Неточные совпадения
— Они объясняли это, что меня проклял не Фотий, а митрополит Серафим […митрополит Серафим (в миру Стефан Васильевич Глаголевский, 1763—1843) — видный церковный деятель, боровшийся с мистическими течениями в русской религиозной мысли.], который немедля же прислал благословение Фотию на это проклятие, говоря, что изменить того, что сделано, невозможно, и что из этого даже может произойти добро, ибо ежели
царь, ради правды, не хочет
любимца своего низвергнуть, то теперь, ради стыда, как проклятого, он должен будет удалить.
Царь с удивлением взглянул на
любимца.
Елена, задыхаясь от слез, стала рассказывать, как преследовал ее Вяземский, как наконец
царь взялся ее сосватать за своего
любимца и как она в отчаянии отдалась старому Морозову. Прерывая рассказ свой рыданиями, она винилась в невольной измене, говорила, что должна бы скорей наложить на себя руки, чем выйти за другого, и проклинала свое малодушие.
Малюта, мучимый завистью и любочестием, издавна домогался боярства; но
царь, уважавший иногда обычаи, не хотел унизить верховный русский сан в лице своего худородного
любимца и оставлял происки его без внимания.
Серебряному пришлось сидеть недалеко от царского стола, вместе с земскими боярами, то есть с такими, которые не принадлежали к опричнине, но, по высокому сану своему, удостоились на этот раз обедать с государем. Некоторых из них Серебряный знал до отъезда своего в Литву. Он мог видеть с своего места и самого
царя, и всех бывших за его столом. Грустно сделалось Никите Романовичу, когда он сравнил Иоанна, оставленного им пять лет тому назад, с Иоанном, сидящим ныне в кругу новых
любимцев.
Может быть, Иоанн, когда успокоилась встревоженная душа его, приписал поступок
любимца обманутому усердию; может быть, не вполне отказался от подозрений на царевича. Как бы то ни было, Скуратов не только не потерял доверия царского, но с этой поры стал еще драгоценнее Иоанну. Доселе одна Русь ненавидела Малюту, теперь стал ненавидеть его и самый царевич; Иоанн был отныне единственною опорой Малюты. Общая ненависть ручалась
царю за его верность.
Царь сидел на скамье под образами,
любимцы, исключая Скуратова, которого не было в объезде, стояли у стен, а игумен, низко кланяясь, ставил на стол медовые соты, разное варенье, чаши с молоком и свежие яйца.
Игумен, то есть
царь, обедал после, беседовал с
любимцами о законе, дремал или ехал в темницу пытать какого-нибудь несчастного.
Борис Федорович, казалось, не отказывался ни от лакомого блюда, ни от братины крепкого вина; он был весел, занимал
царя и
любимцев его умным разговором, но ни разу не забывался.
— Лукьяныч! — сказал
царь, обрадованный приходом
любимца, — добро пожаловать; откуда?
— Должно быть, князь. Но садись, слушай далее. В другой раз Иван Васильевич, упившись, начал (и подумать срамно!) с своими
любимцами в личинах плясать. Тут был боярин князь Михаило Репнин. Он заплакал с горести.
Царь давай и на него личину надевать. «Нет! — сказал Репнин, — не бывать тому, чтобы я посрамил сан свой боярский!» — и растоптал личину ногами. Дней пять спустя убит он по царскому указу во храме божием!
Для
царя, царевича и ближайших
любимцев стояли особые столы в конце палаты.
Не терпя постороннего влияния на
царя, ими созданного, они не допускали самозванца иметь иных
любимцев и поверенных.
Его дворец,
любимцев гордых полный,
Монастыря вид новый принимал:
Кромешники в тафьях и власяницах
Послушными являлись чернецами,
А грозный
царь игуменом смиренным.
Только добрый
царь, заботясь о благе подданных, не подозревал, что в своих
любимцах имеет самых опасных врагов своих полезных предначертаний.
О,
царь, ты Горус меж людьми!
Ты мне даешь бытие!
Ты даешь бытие моему двойнику!
Ты возвеличил
Раба твоего!
С тобой достиг я
Счастливых лет!
Царь лучезарный,
Любимец Аммона,
Царствуй навеки,
Подобно Ра!
В уме старухи не укладывалась мысль о возможности брака ее питомицы не с боярином. «Самому царю-батюшке и то бы в пору такая красавица», — думала Антиповна, глядя на свою любимицу. И вдруг что? Ее сватают на Ермака, за разбойника… Она, когда он сделался ее
любимцем, вызволившим от хвори Ксению Яковлевну, мекала его посватать за одну из сенных девушек, да и то раздумывала, какая решится пойти, а тут на поди… сама ее питомица. Антиповна отказывалась этому верить.
Даже сам
царь порой содрогался и бросал на своего
любимца взгляд пугливой ненависти.
Старший сын
царя Иоанна Васильевича — Иоанн — был
любимцем отца. Юноша занимался вместе с отцом государственными делами, проявлял в них ум и чуткость к славе России. Во время переговоров о мире, страдая за Россию, читая и горесть на лицах бояр, слыша, может быть, и всеобщий ропот, царевич, исполненный благородной ревности, пришел к отцу и потребовал, чтобы он послал его с войском изгнать неприятеля, освободить Псков, восстановить честь России.
Эта, окончившаяся пагубно и для Новгорода, и для самого грозного опричника, затея была рассчитана, во-первых, для сведения старых счетов «царского
любимца» с новгородским архиепископом Пименом, которого, если не забыл читатель, Григорий Лукьянович считал укрывателем своего непокорного сына Максима, а во-вторых, для того, чтобы открытием мнимого важного заговора доказать необходимость жестокости для обуздания предателей, будто бы единомышленников князя Владимира Андреевича, и тем успокоить просыпавшуюся по временам, в светлые промежутки гнетущей болезни, совесть
царя, несомненно видевшего глубокую скорбь народа по поводу смерти близкого царского родича от руки его венценосца, — скорбь скорее не о жертве, неповинно, как были убеждены и почти открыто высказывали современники, принявшей мученическую кончину, а о палаче, перешедшем, казалось, предел возможной человеческой жестокости.
Полумертвый «
любимец», по влиянию на
царя, был страшнее живого, — раздраженный
царь не знал пределов жестокости.
Царь уже несколько раз спрашивал о своем
любимце, что для его приближенных было несомненным признаком его дурного расположения духа.
Игумен, то есть
царь, обедал после, беседовал с
любимцами о законе, а затем дремал или ехал в темницу пытать какого-нибудь несчастного.
— Добро, пусть судит тебя
царь,
любимца своего, — поддакнул Малюта, не думая, чтобы горячему Карасю удалось проникнуть к державному.
С другой, суеверие
царя наполняло его мозг страшными картинами дьявольского наваждения, колдовства, картинами, навеянными на него хитрым
любимцем.
Царь только несколько дней тому назад вернулся в слободу из Москвы и был все время в мрачно-озлобленном настроении. Даже
любимцы его трепетали; ликовал один Малюта, предвкушая кровавые последствия такого расположения духа «грозного
царя». Он и сам ходил мрачнее тучи и рычал, как лютый зверь.
Убедившись в клевете на своего
любимца,
царь приказал ему, Строганову, сделать самые мучительные заволоки на боках и груди Федору Нагому и этим наказать клеветника.
Царь появился в нем в праздник, окруженный своими
любимцами и множеством опричников-ратников.
Согласно наставлениям Паткуля, Новик явился к генерал-фельдвахтмейстеру Шлиппенбаху, знавшему его прежде и любившему за игру на гуслях; открыл, что он русский,
любимец Софии, беглый стрелец, хотевший убить Петра I, что он и теперь питает к
царю сильную ненависть, которую желает и может доказать услугами своими шведам.
— Князь горд и горяч… Он не снесет этой роковой обиды, будет бить челом
царю, чтобы тот выдал ему Малюту за бесчестие… А как взглянет
царь? Ведь Малюта — его
любимец. Кто победит в этой борьбе? А вдруг не князь… — так говорила Маша.
Царь обедал после, беседовал с
любимцами о законе, дремал, или ехал в темницу пытать какого-нибудь несчастного.
Обыкновенно в назначенный день кровавого зрелища
царь с
любимцами выходил после обедни и трапезы на крыльцо и садился на приготовленное кресло.
Царь, окруженный
любимцами и духовенством, любовался этой картиной кровопролития, упивался этой музыкой смерти с высокой паперти собора.
Предсказание, естественно, сбывалось, что
царь видел по донесениям тех же опричников, и все более и более верил своему
любимцу, осыпая его милостями.
После трапезы, к которой был приглашен и приезжий московский гость,
царь начал шутить с своими
любимцами, приказывая то и дело наполнять их чаши, как и чашу князя Василия, дорогим фряжским вином.
«Сам
царь, если попросить его, поедет сватом к князю Василию от имени своего
любимца, да не отдаст, гордец, свою дочь за него, Малюту, даже не боярина! Нечего и думать об этом, только сраму да смеху людского вдосталь наглотаешься».
«Насильно в дом ворваться, выкрасть княжну, да в какой час сведает о том грозный
царь, как взглянется ему эта выходка и какой ни на есть
любимец он, да несдобровать, пожалуй, и ему за бесчестие князя Прозоровского; да и хоромы княжеские крепко-накрепко охраняются.
Царь Иоанн Васильевич сидел в одной из кремлевских палат, рядом с опочивальней, и играл, по обыкновению, перед отходом ко сну, в шахматы с
любимцем своим, князем Афанасием Вяземским.
На всех ярится смерть —
царя,
любимца славы,
Всех ищет грозная… и некогда найдет;
Всемощныя судьбы незыблемы уставы:
И путь величия ко гробу нас ведет!