Неточные совпадения
Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло
к себе, и сам
летишь, и все
летит:
летят версты,
летят навстречу купцы на облучках своих кибиток,
летит с обеих сторон лес с темными строями елей и сосен, с топорным стуком и вороньим криком,
летит вся дорога невесть куда в пропадающую даль, и что-то страшное заключено в сем быстром мельканье, где не успевает означиться пропадающий предмет, — только
небо над головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц одни кажутся недвижны.
Морозна ночь, всё
небо ясно;
Светил небесных дивный хор
Течет так тихо, так согласно…
Татьяна на широкий двор
В открытом платьице выходит,
На месяц зеркало наводит;
Но в темном зеркале одна
Дрожит печальная луна…
Чу… снег хрустит… прохожий; дева
К нему на цыпочках
летит,
И голосок ее звучит
Нежней свирельного напева:
Как ваше имя? Смотрит он
И отвечает: Агафон.
За рекой все еще бушевало пламя. По
небу вместе с дымом
летели тучи искр. Огонь шел все дальше и дальше. Одни деревья горели скорее, другие — медленнее. Я видел, как через реку перебрел кабан, затем переплыл большой полоз Шренка; как сумасшедшая, от одного дерева
к другому носилась желна, и, не умолкая, кричала кедровка. Я вторил ей своими стонами. Наконец стало смеркаться.
Прижимаясь
к теплому боку нахлебника, я смотрел вместе с ним сквозь черные сучья яблонь на красное
небо, следил за полетами хлопотливых чечеток, видел, как щеглята треплют маковки сухого репья, добывая его терпкие зерна, как с поля тянутся мохнатые сизые облака с багряными краями, а под облаками тяжело
летят вороны ко гнездам, на кладбище. Всё было хорошо и как-то особенно — не по-всегдашнему — понятно и близко.
За день лошадь совсем отдохнула, и сани бойко
полетели обратно,
к могилке о. Спиридона, а от нее свернули на дорогу
к Талому.
Небо обложили низкие зимние облака, и опять начал падать мягкий снежок… Это было на руку беглецам. Скоро показался и Талый, то есть свежие пеньки, кучи куренных дров-долготья, и где-то в чаще мелькнул огонек. Старец Кирилл молча добыл откуда-то мужицкую ушастую шапку и велел Аграфене надеть ее.
В уголке стоял худенький, маленький человек с белокурою головою и жиденькой бородкой. Длинный сюртук висел на нем, как на вешалке, маленькие его голубые глазки, сверкающие фантастическим воодушевлением, были постоянно подняты
к небу, а руки сложены крестом на груди, из которой с певучим рыданием
летел плач Иосифа, едущего на верблюдах в неволю и видящего гроб своей матери среди пустыни, покинутой их родом.
По
небу, бледно-голубому, быстро плыла белая и розовая стая легких облаков, точно большие птицы
летели, испуганные гулким ревом пара. Мать смотрела на облака и прислушивалась
к себе. Голова у нее была тяжелая, и глаза, воспаленные бессонной ночью, сухи. Странное спокойствие было в груди, сердце билось ровно, и думалось о простых вещах…
Снова вспыхнул огонь, но уже сильнее, ярче, вновь метнулись тени
к лесу, снова отхлынули
к огню и задрожали вокруг костра, в безмолвной, враждебной пляске. В огне трещали и ныли сырые сучья. Шепталась, шелестела листва деревьев, встревоженная волной нагретого воздуха. Веселые, живые языки пламени играли, обнимаясь, желтые и красные, вздымались кверху, сея искры,
летел горящий лист, а звезды в
небе улыбались искрам, маня
к себе.
Когда он, рано утром, подъезжал
к своему городу, встречу ему над обнажёнными полями
летели журавли, а высоко над ними, в пустом
небе, чуть видной точкой плавал коршун.
— В Ричарде Третьем—жизнь!.. О, разум! —
к тебе взываю. Что это такое, эта Анна? Урод невозможный. Живая на
небо летит за мертвым мужем, и тут же на шею вешается его убийце. Помилуйте, разве это возможно.
Вдруг показалось ей, как будто в комнате стемнело. Обернувшись
к окну, она увидела, что
небо заслонилось большой серой тучей и мимо окон
полетели пушистые снежные хлопья. Не прошло минуты, из-за снега ничего уже нельзя было видеть; метель ходила по всему саду, скрывая ближайшие деревья.
Приветствую тебя, Кавказ седой!
Твоим горам я путник не чужой:
Они меня в младенчестве носили
И
к небесам пустыни приучили.
И долго мне мечталось с этих пор
Всё
небо юга да утесы гор.
Прекрасен ты, суровый край свободы,
И вы, престолы вечные природы,
Когда, как дым синея, облака
Под вечер
к вам
летят издалека,
Над вами вьются, шепчутся как тени,
Как над главой огромных привидений
Колеблемые перья, — и луна
По синим сводам странствует одна.
— Вот так штука! — сказал мельник в раздумьи и со страхом поглядел на
небо, с которого месяц действительно светил изо всей мочи.
Небо было чисто, и только между луною и лесом, что чернелся вдали за речкой, проворно
летело небольшое облачко, как темная пушинка. Облако, как облако, но вот что показалось мельнику немного странно: кажись, и ветру нет, и лист на кустах стоит — не шелохнется, как заколдованный, а облако
летит, как птица и прямо
к городу.
«
К небесам в поле пыль
летит,
к женатому жениху — жена катит, богу молится, слезьми обливается».
Гости князю поклонились,
Вышли вон и в путь пустились.
К морю князь — а лебедь там
Уж гуляет по волнам.
Молит князь: душа-де просит,
Так и тянет и уносит…
Вот опять она его
Вмиг обрызгала всего:
В муху князь оборотился,
Полетел и опустился
Между моря и
небесНа корабль — и в щель залез.
И озлобленная братия, униженная поступком Феодора, осыпала его насмешками и бранью; даже несколько камней
полетело в юношу; все волновалось и кричало; один обвиненный стоял спокойно; минута волнения прошла, — это был прежний Феодор, то же вдохновенное лицо, и ясно обращался его взор на братию и
к небу; и когда игумен, боясь тронуться его видом, спросил: «Чего же медлите вы?» — тогда Феодор возвел очи
к небу, говоря: «Господь, теперь я вижу, что ты обратился ко мне, что грешная молитва дошла до подножия твоего».
И вот однажды снится ему сон, будто ангел господень, с вечно юным лицом, с улыбкой на устах,
летит с
неба,
летит прямо
к нему, останавливает свой полет над его головою, качается на дивных крыльях и, сказав: «Нынче у храма св. Петра»,
летит наверх петь бога.
Только бы на день раньше — и потухающими глазами он увидел бы гостинец, и возрадовался бы детским своим сердцем, и без боли, без ужасающей тоски одиночества
полетела бы его душа
к высокому
небу.
Бегать бы да беззаботно резвиться, а если бы крылья —
лететь бы,
лететь в синее
небо, подняться б выше облака ходячего, выше тучи гремучей,
к солнышку красному,
к месяцу ясному,
к частым звездочкам рассыпчатым…
Сотворение земли лежит вне шести дней миротворения, есть его онтологический prius [См. прим. 22
к «Отделу первому».], и творческие акты отдельных дней предполагают своей основой первозданную землю: в ней отделяется свет от тьмы, твердь от воды, в ней создается земное уже
небо, в котором двигнутся светила и
полетят птицы, на ней стекается земная вода, которая «произведет» пресмыкающихся, из нее образуется твердь или земная земля, которая произведет «душу живую по роду ее, скотов и гадов и зверей земных» [Быт.
Уж мы пели, воспевали,
Руки
к небу воздевали,
Соколá птицу манили:
Ты
лети,
лети, сокол,
Высоко и далеко,
Со седьмого небеси,
Нам утеху принеси —
Духа истинного,
Животворного,
Чудотворного!
Дунюшка радостно смеется, ангельски веселится, а душа Оленушки
летит,
летит в
небеса к Господу».
Солнце садилось,
небо стало ясным, тихим. Пахло весною, было тепло. Высоко в
небе, беззаботные
к тому, что творилось на земле, косяками
летели на север гуси. А кругом в пыли все тянулись усталые обозы, мчались, ни на кого не глядя, проклятые парки и батареи, брели расстроенные толпы солдат.
И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
Как влага, мешаясь с огнем,
Волна за волною; и
к небу летитДымящимся пена столбом…
И брызнул поток с оглушительным ревом,
Извергнутый бездны зияющим зевом.
И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
Как влага, мешаясь с огнем,
Волна за волною; и
к небу летитДымящимся пена столбом;
Пучина бунтует, пучина клокочет…
Не море ль из моря извергнуться хочет?