Неточные совпадения
— Ни то, ни другое. Я завтракаю. Мне, право, совестно. Дамы, я
думаю, уже встали? Пройтись теперь отлично. Вы мне покажите
лошадей.
— Нет, я
думаю, княгиня устала, и
лошади ее не интересуют, — сказал Вронский Анне, предложившей пройти до конного завода, где Свияжский хотел видеть нового жеребца. — Вы подите, а я провожу княгиню домой, и мы поговорим, — сказал он, — если вам приятно, — обратился он к ней.
Левин смотрел перед собой и видел стадо, потом увидал свою тележку, запряженную Вороным, и кучера, который, подъехав к стаду, поговорил что-то с пастухом; потом он уже вблизи от себя услыхал звук колес и фырканье сытой
лошади; но он так был поглощен своими мыслями, что он и не
подумал о том, зачем едет к нему кучер.
Пожимаясь от холода, Левин быстро шел, глядя на землю. «Это что? кто-то едет»,
подумал он, услыхав бубенцы, и поднял голову. В сорока шагах от него, ему навстречу, по той большой дороге-муравке, по которой он шел, ехала четверней карета с важами. Дышловые
лошади жались от колей на дышло, но ловкий ямщик, боком сидевший на козлах, держал дышлом по колее, так что колеса бежали по гладкому.
Этот хочет всех удивить и очень доволен собой, —
подумала она, глядя на румяного приказчика, ехавшего на манежной
лошади.
— Ты не поверишь, как мне опостылели эти комнаты, — сказала она, садясь подле него к своему кофею. — Ничего нет ужаснее этих chambres garnies. [меблированных комнат.] Нет выражения лица в них, нет души. Эти часы, гардины, главное, обои — кошмар. Я
думаю о Воздвиженском, как об обетованной земле. Ты не отсылаешь еще
лошадей?
И ее закопают, и пегого мерина этого очень скоро, —
думал он, глядя на тяжело носящую брюхом и часто дышащую раздутыми ноздрями
лошадь, переступающую по двигающемуся из-под нее наклонному колесу.
Она не слышала половины его слов, она испытывала страх к нему и
думала о том, правда ли то, что Вронский не убился. О нем ли говорили, что он цел, а
лошадь сломала спину? Она только притворно-насмешливо улыбнулась, когда он кончил, и ничего не отвечала, потому что не слыхала того, что он говорил. Алексей Александрович начал говорить смело, но, когда он ясно понял то, о чем он говорит, страх, который она испытывала, сообщился ему. Он увидел эту улыбку, и странное заблуждение нашло на него.
Нынче скачки, его
лошади скачут, он едет. Очень рада. Но ты
подумай обо мне, представь себе мое положение… Да что говорить про это! — Она улыбнулась. — Так о чем же он говорил с тобой?
— Почему же ты
думаешь, что мне неприятна твоя поездка? Да если бы мне и было это неприятно, то тем более мне неприятно, что ты не берешь моих
лошадей, — говорил он. — Ты мне ни разу не сказала, что ты решительно едешь. А нанимать на деревне, во-первых, неприятно для меня, а главное, они возьмутся, но не довезут. У меня
лошади есть. И если ты не хочешь огорчить меня, то ты возьми моих.
— Так вы
думаете, что может быть благополучно? Господи, помилуй и помоги! — проговорил Левин, увидав свою выезжавшую из ворот
лошадь. Вскочив в сани рядом с Кузьмой, он велел ехать к доктору.
«Будет потеха!» —
подумал я, кинулся в конюшню, взнуздал
лошадей наших и вывел их на задний двор.
Подложили цепи под колеса вместо тормозов, чтоб они не раскатывались, взяли
лошадей под уздцы и начали спускаться; направо был утес, налево пропасть такая, что целая деревушка осетин, живущих на дне ее, казалась гнездом ласточки; я содрогнулся,
подумав, что часто здесь, в глухую ночь, по этой дороге, где две повозки не могут разъехаться, какой-нибудь курьер раз десять в год проезжает, не вылезая из своего тряского экипажа.
Нам должно было спускаться еще верст пять по обледеневшим скалам и топкому снегу, чтоб достигнуть станции Коби.
Лошади измучились, мы продрогли; метель гудела сильнее и сильнее, точно наша родимая, северная; только ее дикие напевы были печальнее, заунывнее. «И ты, изгнанница, —
думал я, — плачешь о своих широких, раздольных степях! Там есть где развернуть холодные крылья, а здесь тебе душно и тесно, как орлу, который с криком бьется о решетку железной своей клетки».
Казбич остановился в самом деле и стал вслушиваться: верно,
думал, что с ним заводят переговоры, — как не так!.. Мой гренадер приложился… бац!.. мимо, — только что порох на полке вспыхнул; Казбич толкнул
лошадь, и она дала скачок в сторону. Он привстал на стременах, крикнул что-то по-своему, пригрозил нагайкой — и был таков.
Вот наконец мы были уж от него на ружейный выстрел; измучена ли была у Казбича
лошадь или хуже наших, только, несмотря на все его старания, она не больно подавалась вперед. Я
думаю, в эту минуту он вспомнил своего Карагёза…
— Это
лошадь отца моего, — сказала Бэла, схватив меня за руку; она дрожала, как лист, и глаза ее сверкали. «Ага! —
подумал я, — и в тебе, душенька, не молчит разбойничья кровь!»
— Верхом на гнедой
лошади! — подхватил Николаша, нагибаясь к окну. — Ты
думаешь, Алексаша, наш чагравый хуже его?
Коли так рассуждать, то и на стульях ездить нельзя; а Володя, я
думаю, сам помнит, как в долгие зимние вечера мы накрывали кресло платками, делали из него коляску, один садился кучером, другой лакеем, девочки в середину, три стула были тройка
лошадей, — и мы отправлялись в дорогу.
Савельич поглядел на меня с глубокой горестью и пошел за моим долгом. Мне было жаль бедного старика; но я хотел вырваться на волю и доказать, что уж я не ребенок. Деньги были доставлены Зурину. Савельич поспешил вывезти меня из проклятого трактира. Он явился с известием, что
лошади готовы. С неспокойной совестию и с безмолвным раскаянием выехал я из Симбирска, не простясь с моим учителем и не
думая с ним уже когда-нибудь увидеться.
— И прекрасно. Как вы полагаете, что
думает теперь о нас этот человек? — продолжал Павел Петрович, указывая на того самого мужика, который за несколько минут до дуэли прогнал мимо Базарова спутанных
лошадей и, возвращаясь назад по дороге, «забочил» и снял шапку при виде «господ».
Раздался топот конских ног по дороге… Мужик показался из-за деревьев. Он гнал двух спутанных
лошадей перед собою и, проходя мимо Базарова, посмотрел на него как-то странно, не ломая шапки, что, видимо, смутило Петра, как недоброе предзнаменование. «Вот этот тоже рано встал, —
подумал Базаров, — да, по крайней мере, за делом, а мы?»
— Душа моя, это не беда; то ли еще на свете приедается! А теперь, я
думаю, не проститься ли нам? С тех пор как я здесь, я препакостно себя чувствую, точно начитался писем Гоголя к калужской губернаторше. Кстати ж, я не велел откладывать
лошадей.
«Надобно купить трость», —
подумал он, прислушиваясь. Там, внизу, снова тяжело топала по камню
лошадь, а шума колес не было слышно.
«Как спокойно он ведет себя», —
подумал Клим и, когда пристав вместе со штатским стали спрашивать его, тоже спокойно сказал, что видел голову
лошади за углом, видел мастерового, который запирал дверь мастерской, а больше никого в переулке не было. Пристав отдал ему честь, а штатский спросил имя, фамилию Вараксина.
— Да, да, я знаю, это все говорят: смысл женской жизни! Наверное, даже коровы и
лошади не
думают так. Они вот любят раз в год.
Самгин поднял с земли ветку и пошел лукаво изогнутой между деревьев дорогой из тени в свет и снова в тень. Шел и
думал, что можно было не учиться в гимназии и университете четырнадцать лет для того, чтоб ездить по избитым дорогам на скверных
лошадях в неудобной бричке, с полудикими людями на козлах. В голове, как медные пятаки в кармане пальто, болтались, позванивали в такт шагам слова...
Лихач тряхнул вожжами, рыжая
лошадь стремительно ворвалась в поток резкого холода, Самгин сжался и, спрятав лицо в воротник пальто,
подумал уныло...
Клим, слушая ее,
думал о том, что провинция торжественнее и радостней, чем этот холодный город, дважды аккуратно и скучно разрезанный вдоль: рекою, сдавленной гранитом, и бесконечным каналом Невского, тоже как будто прорубленного сквозь камень. И ожившими камнями двигались по проспекту люди, катились кареты, запряженные машиноподобными
лошадями. Медный звон среди каменных стен пел не так благозвучно, как в деревянной провинции.
«Это я слышал или читал», —
подумал Самгин, и его ударила скука: этот день, зной, поля, дорога,
лошади, кучер и все, все вокруг он многократно видел, все это сотни раз изображено литераторами, живописцами. В стороне от дороги дымился огромный стог сена, серый пепел сыпался с него, на секунду вспыхивали, судорожно извиваясь, золотисто-красненькие червячки, отовсюду из черно-серого холма выбивались курчавые, синие струйки дыма, а над стогом дым стоял беловатым облаком.
«Вероятно, вот в таком настроении иногда убивают женщин», — мельком
подумал он, прислушиваясь к шуму на дворе, где как будто
лошади топали. Через минуту раздался торопливый стук в дверь и глухой голос Анфимьевны...
Можно было
думать, что этот могучий рев влечет за собой отряд быстро скакавших полицейских, цоканье подков по булыжнику не заглушало, а усиливало рев. Отряд ловко дробился, через каждые десять, двадцать шагов от него отскакивал верховой и, ставя
лошадь свою боком к людям, втискивал их на панель, отталкивал за часовню, к незастроенному берегу Оки.
Бальзаминов. Еще как благополучно-то! Так, маменька, что я
думаю, что не переживу от радости. Теперь, маменька, и дрожки беговые, и
лошадь серая, и все… Ух, устал!
Я
думал, что он хочет показать нам весь Паарль, а оказалось, что ему хотелось только посмотреть, ходит ли еще на лугу
лошадь, которая его так озадачила в первый проезд.
Лошадь вялой рысцой, постукивая равномерно подковами по пыльной и неровной мостовой, тащилась по улицам; извозчик беспрестанно задремывал; Нехлюдов же сидел, ни о чем не
думая, равнодушно глядя перед собою. На спуске улицы, против ворот большого дома, стояла кучка народа и конвойный с ружьем. Нехлюдов остановил извозчика.
— Нехороший знак… — вслух
подумал Привалов и засмеялся собственному суеверию. — «Зачем я еду?» —
подумал он в следующую минуту и даже остановил
лошадь.
— Это уж божеское произволение, — резонирует Илья, опять начиная искать в затылке. — Ежели кому господь здоровья посылает… Другая
лошадь бывает, Игнатий Львович, — травишь-травишь в нее овес, а она только сохнет с корму-то. А барин
думает, что кучер овес ворует… Позвольте насчет жалованья, Игнатий Львович.
— Эко, господи, каких
лошадей,
подумаешь, добудут… И ловко барышня ездит. Смела, нечего говорить!
— А вы, Игнатий Львович, и возьмите себе чиновника в кучера-то, — так он в три дня вашего Тэку или Батыря без всех четырех ног сделает за восемь-то цалковых. Теперь взять Тэка… какая это
лошадь есть, Игнатий Львович? Одно слово — разбойник: ты ей овса несешь, а она зубищами своими ладит тебя прямо за загривок схватить… Однова пятилась да пятилась, да совсем меня в угол и запятила.
Думаю, как брызнет задней ногой, тут тебе, Илья, и окончание!.. Позвольте, Игнатий Львович, насчет жалов…
— Вы считаете меня совсем пустой девушкой… — заговорила Зося упавшим, глухим голосом. — Я вижу, не отпирайтесь. Вы
думаете, что я способна только дурачиться, наряжаться и выезжать
лошадей. Да? Ведь так?
Можно было
подумать, что за ширмочкой возится стадо тюленей или закладывают
лошадь.
У него уже была своя пара
лошадей и кучер Пантелеймон в бархатной жилетке. Светила луна. Было тихо, тепло, но тепло по-осеннему. В предместье, около боен, выли собаки. Старцев оставил
лошадей на краю города, в одном из переулков, а сам пошел на кладбище пешком. «У всякого свои странности, —
думал он. — Котик тоже странная, и — кто знает? — быть может, она не шутит, придет», — и он отдался этой слабой, пустой надежде, и она опьянила его.
Я остановился. Дай,
думаю, посмотрю
лошадей известного степного заводчика г-на Чернобая.
Я
думал, что Касьян останется при
лошади, будет дожидаться меня, но он вдруг подошел ко мне.
— Ничего, — отвечал Павел, махнув рукой на
лошадь, — так, что-то собаки зачуяли. Я
думал, волк, — прибавил он равнодушным голосом, проворно дыша всей грудью.
За эти дни мы очень утомились. Хотелось остановиться и отдохнуть. По рассказам удэгейцев, впереди было большое китайское селение Картун. Там мы
думали продневать, собраться с силами и, если возможно, нанять
лошадей. Но нашим мечтам не суждено было сбыться.
Наконец мы услышали голоса: кто-то из казаков ругал
лошадь. Через несколько минут подошли люди с конями. Две
лошади были в грязи. Седла тоже были замазаны глиной. Оказалось, что при переправе через одну проточку обе
лошади оступились и завязли в болоте. Это и было причиной их запоздания. Как я и
думал, стрелки нашли трубку Дерсу на тропе и принесли ее с собой.
Подкрепив свои силы едой, мы с Дерсу отправились вперед, а
лошади остались сзади. Теперь наша дорога стала подыматься куда-то в гору. Я
думал, что Тютихе протекает здесь по ущелью и потому тропа обходит опасное место. Однако я заметил, что это была не та тропа, по которой мы шли раньше. Во-первых, на ней не было конных следов, а во-вторых, она шла вверх по ручью, в чем я убедился, как только увидел воду. Тогда мы решили повернуть назад и идти напрямик к реке в надежде, что где-нибудь пересечем свою дорогу.
Наконец в стороне что-то стало чернеть. Владимир поворотил туда. Приближаясь, увидел он рощу. Слава богу,
подумал он, теперь близко. Он поехал около рощи, надеясь тотчас попасть на знакомую дорогу или объехать рощу кругом: Жадрино находилось тотчас за нею. Скоро нашел он дорогу и въехал во мрак дерев, обнаженных зимою. Ветер не мог тут свирепствовать; дорога была гладкая;
лошадь ободрилась, и Владимир успокоился.
Наконец он увидел, что едет не в ту сторону. Владимир остановился: начал
думать, припоминать, соображать, и уверился, что должно было взять ему вправо. Он поехал вправо.
Лошадь его чуть ступала. Уже более часа он был в дороге. Жадрино должно было быть недалеко. Но он ехал, ехал, а полю не было конца. Все сугробы да овраги; поминутно сани опрокидывались, поминутно он их подымал. Время шло; Владимир начинал сильно беспокоиться.