Неточные совпадения
Потихоньку я выучил
лучшие его
стихотворения наизусть. Дело доходило иногда до ссоры, но ненадолго: на мировой мы обыкновенно читали наизусть стихи того же князя Долгорукова, под названием «Спор». Речь шла о достоинстве солнца и луны. Я восторженно декламировал похвалы солнцу, а Миницкая повторяла один и тот же стих, которым заканчивался почти каждый куплет: «Все так, да мне луна милей». Вот как мы это делали...
Без всякого усилия с моей стороны я выучивал все
лучшие стихи из Державина, Ломоносова и Капниста, которые выбирал для меня мой строгий воспитатель;
стихотворения же Ив.
Державин, никогда не подписывавший своих
стихотворений, предоставляя узнавать ex ungue leonem, поместил здесь многие из
лучших своих
стихотворений: «Фелицу», «Оду на смерть Мещерского», «Оду к соседу», «Благодарность Фелице», «Ключ», «Оду Решемыслу», «Бог» и др.
Никогда не замирало у нас это направление, и во всем, что есть
лучшего в нашей словесности, от первых народных песен до произведений Гоголя и
стихотворений Некрасова, видим мы эту иронию, то наивно-открытую, то лукаво-спокойную, то сдержанно-желчную.
— Трескотня риторическая! — проговорил мой бедный друг тоном наставника, — а есть хорошие места. Я, брат, без тебя сам попытался в поэзию пуститься и начал одно
стихотворение: «Кубок жизни» — ничего не вышло! Наше дело, брат, сочувствовать, не творить… Однако я что-то устал; сосну-ка я маленько — как ты полагаешь? Экая славная вещь сон, подумаешь! Вся жизнь наша — сон, и
лучшее в ней опять-таки сон.
В этом
стихотворении совсем еще не видно той силы оригинальности и меткости выражения, которыми отличаются
лучшие песни Кольцова. В самом содержании заметна немножко томная сентиментальность, какою отличались тогда Мерзляков, Дельвиг и др. и какой впоследствии совсем не находим у Кольцова. Но стихи и здесь уже довольно гладки, особенно для 1825 г., когда и Пушкин не написал еще
лучших своих произведений, и Лермонтова не было, и вообще механизм стиха не был еще так упрощен, как теперь.
Так прошло три года. Кольцову было уже лет 14, когда его поразил внезапный удар, нанесенный его дружбе. Приятель, которого он так полюбил, с которым делил до сих пор
лучшие свои чувства, которому он обязан, может быть,
лучшими минутами своей отроческой жизни, — умер от болезни. Это было первое несчастие, поразившее чувствительное сердце Кольцова. Он глубоко и тяжело горевал о погибшем друге, с которым находил отраду для своего сердца. К нему, кажется, обращался он в 1828 г, в
стихотворении «Ровеснику...
Известно, чем обязан Станкевичу Кольцов, встретивший в нем первого образованного, горячего ценителя и постоянную поддержку и так живо выразивший печаль об его утрате в прекрасном
стихотворении «Поминки», в котором называет Станкевича «
лучшим» в кружке друзей.
Я прибегал к разным хитростям: предлагал какое-нибудь сомнение, притворялся не понимающим некоторых намеков, лгал на себя или на других, будто бы считающих такие-то
стихотворения самыми
лучшими, или, напротив, самыми слабыми, иногда читал его стихи наизусть в подтверждение собственных мыслей, нравственных убеждений или сочувствия к красотам природы.
В них было много неопределенного, слабого, незрелого; но в числе тех же
стихотворений был этот смелый призыв, полный такой веры в себя, веры в людей, веры в
лучшую будущность...
Ложь была мне противна во всех ее видах, и я избегала ее даже в пустяках. Как-то раз мы плохо выучили
стихотворение немецкому учителю, и в этот день журнал наш украсился не одним десятком двоек и пятерок. Даже у меня, у Крошки и Додо —
лучших учениц класса — красовались нежелательные семерки за ответ.
Выбрал два самых
лучших своих
стихотворения и понес в редакцию «Нивы», на Большой Морской. Вошел. У конторки сидит господин средних лет. Я покраснел, сердце затрепыхалось; подошел и дрожащею рукою протянул листок.