Неточные совпадения
Бренчит ключами, по двору
Похаживает барином,
Плюет в
лицо крестьянину,
Старушку богомольную
Согнул в бараний рог!..
Вронский вошел в вагон. Мать его, сухая
старушка с черными глазами и букольками, щурилась, вглядываясь в сына, и слегка улыбалась тонкими губами. Поднявшись с диванчика и передав горничной мешочек, она подала маленькую сухую руку сыну и, подняв его голову от руки, поцеловала его в
лицо.
И скоро звонкий голос Оли
В семействе Лариных умолк.
Улан, своей невольник доли,
Был должен ехать с нею в полк.
Слезами горько обливаясь,
Старушка, с дочерью прощаясь,
Казалось, чуть жива была,
Но Таня плакать не могла;
Лишь смертной бледностью покрылось
Ее печальное
лицо.
Когда все вышли на крыльцо,
И всё, прощаясь, суетилось
Вокруг кареты молодых,
Татьяна проводила их.
Она вынула из-под платка корнет, сделанный из красной бумаги, в котором были две карамельки и одна винная ягода, и дрожащей рукой подала его мне. У меня недоставало сил взглянуть в
лицо доброй
старушке; я, отвернувшись, принял подарок, и слезы потекли еще обильнее, но уже не от злости, а от любви и стыда.
Старушка хотела что-то сказать, но вдруг остановилась, закрыла
лицо платком и, махнув рукою, вышла из комнаты. У меня немного защемило в сердце, когда я увидал это движение; но нетерпение ехать было сильнее этого чувства, и я продолжал совершенно равнодушно слушать разговор отца с матушкой. Они говорили о вещах, которые заметно не интересовали ни того, ни другого: что нужно купить для дома? что сказать княжне Sophie и madame Julie? и хороша ли будет дорога?
— Помню, батюшка, очень хорошо помню, что вы были, — отчетливо проговорила
старушка, по-прежнему не отводя своих вопрошающих глаз от его
лица.
— Ах, Василий Иваныч, — пролепетала
старушка, — в кои-то веки батюшку-то моего, голубчика-то, Енюшень-ку… — И, не разжимая рук, она отодвинула от Базарова свое мокрое от слез, смятое и умиленное
лицо, посмотрела на него какими-то блаженными и смешными глазами и опять к нему припала.
На эстраду мелкими шагами, покачиваясь, вышла кривобокая
старушка, одетая в темный ситец, повязанная пестреньким, заношенным платком, смешная, добренькая ведьма, слепленная из морщин и складок, с тряпичным, круглым
лицом и улыбчивыми, детскими глазами.
— В Крыму был один социалист, так он ходил босиком, в парусиновой рубахе, без пояса, с расстегнутым воротом;
лицо у него детское, хотя с бородкой, детское и обезьянье. Он возил воду в бочке, одной
старушке толстовке…
Ему очень хотелось оглянуться, посмотреть, с какими
лицами слушают люди кривобокую
старушку?
В дом прошли через кухню, — у плиты суетилась маленькая, толстая
старушка с быстрыми, очень светлыми глазами на темном
лице; вышли в зал, сыроватый и сумрачный, хотя его освещали два огромных окна и дверь, открытая на террасу.
Круг все чаще разрывался, люди падали, тащились по полу, увлекаемые вращением серой массы, отрывались, отползали в сторону, в сумрак; круг сокращался, — некоторые, черпая горстями взволнованную воду в чане, брызгали ею в
лицо друг другу и, сбитые с ног, падали. Упала и эта маленькая неестественно легкая
старушка, — кто-то поднял ее на руки, вынес из круга и погрузил в темноту, точно в воду.
— Петровна, — сказала Тося, проходя мимо ее, и взмахнула рукой, точно желая ударить
старушку, но только указала на нее через плечо большим пальцем.
Старушка, держа в руках по бутылке, приподняла голову и кивнула ею, —
лицо у нее было остроносое, птичье, и глаза тоже птичьи, кругленькие, черные.
Одно яйцо он положил мимо кармана и топтал его, под подошвой грязного сапога чмокала яичница. Пред гостиницей «Москва с но» на обломанной вывеске сидели голуби, заглядывая в окошко, в нем стоял черноусый человек без пиджака и, посвистывая, озабоченно нахмурясь, рассматривал, растягивал голубые подтяжки.
Старушка с ласковым
лицом, толкая пред собою колясочку, в которой шевелились, ловя воздух, игрушечные, розовые ручки,
старушка, задев Клима колесом коляски, сердито крикнула...
Над столом мелькали обезьяньи лапки
старушки, безошибочно и ловко передвигая посуду, наливая чай, не умолкая шелестели ее картавые словечки, — их никто не слушал. Одетая в сукно мышиного цвета, она тем более напоминала обезьяну. По морщинам темненького
лица быстро скользили легкие улыбочки. Клим нашел улыбочки хитрыми, а старуху неестественной. Ее говорок тонул в грубоватом и глупом голосе Дмитрия...
Не умею тоже вам рассказать в точности, что над ним надо было учинить, но знаю, что нужно было «вручить должнику с распискою» какую-то бумагу, и вот этого-то никто — никакие
лица никакого уряда — не могли сделать. К кому
старушка ни обратится, все ей в одном роде советуют...
Через минуту появилась высокая, полная
старушка с седой головой, без чепца, с бледным
лицом, черными, кротко мерцавшими глазами, с ласковой улыбкой, вся в белом: совершенно старинный портрет, бежавший со стены картинной галереи: это редакторша.
Вслед за
старушкой из двери залы гражданского отделения, сияя пластроном широко раскрытого жилета и самодовольным
лицом, быстро вышел тот самый знаменитый адвокат, который сделал так, что
старушка с цветами осталась не при чем, а делец, давший ему 10 тысяч рублей, получил больше 100 тысяч. Все глаза обратились на адвоката, и он чувствовал это и всей наружностью своей как бы говорил: «не нужно никих выражений преданности», и быстро прошел мимо всех.
Рядом с
старушкой был молодой человек в поддевке, который слушал, приставив руки к ушам, покачивая головой, то, что ему говорил похожий на него арестант с измученным
лицом и седеющей бородой.
— Уж не ври, пожалуйста, — с улыбкой заметила
старушка и посмотрела на Привалова прищуренными глазами; она хотела по выражению его
лица угадать произведенное на него Антонидой Ивановной впечатление. «Врет», — решила она про себя, когда Привалов улыбнулся.
Я пошел за ним. В гостиной, на середнем диване, сидела
старушка небольшого росту, в коричневом платье и белом чепце, с добреньким и худеньким
лицом, робким и печальным взглядом.
Радилов замолчал. Я посмотрел на него, потом на Ольгу… Ввек мне не забыть выражения ее
лица.
Старушка положила чулок на колени, достала из ридикюля платок и украдкой утерла слезу. Федор Михеич вдруг поднялся, схватил свою скрипку и хриплым и диким голосом затянул песенку. Он желал, вероятно, развеселить нас, но мы все вздрогнули от его первого звука, и Радилов попросил его успокоиться.
— Фрау Луизе, — начал Гагин, стараясь избегать моего взора, — вдова бывшего здешнего бургомистра, [Бургомистр — выборное
лицо, стоявшее во главе городского самоуправления.] добрая, впрочем пустая
старушка.
Небольшая ростом, высохнувшая, сморщившаяся, но вовсе не безобразная
старушка обыкновенно сидела или, лучше, лежала на большом неуклюжем диване, обкладенная подушками. Ее едва можно было разглядеть; все было белое: капот, чепец, подушки, чехлы на диване. Бледно-восковое и кружевно-нежное
лицо ее вместе с слабым голосом и белой одеждой придавали ей что-то отошедшее, еле-еле дышащее.
Живо помню я
старушку мать в ее темном капоте и белом чепце; худое бледное
лицо ее было покрыто морщинами, она казалась с виду гораздо старше, чем была; одни глаза несколько отстали, в них было видно столько кротости, любви, заботы и столько прошлых слез. Она была влюблена в своих детей, она была ими богата, знатна, молода… она читала и перечитывала нам их письма, она с таким свято-глубоким чувством говорила о них своим слабым голосом, который иногда изменялся и дрожал от удержанных слез.
Около получаса ходили мы взад и вперед по переулку, прежде чем вышла, торопясь и оглядываясь, небольшая худенькая
старушка, та самая бойкая горничная, которая в 1812 году у французских солдат просила для меня «манже»; с детства мы звали ее Костенькой.
Старушка взяла меня обеими руками за
лицо и расцеловала.
Старушка, бабушка моя,
На креслах опершись, стояла,
Молитву шепотом творя,
И четки всё перебирала;
В дверях знакомая семья
Дворовых
лиц мольбе внимала,
И в землю кланялись они,
Прося у бога долги дни.
Но еще страннее, еще неразгаданнее чувство пробудилось бы в глубине души при взгляде на
старушек, на ветхих
лицах которых веяло равнодушием могилы, толкавшихся между новым, смеющимся, живым человеком.
В углу гостиной, у печки, в креслах, сидела маленькая
старушка, еще с виду не то чтоб очень старая, даже с довольно здоровым, приятным и круглым
лицом, но уже совершенно седая и (с первого взгляда заключить было можно) впавшая в совершенное детство.
Лиза ничего не отвечала ему и, не улыбаясь, слегка приподняв брови и краснея, глядела на пол, но не отнимала своей руки; а наверху, в комнате Марфы Тимофеевны, при свете лампадки, висевшей перед тусклыми старинными образами, Лаврецкий сидел на креслах, облокотившись на колена и положив
лицо на руки;
старушка, стоя перед ним, изредка и молча гладила его по волосам.
— Не могу я жить без этой Нюрочки, — шептала
старушка, закрывая
лицо руками. — Точно вот она моя дочь. Даже вздрогну, как она войдет в комнату, и все ее жду.
В комнату вошла маленькая
старушка, с красновекими глазами, узкими, как щелочки, и с удивительно пергаментным
лицом, на котором угрюмо и зловеще торчал вниз длинный острый нос. Это была Александра, давнишняя прислуга студенческих скворечников, друг и кредитор всех студентов, женщина лет шестидесяти пяти, резонерка и ворчунья.
Через несколько минут в комнату вошла, слегка тряся головой, худощавая
старушка с
лицом, похожим на печеное яблоко.
Груша ушла, и через несколько минут робкими и негромкими шагами на балкон вошла старая-престарая
старушка, с сморщенным
лицом и с слезливыми глазами. Как водится, она сейчас же подошла к барину и взяла было его за руку, чтобы поцеловать, но он решительно не дал ей того сделать; одета Алена Сергеевна была по-прежнему щепетильнейшим образом, но вся в черном. Супруг ее, Макар Григорьич, с полгода перед тем только умер в Москве.
Старушка слушала меня с чрезвычайным вниманием: все
лицо ее оживилось надеждой и восторгом.
Старушка вопросительно взглядывала на Николая Сергеича и даже немного надулась, точно чем-то обиделась: «Ну стоит, право, такой вздор печатать и слушать, да еще и деньги за это дают», — написано было на
лице ее.
Я рассказал все в тот же день Анне Андреевне, чтоб обрадовать
старушку, умоляя ее, между прочим, не заглядывать ему теперь в
лицо с особенным видом, не вздыхать, не делать намеков и, одним словом, ни под каким видом не показывать, что ей известна эта последняя его выходка.
Рядом с Власовой сидела маленькая
старушка,
лицо у нее было сморщенное, а глаза молодые. Повертывая тонкую шею, она вслушивалась в разговор и смотрела на всех странно задорно.
Но барынька, вероятно, предчувствовала, что найдет мало сочувствия в Акиме, и потому, почти вслед за Иваном, сама вошла в горницу. Это была маленькая и худощавая
старушка, державшаяся очень прямо, с мелкими чертами
лица, с узенькими и разбегающимися глазками, с остреньким носом, таковым же подбородком и тонкими бледными губами. Одета она была в черный коленкоровый капот, довольно ветхий, но чистый; на плечах у нее был черный драдедамовый платок, а на голове белый чепчик, подвязанный у подбородка.
Старушка-монахиня спряталась в углу за одну из половинок отворенных из коридора дверей; что она там делала — неизвестно, и слышался только шепот ее; горничные заметно старались делать истовые кресты и иметь печальные
лица; повар употреблял над собой усилие, чтобы не икнуть на всю комнату.
— Ничего этого не было, — старалась успокаивать
старушку gnadige Frau, но, увидав стоявшую тут же, в комнате, с совершенно мокрым от слез
лицом Агапию, сказала той...
Старушка на некоторое время замолчала, и у нее только мускулы в
лице подергивало.
В то же время послышался громкий крик, и из церкви вынесли
старушку, лишенную чувств; исхудалое
лицо ее было облито слезами, а седые волосы падали в беспорядке из-под бархатной шапочки.
Старушка была теперь в восторге, что видит перед собою своего многоученого сына; радость и печаль одолевали друг друга на ее
лице; веки ее глаз были красны; нижняя губа тихо вздрагивала, и ветхие ее ножки не ходили, а все бегали, причем она постоянно старалась и на бегу и при остановках брать такие обороты, чтобы
лица ее никому не было видно.
Ольга Васильевна, худощавая
старушка, высокая и прямая, с добродушным
лицом, которому она, однако, старалась придавать строгое выражение, и Саша Пыльников, мальчик хорошо откормленный и строго выдержанный своею теткою, сидели за чайным столом. Сегодня была Сашина очередь ставить варенье, из деревни, и потому он чувствовал себя хозяином, важно угощал Ольгу Васильевну, и черные глаза его блестели.
Елена опустила руку в карман;
старушка заметила это движение, и
лицо ее, сморщенное и желтое, но когда-то красивое, оживилось.
Скучно и пусто сделалось
старушке в Белом Поле; бывало, все же в неделю раз-другой приедет Вольдемар, она так привыкла слышать издали, еще с горы, бубенчики и выходить к нему навстречу на тот балкон, на котором она некогда ждала его, загорелого отрока с светлым
лицом.
Марья Львовна. Вы не хотели сказать — и невольно сказали простую, трезвую правду… Матерью я должна быть для него… да! Другом! Хорошая вы моя… мне плакать хочется… я уйду! Вон, смотрите, стоит Рюмин. У меня, должно быть, глупое
лицо… растерялась
старушка! (Тихо, устало идет в лес.)
Дикие, разгульные песни, крики и хохот пьяной толпы явственно доносились по ветру до избушек; иной раз лодка подъезжала так близко, что
старушка и сноха ее ясно различали без труда
лица гуляк...
Голос
старушки, выражение всей фигуры изменялись с непостижимою быстротою; все существо ее мгновенно отдавалось под влияние слов и воспоминаний, которые возникали вереницами в слабой голове ее: они переходили от украденных полушубков к Дуне, от Дуни к замку у двери каморы, от замка к покойному мужу, от мужа к внучке, от внучки к Захару, от Захара к дедушке Кондратию, которого всеслезно просила она вступиться за сирот и сократить словами беспутного, потерянного парня, — от Кондратия переходили они к Ване и только что полученному письму, и вместе с этими скачками голос ее слабел или повышался, слезы лились обильными потоками или вдруг пересыхали,
лицо изображало отчаяние или уныние, руки бессильно опускались или делали угрожающие жесты.