Неточные совпадения
Я поставлю полные баллы во всех науках тому, кто ни аза не знает, да ведет себя похвально; а в ком я вижу дурной дух да насмешливость, я тому нуль, хотя он Солона заткни
за пояс!» Так говорил учитель, не любивший насмерть Крылова
за то, что он сказал: «По мне, уж лучше пей, да
дело разумей», — и всегда рассказывавший с наслаждением в лице и в глазах, как в том училище, где он преподавал прежде, такая была тишина, что слышно было, как муха
летит; что ни один из учеников в течение круглого года не кашлянул и не высморкался в классе и что до самого звонка нельзя было узнать, был ли кто там или нет.
И вот по родственным обедам
Развозят Таню каждый
деньПредставить бабушкам и дедам
Ее рассеянную лень.
Родне, прибывшей издалеча,
Повсюду ласковая встреча,
И восклицанья, и хлеб-соль.
«Как Таня выросла! Давно ль
Я, кажется, тебя крестила?
А я так на руки брала!
А я так
за уши драла!
А я так пряником кормила!»
И хором бабушки твердят:
«Как наши годы-то
летят...
Уже не видно было
за великим дымом, обнявшим то и другое воинство, не видно было, как то одного, то другого не ставало в рядах; но чувствовали ляхи, что густо
летели пули и жарко становилось
дело; и когда попятились назад, чтобы посторониться от дыма и оглядеться, то многих недосчитались в рядах своих.
День был мягкий, почти мартовский, но нерешительный, по Красной площади кружился сыроватый ветер, угрожая снежной вьюгой, быстро и низко
летели на Кремль из-за Москвы-реки облака, гудел колокольный звон.
И только эта догадка озарила ее, Анисья
летела уже на извозчике
за доктором, а хозяйка обложила голову ему льдом и разом вытащила из заветного шкафчика все спирты, примочки — все, что навык и наслышка указывали ей употребить в
дело. Даже Захар успел в это время надеть один сапог и так, об одном сапоге, ухаживал вместе с доктором, хозяйкой и Анисьей около барина.
— А вы эгоист, Борис Павлович! У вас вдруг родилась какая-то фантазия — и я должна
делить ее,
лечить, облегчать: да что мне
за дело до вас, как вам до меня? Я требую у вас одного — покоя: я имею на него право, я свободна, как ветер, никому не принадлежу, никого не боюсь…
И вот только что съезжает со двора Иван Федорович, как Смердяков, под впечатлением своего, так сказать, сиротства и своей беззащитности, идет
за домашним
делом в погреб, спускается вниз по лестнице и думает: «Будет или не будет припадок, а что, коль сейчас придет?» И вот именно от этого настроения, от этой мнительности, от этих вопросов и схватывает его горловая спазма, всегда предшествующая падучей, и он
летит стремглав без сознания на
дно погреба.
Долго мы бродили около озера и стреляли птиц. Время
летело незаметно. Когда вся долина залилась золотистыми лучами заходящего солнца, я понял, что
день кончился. Вслед
за трудовым
днем приближался покой; вся природа готовилась к отдыху. Едва солнце успело скрыться
за горизонтом, как с другой стороны, из-за моря, стала подыматься ночь.
В два года она лишилась трех старших сыновей. Один умер блестяще, окруженный признанием врагов, середь успехов, славы, хотя и не
за свое
дело сложил голову. Это был молодой генерал, убитый черкесами под Дарго. Лавры не
лечат сердца матери… Другим даже не удалось хорошо погибнуть; тяжелая русская жизнь давила их, давила — пока продавила грудь.
Ухватился, однако ж, козак
за сук, и один только конь
полетел на
дно.
Нельзя предположить, чтобы каждая перепелка отдельно
летела прямо на берег моря
за многие тысячи верст, и потому некоторые охотники думают, что они собираются в станицы и совершают свое воздушное путешествие по ночам, а
день проводят где случится, рассыпавшись врознь, для приисканья корма, по той местности, на какую попадут.
Но недолго тянется
дело у охотника — опытного и хорошего стрелка; только новичок, недавно взявшийся
за ружье, может до того разгорячиться, что задрожат у него и руки и ноги, и будет он давать беспрестанные промахи, чему способствует близость расстояния, ибо дробь
летит сначала кучей.
Пролетная птица торопится без памяти, спешит без оглядки к своей цели, к местам обетованным, где надобно ей приняться
за дело: вить гнезда и выводить детей; а прилетная
летит ниже, медленнее, высматривает привольные места, как-будто переговаривается между собою на своем языке, и вдруг, словно по общему согласию, опускается на землю.
Все породы уток стаями, одна
за другою,
летят беспрестанно: в
день особенно ясный высоко, но во
дни ненастные и туманные, предпочтительно по зарям,
летят низко, так что ночью, не видя их, по свисту крыльев различить многие из пород утиных.
За день лошадь совсем отдохнула, и сани бойко
полетели обратно, к могилке о. Спиридона, а от нее свернули на дорогу к Талому. Небо обложили низкие зимние облака, и опять начал падать мягкий снежок… Это было на руку беглецам. Скоро показался и Талый, то есть свежие пеньки, кучи куренных дров-долготья, и где-то в чаще мелькнул огонек. Старец Кирилл молча добыл откуда-то мужицкую ушастую шапку и велел Аграфене надеть ее.
Жена надеется на этой неделе получить ultimatum так или иначе и
лететь в объятия супруга, ожидающего ее, но вместе с тем требующего, чтоб она не спешилаи настоящим образом кончила
дело. Она
за насмешку принимает подчеркнутое слово…
Дни полетели один
за другим с быстротой, не позволявшей матери думать о Первом мая. Только по ночам, когда, усталая от шумной, волнующей суеты
дня, она ложилась в постель, сердце ее тихо ныло.
Они вышли. Петр Степанович бросился было в «заседание», чтоб унять хаос, но, вероятно, рассудив, что не стоит возиться, оставил всё и через две минуты уже
летел по дороге вслед
за ушедшими. На бегу ему припомнился переулок, которым можно было еще ближе пройти к дому Филиппова; увязая по колена в грязи, он пустился по переулку и в самом
деле прибежал в ту самую минуту, когда Ставрогин и Кириллов проходили в ворота.
Теперь почуял он на себе седока могучего и вспомнил о прежних
днях, когда носил богатырей в грозные сечи, и кормили его отборным зерном, и поили медвяною сытой. И раздул он красные ноздри, и вытянул шею, и
летит в погоню
за Малютой Скуратовым.
Мясистый друг несколько отшатывается назад, тупо глядит своими пьяными глазами на самодовольного писаришку и вдруг, совершенно неожиданно, изо всей силы ударяет своим огромным кулаком по маленькому лицу писаря. Тем и кончается дружба
за целый
день. Милый друг без памяти
летит под нары…
Долина тихая дремала,
В ночной одетая туман,
Луна во мгле перебегала
Из тучи в тучу и курган
Мгновенным блеском озаряла.
Под ним в безмолвии Руслан
Сидел с обычною тоскою
Пред усыпленною княжною.
Глубоку думу думал он,
Мечты
летели за мечтами,
И неприметно веял сон
Над ним холодными крылами.
На
деву смутными очами
В дремоте томной он взглянул
И, утомленною главою
Склонясь к ногам ее, заснул.
Что будет с бедною княжной!
О страшный вид: волшебник хилый
Ласкает дерзостной рукой
Младые прелести Людмилы!
Ужели счастлив будет он?
Чу… вдруг раздался рога звон,
И кто-то карлу вызывает.
В смятенье, бледный чародей
На
деву шапку надевает;
Трубят опять: звучней, звучней!
И он
летит к безвестной встрече,
Закинув бороду
за плечи.
Я не хочу верить, что «все врут в этом
деле», — как же тогда Королева Марго? И Жихарев не врет, конечно. Я знаю, что Ситанов полюбил «гулящую» девицу, а она заразила его постыдной болезнью, но он не бьет ее
за это, как советуют ему товарищи, а нанял ей комнату,
лечит девицу и всегда говорит о ней как-то особенно ласково, смущенно.
У Маклаковых беда: Фёдоров дядя знахарку Тиунову непосильно зашиб. Она ему утин
лечила, да по старости, а может, по пьяному
делу и урони топор на поясницу ему, он, вскочив с порога, учал её
за волосья трепать, да и ударил о порог затылком, голова у неё треснула, и с того она отдала душу богу. По городу о суде говорят, да Маклаковы-то богаты, а Тиуниха выпивала сильно; думать надо, что сойдёт, будто в одночасье старуха померла».
Дружно в одно и то же мгновенье; с громким криком сдвинули в реку с обоих берегов кучи хвороста, сначала связанного пучками; много унесло быстрое течение воды, но много его, задержанного сваями, легло поперек речного
дна; связанные копны соломы с каменьями
полетели туда же,
за ними следовал навоз и земля; опять настилка хвороста, и опять солома и навоз, и сверху всего толстые слои дерна.
А вот, встревоженный вихрем и не понимая, в чем
дело, из травы вылетел коростель. Он
летел за ветром, а не против, как все птицы; от этого его перья взъерошились, весь он раздулся до величины курицы и имел очень сердитый, внушительный вид. Одни только грачи, состарившиеся в степи и привыкшие к степным переполохам, покойно носились над травой или же равнодушно, ни на что не обращая внимания, долбили своими толстыми клювами черствую землю.
— Да бросьте его, бросьте его, Ростислав Ардалионыч, — вмешалась Суханчикова, — бросьте! Вы видите, что он
за человек; и весь его род такой. Тетка у него есть; сначала мне показалась путною, а третьего
дня еду я с ней сюда — она перед тем только что приехала в Баден, и глядь! уж назад
летит, ну-с, еду я с ней, стала ее расспрашивать… Поверите ли, слова от гордячки не добилась. Аристократка противная!
Веруя и постоянно говоря, что «главное
дело не в лечении, а в недопущении, в предупреждении болезней», Зеленский был чрезвычайно строг к прислуге, и зуботычины у него
летели за малейшее неисполнение его гигиенических приказаний, к которым, как известно, наши русские люди относятся как к какой-то неосновательной прихоти. Зная это, Зеленский держался с ними морали крыловской басни «Кот и повар». Не исполнено или неточно исполнено его приказание — не станет рассуждать, а сейчас же щелк по зубам, и пошел мимо.
Но Перехватов не смеялся; он еще
за несколько
дней перед тем слышал от одной дружественной ему дамы, которую он давным-давно
лечил, легкие намеки на нечто подходящее к этой неприятной новости.
Я опущусь на
дно морское,
Я
полечу за облака,
Я дам тебе всё, всё земное —
Люби меня!..
— Скудова — не интересно, — отозвался я, закуривая пятидесятую папиросу
за этот
день, — другое ты лучше спроси, что будет с твоими ребятами, если не станешь
лечить.
— А генерал, ты знаешь сам, каждый
день в это время уходит мне
за букетом. На этот раз я нарочно велела отыскать самых редких цветов. Бедняжка воротится, а птичка и улетела. Он
полетит за нами, увидишь. Ха, ха, ха! Я очень буду рада. В Париже он мне пригодится;
за него здесь заплатит мистер Астлей…
— Да вот, — продолжал он, опять открыв глаза, — вторую неделю сижу в этом городишке… простудился, должно быть. Меня
лечит здешний уездный врач — ты его увидишь; он, кажется,
дело свое знает. Впрочем, я очень этому случаю рад, а то как бы я с тобою встретился? (И он взял меня
за руку. Его рука, еще недавно холодная как лед, теперь пылала.) Расскажи ты мне что-нибудь о себе, — заговорил он опять, откидывая от груди шинель, — ведь мы с тобой бог знает когда виделись.
— С кем хочу, да-а, — с усилием говорила Анна, спрятав грудь
за пазуху и сладостно вытягиваясь по земле. — Я женщина вдовая, бездетная, моё
дело свободное, с кем хочу, с тем и
лечу! Закрою глаза — вот он и — он, самый желанный, самый разлюбезный!
И он стал обгонять на равнине множество всадников. Все они мчались так же быстро, как и первый. Кони
летели, как птицы, всадники были в поту, а между тем Макар то и
дело обгонял их и оставлял
за собою.
Сусанна Ивановна томилась по своему Малгоржану и все порывалась
лететь к нему и
за ним хоть на край света; дети забыты, заброшены, занеряшены и неумыты; хозяйство ползет врознь, всякое
дело из рук валится;
за столом в горло кусок нейдет, вся домашняя прислуга с толку сбилась и в барских комнатах ходит как одурелая…
Он обрадовался первой возможности ухватиться
за какое-нибудь
дело, а тем более
за дело, не терпящее отлагательства, для того, чтобы этим
делом, хотя бы механически, перебить наплыв своих тяжелых мыслей и ощущений, и для того, наконец, чтобы в нем найти баюкающий предлог и оправдание самому себе в том, что не
летит тотчас же к Стрешневой по ее призыву.
— Очень даже хорошо, ваше благородие… По крайности, я вольный человек, и никто меня по здешним правам не смеет вдарить. Сам по себе господин… И зарабатываю, слава богу! Вот
за это самое занятие три доллара в
день платят, а как скоплю денег, так я другим
делом займусь. Очень я здесь доволен, ваше благородие; вот только по России иной раз заскучишь, так и
полетел бы на родную сторону… Ну, да что делать… Нарушил присягу, так придется в американцах оставаться…
Я и Теодор выскочили. Из-за туч холодно взглянула на нас луна. Луна — беспристрастный, молчаливый свидетель сладостных мгновений любви и мщения. Она должна была быть свидетелем смерти одного из нас. Пред нами была пропасть, бездна без
дна, как бочка преступных дочерей Даная. Мы стояли у края жерла потухшего вулкана. Об этом вулкане ходят в народе страшные легенды. Я сделал движение коленом, и Теодор
полетел вниз, в страшную пропасть. Жерло вулкана — пасть земли.
— Вы не хорошие и не плохие. Он
за народное
дело в тюрьме сидел, бедных даром
лечит, а к вашему порогу подойдет бедный, — «доченька, погляди, там под крыльцом корочка горелая валялась, собака ее не хочет есть, — подай убогому человеку!» Ваше название — «файдасыз» [Великолепное татарское слово, значит оно: «человек, полезный только для самого себя». Так в Крыму татары называют болгар. (Прим. В. Вересаева.)]!.. Дай, большевики придут, они вам ваши подушки порастрясут!
Вдруг
за речкою, в поле около китайского кладбища, бесшумно взвился огромный столб желтовато-серого дыма, и потом донесся короткий, как будто пустой треск. Я в недоумении смотрел. Что такое? Новый столб дыма взвился средь деревьев кладбища, ветки
летели в воздух, суки обламывались. Я не успел еще сознать, в чем
дело, как мне все уже объяснил смерчем закрутившийся вокруг ужас.
Телеграммы шли все самые противоречивые: одна —
за мир, другая —
за войну. Окончательное заседание постоянно отсрочивалось. Вдруг приносилась весть: «Мир заключен!» Оказывалось, неправда. Наконец,
полетели черные, зловещие телеграммы: Витте не соглашается ни на какие уступки, ему уже взято место на пароходе, консультант профессор Мартенс упаковывает свои чемоданы… Прошел слух, что командующие армиями съехались к Линевичу на военный совет, что на
днях готовится наступление.
Время для него
летело быстро: в походе, в нервном состоянии из-за непрестанных опасностей
дни кажутся часами.
Я
полетел в места, где бились мои братья
за дело, которое стоило отечеству нашему с первого 12-го года столько крови и золота.
Дни шли
за днями. Они
летели быстро, как мгновения, для главных действующих лиц нашего повествования: княгини Полторацкой, княжны Людмилы и его друга графа Свиридова.
Когда русалки полощутся в нем и чешут его своими серебряными гребнями,
летишь по нем, как лебедь белокрылый; а залягут с лукавством на
дне и ухватятся
за судно, стоишь на одном месте, будто прикованный: ни ветерок не вздохнет, ни волна не всплеснет;
днем над тобою небо горит и под тобою море горит; ночью господь унижет небо звездами, как золотыми дробницами, и русалки усыплют воду такими ж звездами.
—
За то, что не просрочиваешь,
за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! — И он продолжал писать, так что брызги
летели с трещавшего пера. — Ежели нужно сказать чтò, говори. Эти два
дела могу делать вместе, — прибавил он.
О сладость тайныя мечты!
Там, там
за синей далью
Твой ангел,
дева красоты;
Одна с своей печалью,
Грустит, о друге слёзы льёт;
Душа её в молитве,
Боится вести, вести ждёт:
«Увы! не пал ли в битве?»
И мыслит: «Скоро ль, дружний глас,
Твои мне слышать звуки?
Лети,
лети, свиданья час,
Сменить тоску разлуки».
Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же как не может притти колдуну в голову мысль, что он не может колдовать), потому что их
дело жизни состояло в том, чтобы
лечить, потому что
за то они получали деньги и потому что на это
дело они потратили лучшие года своей жизни.
О новый
день, когда твой свет
Исчезнет
за холмами,
Сколь многих взор наш не найдёт
Меж нашими рядами!..
И он блеснул!.. Чу!.. вестовой
Перун по хо́лмам грянул;
Внимайте: в поле шум глухой!
Смотрите: стан воспрянул!
И кони ржут, грызя бразды;
И строй сомкнулся с строем;
И вождь
летит перед ряды;
И пышет ратник боем.