Неточные совпадения
О
личности Двоекурова «Глуповский летописец» упоминает три раза:
в первый раз
в «краткой описи градоначальникам», во второй —
в конце отчета о смутном времени и
в третий — при изложении
истории глуповского либерализма (см. описание градоначальствования Угрюм-Бурчеева).
— Вы обвиняете Маркса
в том, что он вычеркнул
личность из
истории, но разве не то же самое сделал
в «Войне и мире» Лев Толстой, которого считают анархистом?
— Вот, я даже записала два, три его парадокса, например: «Торжество социальной справедливости будет началом духовной смерти людей». Как тебе нравится? Или: «Начало и конец жизни —
в личности, а так как
личность неповторима,
история — не повторяется». Тебе скучно? — вдруг спросила она.
На террасе говорили о славянофилах и Данилевском, о Герцене и Лаврове. Клим Самгин знал этих писателей, их идеи были
в одинаковой степени чужды ему. Он находил, что,
в сущности, все они рассматривают
личность только как материал
истории, для всех человек является Исааком, обреченным на заклание.
Только Иван Дронов требовательно и как-то излишне визгливо ставил вопросы об интеллигенции, о значении
личности в процессе
истории. Знатоком этих вопросов был человек, похожий на кормилицу; из всех друзей писателя он казался Климу наиболее глубоко обиженным.
Постепенно начиналась скептическая критика «значения
личности в процессе творчества
истории», — критика, которая через десятки лет уступила место неумеренному восторгу пред новым героем, «белокурой бестией» Фридриха Ницше. Люди быстро умнели и, соглашаясь с Спенсером, что «из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого поведения», сосредоточивали силы и таланты свои на «самопознании», на вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга «наше время — не время широких задач».
—
В семидесятых годах признавали действующей силой
истории —
личность…
В нашей
истории отсутствовало рыцарское начало, и это было неблагоприятно для развития и для выработки
личности.
Наоборот, сильное чувство
личности есть
в том мужественном начале, которое начало
историю и хочет довести ее до конца.
В истории же,
в сверхличной, мировой
истории именно видна
личность, проявляет себя яркая индивидуальность.
Нельзя же двум великим историческим
личностям, двум поседелым деятелям всей западной
истории, представителям двух миров, двух традиций, двух начал — государства и личной свободы, нельзя же им не остановить, не сокрушить третью
личность, немую, без знамени, без имени, являющуюся так не вовремя с веревкой рабства на шее и грубо толкающуюся
в двери Европы и
в двери
истории с наглым притязанием на Византию, с одной ногой на Германии, с другой — на Тихом океане.
Принес сознание конфликта
личности и мировой гармонии, индивидуального и общего, неразрешимого
в пределах
истории.
История должна кончиться, потому что
в ее пределах неразрешима проблема
личности.
Проблема столкновения
личности и мировой гармонии. Отношение к действительности. Значение Гегеля
в истории русской мысли. Бунт Белинского. Предвосхищение Достоевского. Проблема теодицеи. Подпольный человек. Гоголь и Белинский. Индивидуалистический социализм Белинского. Религиозная драма Гоголя. Письмо Белинского Гоголю. Мессианство русской поэзии: Тютчев, Лермонтов.
Личность должна смириться перед истиной, перед действительностью, перед универсальной идеей, действующей
в мировой
истории.
Герцен не соглашался жертвовать
личностью человеческой для
истории, для ее великих якобы задач, не хотел превращать ее
в орудие нечеловеческих целей.
Но мистическая философия должна избежать того крайнего и исключительного мистицизма, который отвергает сверхиндивидуальный Разум и его традиции
в истории и вместе с тем поглощает индивидуальность, растворяет
личность в хаотической стихии.
В протестантском восстании
личности и утверждении свободы зачался новый человек, человек новой
истории.
Родовые религии сделали возможными первые стадии человеческой
истории;
в них открылись элементарно необходимые истины; но откровения о
личности и ее идеальной природе
в них не было еще, не настало еще для этого время.
— Непременно так! — воскликнул Вихров. — Ты смотри: через всю нашу
историю у нас не только что нет резко и долго стоявших на виду
личностей, но даже партии долго властвующей; как которая заберет очень уж силу и начнет самовластвовать, так народ и отвернется от нее, потому что всякий пой
в свой голос и других не перекрикивай!
Несомненно, такие
личности бывают, для которых
история служит только свидетельством неуклонного нарастания добра
в мире; но ведь это
личности исключительные, насквозь проникнутые светом.
Эта возмутительная
история возбудила везде
в городе только смех, и хотя бедная поручица и не принадлежала к тому обществу, которое окружало Юлию Михайловну, но одна из дам этой «кавалькады», эксцентричная и бойкая
личность, знавшая как-то поручицу, заехала к ней и просто-запросто увезла ее к себе
в гости.
Не место здесь пускаться нам
в исторические изыскания; довольно заметить, что наша
история до новейших времен не способствовала у нас развитию чувства законности (с чем и г. Пирогов согласен; зри Положение о наказаниях
в Киевском округе), не создавала прочных гарантий для
личности и давала обширное поле произволу.
И вот Петр является
в нашей
истории как олицетворение народных потребностей и стремлений, как
личность, сосредоточившая
в себе те желания и те силы, которые по частям рассеяны были
в массе народной.
Большею частию мы видим
в истории народы и царства,
в которых весьма важное влияние имеют частные отношения отдельных
личностей, выдвинутых вперед ходом
истории.
Но стоит раз обратиться
истории на этот путь, стоит раз сознать, что
в общем ходе
истории самое большое участие приходится на долю народа и только весьма малая Доля остается для отдельных
личностей, — и тогда исторические сведения о явлениях внутренней жизни народа будут иметь гораздо более цены для исследователей и, может быть, изменят многие из доселе господствовавших исторических воззрений.
Поляки Артура Бенни никогда шпионом русским не считали, и если
в истории Бенни некоторое время было что-нибудь способное вводить
в заблуждение насчет его
личности, то это у более основательных людей было подозрение, не следует ли видеть
в самом Бенни — сыне томашовского пастора из Царства Польского — подосланного
в Россию эмиссара польского революционного комитета?
Каждый шаг
в истории, поглощая и осуществляя весь дух своего времени, имеет свою полноту — одним словом —
личность, кипящую жизнию.
Для этих крикунов нет ничего заветного; мы слышали, с каким цинизмом восставали они против
истории, против прав
личности, льгот общественных, науки, образования; всё готовы были они нести на свой мерзостный костер из угождения идолам, которым они поработили себя:, хотя нет никакого сомнения, что стоило бы только этим идолам кивнуть пальцем
в другую сторону, и жрецы их запели бы мгновенно иную песню и разложили бы иной костер».
Ведь, конечно, между читателями г. Жеребцова весьма немного найдется таких, которые бы не знали, что
история народов зависит
в своем ходе от некоторых законов, более общих, нежели произвол отдельных
личностей.
Никогда ни один народ, ни
в древней, ни
в новой
истории, не делал таких внезапных отречений от своей народности вследствие воли одной
личности.
Таким образом, кроме своей прекрасной, благородной
личности, столь привлекательной
в самой себе, Станкевич имеет еще и иные права на общественное значение, как деятельный участник
в развитии людей, которыми никогда не перестанет дорожить русская литература и русское общество. Имя его связано с началом поэтической деятельности Кольцова, с
историей развития Грановского и Белинского: этого уже довольно для приобретения нашего уважения и признательной памяти.
Соединить эти два требования — внести
в историю свой вымысл, но вымысл этот основать на
истории, вывести его из самого естественного хода событий, неразрывно связать его со всей нитью исторического рассказа и все это представить так, чтобы читатель видел пред собою, как живые
личности, знакомые ему
в истории и изображенные здесь
в очаровании поэзии, — со стороны их частного быта и внутренних сокровенных дум и стремлений, — вот задача исторического романиста.
Но
в своей статье «Смысл любви», может быть, самой замечательной из всего им написанного, он преодолевает границы безличного платонизма и, впервые
в истории христианской мысли, связывает любовь-эрос не с родом, а с
личностью.
И вместе с тем
личность социальна,
в ней есть наследие коллективного бессознательного, она есть выход человека из изоляции, она исторична, она реализует себя
в обществе и
в истории.
Та же истина о двойной природе человека, двойной и
в то же время целостной, находит себе отражение и
в отношении человеческой
личности к обществу и к
истории, но тут она как бы опрокинута.
В историю активно вступают так называемые исторические
личности, но
история,
в сущности, не замечает
личности, её индивидуальной неповторимости, единичности и незаменимости; она интересуется «общим» и тогда, когда обращена к индивидуальному.
Интересно для
истории сознания
личности отметить, что индивидуальность у романтиков отличается от
личности в нашем смысле слова.
Но
личность по-новому ранена и порабощена историческим временем, и она даже иногда ищет избавления от плена
истории переходом
в космический план существования.
Дух воплощается
в человеческом теле,
в человеческом общении,
в человеческом творчестве,
в лице и
личности, а не
в государстве, не
в массивных телах
истории.
О трагическом конфликте
личности и
истории и неразрешимости его
в пределах
истории было уже сказано.
В этих воспоминаниях я держусь объективных оценок, ничего не"обсахариваю"и не желаю никакой тенденциозности ни
в ту, ни
в другую сторону. Такая
личность, как Луи Блан, принадлежит
истории, и я не претендую давать здесь о нем ли, о других ли знаменитостях исчерпывающиеоценки. Видел я его и говорил с ним два-три раза
в Англии, а потом во Франции, и могу ограничиться здесь только возможно верной записью (по прошествии сорока лет) того, каким я тогда сам находил его.
Не зная фактической подкладки всей этой
истории (дело вертелось, главным образом, около возвращения какого-то капитала), я не мог принять участия
в этом разговоре; но весь тон Якоби, его выходки против
личности Герцена мне весьма не понравились.
Сергей Андреевич, наклонившись над стаканом и помешивая ложечкой чай, угрюмо и недоброжелательно слушал Даева. То, что он говорил, не было для Сергея Андреевича новостью: и раньше он уже не раз слышал от Даева подобные взгляды и по журнальной полемике был знаком с этим недавно народившимся у нас доктринерским учением, приветствующим развитие
в России капитализма и на место живой, деятельной
личности кладущим
в основу
истории слепую экономическую необходимость.
Ход
истории определяется не волею критически мыслящих
личностей, а производственными процессами;
в России с неотвратимою неизбежностью развивается капитализм, бороться против его развития, как пытаются делать народники, — бесполезно и смешно; община, артель — это не ячейки нового социалистического уклада, а пережитки старого быта, обреченные на гибель; развивающийся капитализм выдвигает на сцену новый, глубоко революционный класс — пролетариат, и наиболее плодотворная революционная работа — это работа над организацией пролетариата.
Совершенно справедливо то, что знание видимого нам проявления существования людей
в истории может быть поучительно для нас; что точно так же может быть поучительно для нас и изучение законов животной
личности человека и других животных, и поучительно изучение тех законов, которым подчиняется само вещество.
Вот они
в Белоруссии,
в городе, который назовем городом при Двине. Совершенно новый край, новые люди! Так как я не пишу
истории их
в тогдашнее время, то ограничусь рассказом только об известных мне
личностях, действовавших
в моем романе, и о той местности, где разыгрывались их действия. И потому попрошу читателя не взыскивать с меня скрупулезно за некоторые незначительные анахронизмы и исторические недомолвки и помнить, что я все-таки пишу роман, хотя и полуисторический.
Как
в вопросе астрономии тогда, как и теперь
в вопросе
истории, всё различие воззрения основано на признании или непризнании абсолютной единицы, служащей мерилом видимых явлений.
В астрономии это была неподвижность земли;
в истории, — это независимость
личности — свобода.
На Западе католичество боролось с безбожной культурой, с антихристианским просветительством, но оно само создало великую культуру, латинскую культуру Запада, и поддерживало не только священное предание церкви, но и священное предание культуры, оно воспитывало
личность для жизни
в истории и для работы
в цивилизации.
Как для астрономии трудность признания движения земли состояла
в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства неподвижности земли и такого же чувства движения планет, так и для
истории трудность признания подчиненности
личности законам пространства, времени и причин состоит
в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства независимости своей
личности.