью ляжешь и начинаешь, затаив дыхание, прислушиваться: кто первый
заплачет на своей постели — Сашенька или
мамаша за перегородкой. Случается, что до самого света тишина, будто спят, и сам успеешь заснуть, как вдруг задрожит и застучит кровать от рыданий… началось!
— Голубушка,
мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! — крикнула Наташа,
плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.