Неточные совпадения
Как ни велик был в обществе вес Чичикова, хотя он и миллионщик, и в
лице его выражалось величие и даже что-то марсовское и военное, но есть вещи, которых дамы не простят никому, будь он кто бы ни было, и тогда прямо пиши
пропало!
— Чем бы не козак был? — сказал Тарас, — и станом высокий, и чернобровый, и
лицо как у дворянина, и рука была крепка в бою!
Пропал,
пропал бесславно, как подлая собака!
«Важнее всего, знает Порфирий иль не знает, что я вчера у этой ведьмы в квартире был… и про кровь спрашивал? В один миг надо это узнать, с первого шагу, как войду, по
лицу узнать; и-на-че… хоть
пропаду, да узнаю!»
И она хотела что-то сказать, но ничего не сказала, протянула ему руку, но рука, не коснувшись его руки, упала; хотела было также сказать: «прощай», но голос у ней на половине слова сорвался и взял фальшивую ноту;
лицо исказилось судорогой; она положила руку и голову ему на плечо и зарыдала. У ней как будто вырвали оружие из рук. Умница
пропала — явилась просто женщина, беззащитная против горя.
Это был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах
лица. Мысль гуляла вольной птицей по
лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем
пропадала, и тогда во всем
лице теплился ровный свет беспечности. С
лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока.
И
лицо ее принимало дельное и заботливое выражение; даже тупость
пропадала, когда она заговаривала о знакомом ей предмете. На всякий же вопрос, не касавшийся какой-нибудь положительной известной ей цели, она отвечала усмешкой и молчанием.
Она изменилась в
лице:
пропали два розовые пятнышка, и глаза потускли.
Теперь Штольц изменился в
лице и ворочал изумленными, почти бессмысленными глазами вокруг себя. Перед ним вдруг «отверзлась бездна», воздвиглась «каменная стена», и Обломова как будто не стало, как будто он
пропал из глаз его, провалился, и он только почувствовал ту жгучую тоску, которую испытывает человек, когда спешит с волнением после разлуки увидеть друга и узнает, что его давно уже нет, что он умер.
Мало-помалу испуг
пропадал в
лице Обломова, уступая место мирной задумчивости, он еще не поднимал глаз, но задумчивость его через минуту была уж полна тихой и глубокой радости, и когда он медленно взглянул на Штольца, во взгляде его уж было умиление и слезы.
Завтра утром Обломов встал бледный и мрачный; на
лице следы бессонницы; лоб весь в морщинах; в глазах нет огня, нет желаний. Гордость, веселый, бодрый взгляд, умеренная, сознательная торопливость движений занятого человека — все
пропало.
Сознание новой жизни, даль будущего, строгость долга, момент торжества и счастья — все придавало
лицу и красоте ее нежную, трогательную тень. Жених был скромен, почти робок;
пропала его резвость, умолкли шутки, он был растроган. Бабушка задумчиво счастлива, Вера непроницаема и бледна.
Снаружи она казалась всем покойною, но глаза у ней впали, краски не появлялись на бледном
лице,
пропала грация походки, свобода движений. Она худела и видимо томилась жизнью.
Его мучила теперь тайна: как она,
пропадая куда-то на глазах у всех, в виду, из дома, из сада, потом появляется вновь, будто со дна Волги, вынырнувшей русалкой, с светлыми, прозрачными глазами, с печатью непроницаемости и обмана на
лице, с ложью на языке, чуть не в венке из водяных порослей на голове, как настоящая русалка!
Она взглянула на него, сделала какое-то движение, и в одно время с этим быстрым взглядом блеснул какой-то, будто внезапный свет от ее
лица, от этой улыбки, от этого живого движения. Райский остановился на минуту, но блеск
пропал, и она неподвижно слушала.
Он не сидел, не стоял на месте, то совался к бабушке, то бежал к Марфеньке и силился переговорить обеих. Почти в одну и ту же минуту
лицо его принимало серьезное выражение, и вдруг разливался по нем смех и показывались крупные белые зубы, на которых, от торопливости его говора или от смеха, иногда вскакивал и
пропадал пузырь.
Он обнял ее за плечи: она опустила глаза, Райский тоже; смех у ней
пропал из
лица.
Перед ней — только одна глубокая, как могила,
пропасть. Ей предстояло стать
лицом к
лицу с бабушкой и сказать ей: «Вот чем я заплатила тебе за твою любовь, попечения, как наругалась над твоим доверием… до чего дошла своей волей!..»
Около носа и на щеках роились веснушки и не совсем
пропадали даже зимою. Из-под них пробивался пунцовый пламень румянца. Но веснушки скрадывали огонь и придавали
лицу тень, без которой оно казалось как-то слишком ярко освещено и открыто.
— Да, мое время проходит… — сказала она со вздохом, и смех на минуту
пропал у нее из
лица. — Немного мне осталось… Что это, как мужчины счастливы: они долго могут любить…
Вон Барчук сам взял вожжи, вскрикнул каким-то нечеловеческим голосом, и все кругом
пропало в резавшей
лицо, слепившей глаза снежной пыли.
— Ты это про что? — как-то неопределенно глянул на него Митя, — ах, ты про суд! Ну, черт! Мы до сих пор все с тобой о пустяках говорили, вот все про этот суд, а я об самом главном с тобою молчал. Да, завтра суд, только я не про суд сказал, что
пропала моя голова. Голова не
пропала, а то, что в голове сидело, то
пропало. Что ты на меня с такою критикой в
лице смотришь?
Чтобы полюбить человека, надо, чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет
лицо свое —
пропала любовь.
Впрочем, хлопоты Василисы Васильевны насчет воспитания Пантюши ограничились одним мучительным усилием: в поте
лица наняла она ему в гувернеры отставного солдата из эльзасцев, некоего Биркопфа, и до самой смерти трепетала, как лист, перед ним: ну, думала она, коли откажется —
пропала я! куда я денусь? где другого учителя найду?
Разумеется, он не был счастлив, всегда настороже, всем недовольный, он видел с стесненным сердцем неприязненные чувства, вызванные им у всех домашних; он видел, как улыбка
пропадала с
лица, как останавливалась речь, когда он входил; он говорил об этом с насмешкой, с досадой, но не делал ни одной уступки и шел с величайшей настойчивостью своей дорогой.
Он пополнел, загар с его
лица исчез, даже заботливое выражение
пропало.
Перекрестился дед, когда слез долой. Экая чертовщина! что за
пропасть, какие с человеком чудеса делаются! Глядь на руки — все в крови; посмотрел в стоявшую торчмя бочку с водою — и
лицо также. Обмывшись хорошенько, чтобы не испугать детей, входит он потихоньку в хату; смотрит: дети пятятся к нему задом и в испуге указывают ему пальцами, говоря: «Дывысь, дывысь, маты, мов дурна, скаче!» [Смотри, смотри, мать, как сумасшедшая, скачет! (Прим. Н.В. Гоголя.)]
У него являлось желание помириться с женой, рассказать ей всю чистую правду, но стоило взглянуть на ее убитое
лицо, как всякое желание
пропадало.
Они были неистощимы в таких выдумках, но мастер всё сносил молча, только крякал тихонько да, прежде чем дотронуться до утюга, ножниц, щипцов или наперстка, обильно смачивал пальцы слюною. Это стало его привычкой; даже за обедом, перед тем как взять нож или вилку, он муслил пальцы, возбуждая смех детей. Когда ему было больно, на его большом
лице являлась волна морщин и, странно скользнув по лбу, приподняв брови,
пропадала где-то на голом черепе.
Марья плохо помнила, как ушел Матюшка. У нее сладко кружилась голова, дрожали ноги, опускались руки… Хотела плакать и смеяться, а тут еще свой бабий страх. Вот сейчас она честная мужняя жена, а выйдет в лес — и
пропала… Вспомнив про объятия Матюшки, она сердито отплюнулась. Вот охальник! Потом Марья вдруг расплакалась. Присела к окну, облокотилась и залилась рекой. Семеныч, завернувший вечерком напиться чаю, нашел жену с заплаканным
лицом.
Женни несколько раз хотелось улыбнуться, глядя на это пажеское служение Помады, но эта охота у нее
пропадала тотчас, как только она взглядывала на серьезное
лицо Лизы и болезненно тревожную внимательность кандидата к каждому движению ее сдвинутых бровей.
Слова доктора далеко, кажется, не
пропадали для генерала даром; он явно и с каким-то особенным выражением в
лице стал заглядывать на всех молоденьких женщин, попадавшихся ему навстречу, и даже нарочно зашел в одну кондитерскую, в окнах которой увидел хорошенькую француженку, и купил там два фунта конфет, которых ему совершенно не нужно было.
— И это справедливо, — подтвердил Вихров, — злое начало, как его ни заковывай, непременно в жизни человеческой начнет проявляться — и все больше и больше, пока снова не произнесутся слова любви и освобождения: тогда оно опять
пропадает… Но кто ж тебе все это рассказывал? — прибавил он, обращая с радушием свое
лицо к Груне.
Я едва верил глазам своим. Кровь бросилась в голову старика и залила его щеки; он вздрогнул. Анна Андреевна стояла, сложив руки, и с мольбою смотрела на него.
Лицо ее просияло светлою, радостною надеждою. Эта краска в
лице, это смущение старика перед нами… да, она не ошиблась, она понимала теперь, как
пропал ее медальон!
— Да-с, но вы забываете, что у нас нынче смутное время стоит. Суды оправдывают
лиц, нагрубивших квартальным надзирателям, земства разговаривают об учительских семинариях, об артелях, о сыроварении. Да и представителей нравственного порядка до
пропасти развелось: что ни шаг, то доброхотный ревнитель. И всякий считает долгом предупредить, предостеречь, предуведомить, указать на предстоящую опасность… Как тут не встревожиться?
Усталая, она замолчала, оглянулась. В грудь ей спокойно легла уверенность, что ее слова не
пропадут бесполезно. Мужики смотрели на нее, ожидая еще чего-то. Петр сложил руки на груди, прищурил глаза, и на пестром
лице его дрожала улыбка. Степан, облокотясь одной рукой на стол, весь подался вперед, вытянул шею и как бы все еще слушал. Тень лежала на
лице его, и от этого оно казалось более законченным. Его жена, сидя рядом с матерью, согнулась, положив локти на колена, и смотрела под ноги себе.
R, оскалив белые, негрские зубы, брызнул мне в
лицо какое-то слово, нырнул вниз,
пропал. А я поднял на руки I, крепко прижал ее к себе и понес.
И снова: толпа, головы, ноги, руки, рты. Выскакивают на секунду
лица — и
пропадают, лопаются, как пузыри. И на секунду — или, может быть, это только мне кажется — прозрачные, летящие крылья-уши.
Все как-то мне не удавалось: я сделал ошибку в начале вычисления, так что надо было все начинать сначала; мел я два раза уронил, чувствовал, что
лицо и руки мои испачканы, губка где-то
пропала, стук, который производил Николай, как-то больно потрясал мои нервы.
Интересовались ею только самые злополучные люди, справлявшиеся о том, какого числа будет продаваться за долги их обстановка, да еще интересовались собачьи воры, чтобы узнать, по какому адресу вести украденную ими собаку, чтоб получить награду от публикующего о том, что у него
пропала собака. Эти
лица, насколько я знаю, читали газету, а кто были остальные читатели, если только они были, — неизвестно.
— Как? Как это вы сказали… ах черт! — воскликнул пораженный Кириллов и вдруг рассмеялся самым веселым и ясным смехом. На мгновение
лицо его приняло самое детское выражение и, мне показалось, очень к нему идущее. Липутин потирал руки в восторге от удачного словца Степана Трофимовича. А я все дивился про себя: чего Степан Трофимович так испугался Липутина и почему вскричал «я
пропал», услыхав его.
Он беспрестанно разъезжал по Москве, виделся украдкой с разными
лицами, писал по целым ночам,
пропадал по целым дням; хозяину он объявил, что скоро выезжает, и заранее подарил ему свою незатейливую мебель.
Цыганское
лицо его, дышавшее когда-то энергией и напоминавшее
лицо отца в минуты гнева, теперь осунулось, опустилось; впалые щеки, покрытые морщинками, и синеватые губы почти
пропадали в кудрявой, вскосмаченной бороде; высокий стан его сгорбился; могучая шея походила на древесную кору.
— Э, э! Теперь так вот ко мне зачал жаться!.. Что, баловень? Э? То-то! — произнес Аким, скорчивая при этом
лицо и как бы поддразнивая ребенка. — Небось запужался, а? Как услышал чужой голос, так ластиться стал: чужие-то не свои, знать… оробел, жмешься… Ну, смотри же, Гришутка, не балуйся тут, — ох, не балуйся, — подхватил он увещевательным голосом. — Станешь баловать, худо будет: Глеб Савиныч потачки давать не любит… И-и-и,
пропадешь — совсем
пропадешь… так-таки и
пропадешь… как есть
пропадешь!..
Лунёв снова посмотрел на их весёлые
лица, и у него
пропала охота говорить об убийстве.
Она уже нюхом чуяла, что Зинаиде Федоровне осталось у нас недолго жить, и, чтобы не упустить времени, тащила все, что попадалось на глаза, — флаконы, черепаховые шпильки, платки, ботинки. На другой день Нового года Зинаида Федоровна позвала меня в свою комнату и сообщила мне вполголоса, что у нее
пропало черное платье. И потом ходила по всем комнатам бледная, с испуганным и негодующим
лицом и разговаривала сама с собой...
— Понимаешь, — иду бульваром, вижу — толпа, в середине оратор, ну, я подошёл, стою, слушаю. Говорит он этак, знаешь, совсем без стеснения, я на всякий случай и спросил соседа: кто это такой умница? Знакомое, говорю,
лицо — не знаете вы фамилии его? Фамилия — Зимин. И только это он назвал фамилию, вдруг какие-то двое цап меня под руки. «Господа, — шпион!» Я слова сказать не успел. Вижу себя в центре, и этакая тишина вокруг, а глаза у всех — как шилья…
Пропал, думаю…
— Что теперь впереди? Кому, на что нужна моя жизнь и зачем она самой мне, эта жизнь, в которой все милое
пропало, все вымерло? — спрашивала себя она, обтирая заплаканное
лицо.
— Господи, неужели я совсем
пропал! — невольно вырвалось у него, и слезы обильным ручьем потекли по его бронзовому, но нежному
лицу.
Каждый из них старался показать, что новость, сообщенную графом Хвостиковым, считает за совершеннейший вздор; но в то же время у Домны Осиповны сразу
пропала нежность и томность во взоре; напротив, он сделался сух и черств; румяное и почти всегда улыбающееся
лицо доктора тоже затуманилось, и за обедом он не так много поглотил сладкого, как обыкновенно поглощал.
И в смутном, как сон, движении образов началась погоня и спасание. Сразу
пропал мост и лягушки, лес пробежал, царапаясь и хватая, ныряла луна в колдобинах, мелькнула в лунном свете и собачьем лае деревня, — вдруг с размаху влетели в канаву, вывернулись
лицом прямо в душистую, иглистую траву.