Неточные совпадения
Солоха, испугавшись сама, металась как угорелая и, позабывшись, дала знак Чубу
лезть в тот самый мешок, в котором сидел уже дьяк. Бедный дьяк не смел даже изъявить кашлем и кряхтением боли, когда сел ему почти на
голову тяжелый мужик и поместил свои намерзнувшие на морозе сапоги
по обеим сторонам его висков.
Хлопцы, слышали ли вы?
Наши ль
головы не крепки!
У кривого
головыВ
голове расселись клепки.
Набей, бондарь,
головуТы стальными обручами!
Вспрысни, бондарь,
головуБатогами, батогами!
Голова наш сед и крив;
Стар, как бес, а что за дурень!
Прихотлив и похотлив:
Жмется к девкам… Дурень, дурень!
И тебе
лезть к парубкам!
Тебя б нужно в домовину,
По усам до
по шеям!
За чуприну! за чуприну!
— А я тебя раньше, Галактион, очень боялась, — откровенно признавалась она. — И не то чтобы боялась по-настоящему, а так, разное в
голову лезло. Давно бы следовало к тебе переехать — и всему конец.
Полежав немного, дядя приподнимается, весь оборванный, лохматый, берет булыжник и мечет его в ворота; раздается гулкий удар, точно
по дну бочки. Из кабака
лезут темные люди, орут, храпят, размахивают руками; из окон домов высовываются человечьи
головы, — улица оживает, смеется, кричит. Всё это тоже как сказка, любопытная, но неприятная, пугающая.
Порою завязывались драки между пьяной скандальной компанией и швейцарами изо всех заведений, сбегавшимися на выручку товарищу швейцару, — драка, во время которой разбивались стекла в окнах и фортепианные деки, когда выламывались, как оружие, ножки у плюшевых стульев, кровь заливала паркет в зале и ступеньки лестницы, и люди с проткнутыми боками и проломленными
головами валились в грязь у подъезда, к звериному, жадному восторгу Женьки, которая с горящими глазами, со счастливым смехом
лезла в самую гущу свалки, хлопала себя
по бедрам, бранилась и науськивала, в то время как ее подруги визжали от страха и прятались под кровати.
— Удодов —
по преимуществу. Много тут конкурентов было: и
голова впрашивался, и батальонный командир осведомлялся, чем пахнет, — всех Удодов оттер. Теперь он Набрюшникова так настегал, что тот так и
лезет, как бы на кого наброситься. Только и твердит каждое утро полициймейстеру:"Критиков вы мне разыщите! критиков-с! А врагов мы, с божьею помощью, победим-с!"
Ее толкали в шею, спину, били
по плечам,
по голове, все закружилось, завертелось темным вихрем в криках, вое, свисте, что-то густое, оглушающее
лезло в уши, набивалось в горло, душило, пол проваливался под ее ногами, колебался, ноги гнулись, тело вздрагивало в ожогах боли, отяжелело и качалось, бессильное. Но глаза ее не угасали и видели много других глаз — они горели знакомым ей смелым, острым огнем, — родным ее сердцу огнем.
Отставной капитан Пафнутьев, проситель шестидесяти лет, с подвязанною рукою и деревяшкой вместо ноги вид имеет не столько воинственный, сколько наивный,
голова плешивая, усы и бакенбарды от старости
лезут, напротив того, на местах, где не должно быть волос, как-то на конце носа, оконечностях ушей, — таковые произрастают в изобилии. До появления князя стоит особняком от прочих просителей,
по временам шмыгает носом и держит в неповрежденной руке приготовленную заранее просьбу.
Мы, люди прохожие, народ благодушный и добрый; мы,
по натуре своей, склонны более оправдывать, нежели обвинять, скорее прощать, нежели карать; притом же мы делом не заняты — так мудрено ли, что такие вопросы толпами
лезут в наши праздные
головы?..
Соображения высшего экономического и политического порядка так и
лезли в
голову по этому поводу.
Слободские относятся к бою серьёзно: они деловито, тесною цепью
лезут вверх
по остеклевшей горе, цапаясь
голыми руками за куски мёрзлой глины, и покрикивают...
Было боязно видеть, как цепкий человечек зачем-то путешествует
по крутой и скользкой крыше амбара, висит между
голых сучьев деревьев, болтая ногами,
лезет на забор, утыканный острыми гвоздями, падает и — ругается...
— Пробовал, ей-Богу, — возразил Шубин и вдруг осклабился и просветлел, — да невкусно, брат, в горло не
лезет, и
голова потом, как барабан. Сам великий Лущихин — Харлампий Лущихин, первая московская, а
по другим, великороссийская воронка, объявил, что из меня проку не будет. Мне,
по его словам, бутылка ничего не говорит.
— Несуразный ты человек, вот что! И всё это у тебя от безделья в
голову лезет. Что твоё житьё? Стоять за буфетом — не велика важность. Ты и простоишь всю жизнь столбом. А вот походил бы
по городу, как я, с утра до вечера, каждый день, да поискал сам себе удачи, тогда о пустяках не думал бы… а о том, как в люди выйти, как случай свой поймать. Оттого у тебя и
голова большая, что пустяки в ней топорщатся. Дельные-то мысли — маленькие, от них
голова не вспухнет…
— Кот? А кот сразу поверил… и раскис. Замурлыкал, как котенок, тычется
головой, кружится, как пьяный, вот-вот заплачет или скажет что-нибудь. И с того вечера стал я для него единственной любовью, откровением, радостью, Богом, что ли, уж не знаю, как это на ихнем языке: ходит за мною
по пятам,
лезет на колена, его уж другие бьют, а он
лезет, как слепой; а то ночью заберется на постель и так развязно, к самому лицу — даже неловко ему сказать, что он облезлый и что даже кухарка им гнушается!
На площади, у холма, похожего на каравай хлеба, коляска опрокинулась, Пётр упал, ушиб
голову, локоть и, сидя на мокром дёрне холма, смотрел, как рыжий с лиловыми ушами
лез по холму, к ограде мечети, и рычал...
Но
по ночам, во время тоскливой старческой бессонницы, когда так назойливо
лезли в
голову мысли о бестолково прожженной жизни, о собственном немощном одиночестве, о близкой смерти, — актеры горячо и трусливо веровали в бога, и в ангелов-хранителей, и в святых чудотворцев, и крестились тайком под одеялом, и шептали дикие, импровизированные молитвы.
— Как это не вовремя, — проворчал Сигби. — Назавтра готовились плыть. Я недоволен. Потому что ребята передерутся. И это всегда так, — закончил он, с яростью топнув ногой, — когда в
голову лезут дикие фантазии, вместо того, чтобы напиваться
по способу, назначенному самим чертом: сидя за столом под крышей, как подобает честному моряку!
Прикрыв дверь и портьеру, Тугай работал в соседнем кабинете.
По вспоротому портрету Александра I
лезло, треща, пламя, и лысая
голова коварно улыбалась в дыму. Встрепанные томы горели стоймя на столе, и тлело сукно. Поодаль в кресле сидел князь и смотрел. В глазах его теперь были слезы от дыму и веселая бешеная дума. Опять он пробормотал...
Варька берет ребенка, кладет его в колыбель и опять начинает качать. Зеленое пятно и тени мало-помалу исчезают, и уж некому
лезть в ее
голову и туманить мозг. А спать хочется по-прежнему, ужасно хочется! Варька кладет
голову на край колыбели и качается всем туловищем, чтобы пересилить сон, но глаза все-таки слипаются, и
голова тяжела.
Мысли об убытках донимали Якова особенно
по ночам; он клал рядом с собой на постели скрипку и, когда всякая чепуха
лезла в
голову, трогал струны, скрипка в темноте издавала звук, и ему становилось легче.
Я
лезла к ней
по ее каменистым уступам и странное дело! — почти не испытывала страха. Когда передо мною зачернели в сумерках наступающей ночи высокие, полуразрушенные местами стены, я оглянулась назад. Наш дом покоился сном на том берегу Куры, точно узник, плененный мохнатыми стражниками-чинарами. Нигде не видно было света. Только в кабинете отца горела лампа. «Если я крикну — там меня не услышат», — мелькнуло в моей
голове, и на минуту мне сделалось так жутко, что захотелось повернуть назад.
— Все равно… Прежние-то, лет пятнадцать тому назад, когда я еще в школе был и всякая дурь в
голову лезла… те,
по крайности, хоть смелы были, напролом шли, а частенько и собственной шкурой отвечали. А нынешние-то в те же барышни норовят, воображают о себе чрезвычайно и ни на какое толковое дело не пригодны.
— Не сделали, так сделают. Вчера я прогуливаюсь
по Невскому, вдруг из магазина Черкесова выходит одна стриженая. На носу очки, подол у платья приподнят, на
голове мужская шапка; поравнялась со мной и дерзко-предерзко усмехнулась мне прямо в глаза. Веришь ты, с досады я даже плюнул в срамницу… И вдруг эдакие дряни и
лезут изучать медицину, в доктора готовятся! Я полагаю, что главная их цель заключается в том, чтобы мужские
голые тела рассматривать...
Старикашки — все лучше. В тех хоть есть старомодное селадонство;
по крайней мере смешно. Я даже люблю иногда стравить их, чтоб они при мне рассуждали о делах. Я ничего не понимаю, но этого совсем и не надо. Женщине, если она не окончательный урод, ничего не стоит красиво отмалчиваться. А они так из кожи и
лезут: щегольнуть передо мной своими министерскими
головами.
5) Подошли ко рву — ни секунды не медля, бросай в него фашинник, спускайся в него и ставь к валу лестницы; охотники стреляй врага
по головам; шибко, скоро, пара за парой
лезь! Коротка лестница — штык в вал,
лезь по нем другой, третий, товарищ товарища оберегай! Став на вал, опрокидывай штыком неприятеля и мгновенно стройся за валом.