Неточные совпадения
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было уж оставаться
в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова
в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором
лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг
в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
— Я к вам постояльца привел, — продолжал Неведомов, входя с Павлом
в номер хозяйки, который оказался очень пространной комнатой. Часть этой комнаты занимал длинный обеденный стол, с которого не снята еще была белая скатерть, усыпанная хлебными крошками, а другую часть отгораживали ширмы из красного дерева, за которыми Каролина Карловна, должно быть, и
лежала в постели.
— Невеста! — шептал он, уже
лежа в постели
в отведенном ему скромном
номере. — Да и красавица же! Но к чему я остался?
— Садитесь! — приказал он как будто угрожающим голосом и стал перебирать списки. Потом откашлялся и продолжал: — Вот тут перед вами
лежат двести десять вакансий на двести юнкеров. Буду вызывать вас поочередно, по мере оказанных вами успехов
в продолжение двухлетнего обучения
в училище. Рекомендую избранную часть называть громко и разборчиво, без всяких замедлений и переспросов. Времени у вас было вполне достаточно для обдумывания. Итак,
номер первый: фельдфебель первой роты, юнкер Куманин!
В номерах Андреева на Рождественском бульваре убийство и самоубийство. Офицер застрелил женщину и застрелился сам. Оба трупа
лежали рядом, посреди комнаты,
в которую вход был через две двери, одна у одного коридора, другая у другого.
И
в Петербурге то же самое: он по целым дням не выходил из
номера,
лежал на диване и вставал только затем, чтобы выпить пива.
В следующие затем дни Андрей Ефимыч сказывался больным и не выходил из
номера. Он
лежал лицом к спинке дивана и томился, когда друг развлекал его разговорами, или же отдыхал, когда друг отсутствовал. Он досадовал на себя за то, что поехал, и на друга, который с каждым днем становился все болтливее и развязнее; настроить свои мысли на серьезный, возвышенный лад ему никак не удавалось.
Он помог Егорушке раздеться, дал ему подушку и укрыл его одеялом, а поверх одеяла пальто Ивана Иваныча, затем отошел на цыпочках и сел за стол. Егорушка закрыл глаза, и ему тотчас же стало казаться, что он не
в номере, а на большой дороге около костра; Емельян махнул рукой, а Дымов с красными глазами
лежал на животе и насмешливо глядел на Егорушку.
Он был холост. Жил одиноко,
в небольшом
номере в доме Мосолова на Лубянке, поближе к Малому театру, который был для него все с его студенческих времен. Он не играл
в карты, не кутил, и одна неизменная любовь его была к драматическому искусству и к перлу его — Малому театру. С юности до самой смерти он был верен Малому театру. Неизменное доказательство последнего — его автограф, который случайно уцелел
в моих бумагах и
лежит предо мною.
Когда Фома, отворив дверь, почтительно остановился на пороге маленького
номера с одним окном, из которого видна была только ржавая крыша соседнего дома, — он увидел, что старый Щуров только что проснулся, сидит на кровати, упершись
в нее руками, и смотрит
в пол, согнувшись так, что длинная белая борода
лежит на коленях, Но, и согнувшись, он был велик…
Войдя
в свой
номер, я взглянул на портрет Фохта… «Наше время ниспровергло разницу между вещественным и нравственным и не признает более такого деления»… Ну, вот. И они не признают такого деления… Только они этому радуются. Они не видели того «вещественного», что так неожиданно явилось мне там, на рельсах. Ну, да. Разделения нет! И вещественное, и нравственное
лежало там
в грязном черепке… Они этого не чувствуют, а я чувствую
в себе,
в них, во всей жизни…
Подле него на столике
лежали номера „Times“ [«Таймс» (англ.).] и несколько гидов Бедекера
в красных обертках.
Я пришел к себе
в номер и лег на кровать. Я думаю, я
лежал с полчаса навзничь, закинув за голову руки. Катастрофа уж разразилась, было о чем подумать. Завтра я решил настоятельно говорить с Полиной. А! французишка? Так, стало быть, правда! Но что же тут могло быть, однако? Полина и Де-Грие! Господи, какое сопоставление!
А то, что было прежде студентом, уже
лежит в холодном подвале анатомического театра, на цинковом ящике, на льду, —
лежит, освещенное газовым рожком, обнаженное, желтое, отвратительное. На правой голой ноге выше щиколотки толстыми чернильными цифрами у него написано: 14. Это его
номер в анатомическом театре.
Дверь взломана.
В номер входят надзиратель, Анна Фридриховна, поручик, четверо детей, понятые, городовой, два дворника — впоследствии доктор. Студент
лежит на полу, уткнувшись лицом
в серый коврик перед кроватью, левая рука у него подогнута под грудь, правая откинута, револьвер валяется
в стороне. Под головой лужа темной крови,
в правом виске круглая маленькая дырочка. Свеча еще горит, и часы на ночном столике поспешно тикают.
Но Анна Фридриховна вскакивает и бежит
в коридор, поручик лениво следует за ней. Из
номера пятого кисло пахнет газами бездымного пороха. Смотрят
в замочную щелку — студент
лежит на полу.
В восемь лет изменилось многое… Граф Карнеев, не перестававший питать ко мне самую искреннюю дружбу, уже окончательно спился. Усадьба его, давшая место драме, ушла от него
в руки жены и Пшехоцкого. Он теперь беден и живет на мой счет. Иногда, под вечер,
лежа у меня
в номере на диване, он любит вспомнить былое.
И
в меркуловском бухарском халате,
в запачканной фуражке на голове, с грязным платьем под мышкой, со свечкой
в руках пошел он вдоль по коридору. Немного не доходя до своего
номера, увидал Дмитрий Петрович — кто-то совсем раздетый поперек коридора
лежит… Пришлось шагать через него, но, едва Веденеев занес ногу, тот проснулся, вскочил и, сидя на истрепанном войлоке, закричал...
Лежишь себе
в номере на диване и думаешь на тему о скуке, а
в соседнем
номере, направо, какая-то немка жарит на керосинке котлеты, а налево — девки стучат бутылками пива по столу.
Суд над ним по делу об убитой француженке дал ему материал для его пьесы"Дело", которая так долго
лежала под спудом
в цензуре. Не мог он и до конца дней своих отрешиться от желания обелять себя при всяком удобном случае. Сколько помню, и тогда
в номере Hotel de France он сделал на это легкий намек. Но у себя,
в Больё (где он умер), М.М.Ковалевский, его ближайший сосед, слыхал от него не раз протесты против такой"клеветы".
Но не должен ли он считать себя еще избранником
в настоящую минуту уже за то, что он идет
в своюквартиру, а не
в «
номер» долговой тюрьмы, где товарищем его состоит верблюжий армяк — за то, что он на ногах еще, а не
лежит в еловом гробу, на ободранных дрогах?
Не далее как на аршин от меня
лежал скиталец; за стенами
в номерах и во дворе, около телег, среди богомольцев не одна сотня таких же скитальцев ожидала утра, а еще дальше, если суметь представить себе всю русскую землю, какое множество таких же перекати-поле, ища где лучше, шагало теперь по большим и проселочным дорогам или,
в ожидании рассвета, дремало
в постоялых дворах, корчмах, гостиницах, на траве под небом…
В настоящее время это один из самых видных торговцев у нас
в городе. Он торгует посудой, табаком, дегтем, мылом, бубликами, красным, галантерейным и москательным товаром, ружьями, кожами и окороками. Он снял на базаре ренсковый погреб и, говорят, собирается открыть семейные бани с
номерами. Книги же, которые когда-то
лежали у него на полках,
в том числе и третий том Писарева, давно уже проданы по 1 р. 5 к. за пуд.
Перед ним на столе
лежал ключ от первого
номера гостиницы «Гранд Отель»
в Т., украденный им более пяти лет тому назад.
Была поздняя ночь, когда они приехали. Марья Сергеевна поспешила
в детскую, доктор с Ширяевым вошли
в кабинет. На письменном столе были навалены медицинские книги, пачками
лежали номера «Врача»
в бледно-зеленых обложках. Ширяев, потирая руки, прошелся по кабинету. Остановился перед большою фотографией над диваном.
За перегородкой на кровати
лежала жена Попова, Софья Саввишна, приехавшая к мужу из Мценска просить отдельного вида на жительство.
В дороге она простудилась, схватила флюс и теперь невыносимо страдала. Наверху за потолком какой-то энергический мужчина, вероятно ученик консерватории, разучивал на рояли рапсодию Листа с таким усердием, что, казалось, по крыше дома ехал товарный поезд. Направо,
в соседнем
номере, студент-медик готовился к экзамену. Он шагал из угла
в угол и зубрил густым семинарским басом...